— Ну же, Миша, — загорелся Даниил Аркадьевич и сделал нетерпеливый жест рукой, словно укротитель, выпускающий на арену тигра. — Ну же, Миша…
Миша слегка покраснел, польщённый вниманием, стряхнул с колен хлебные крошки и начал тихо и размеренно, подражая учителю:
— Шли вместе тюрк, перс, араб и грек, а навстречу им — путник. Видно, путник был добрым человеком и подарил он странникам монету. Собрались они в круг и стали судить да рядить, как им поступить с неожиданно свалившимся богатством. Первым высказался перс. «Давайте на эти деньги купим ангур», — предложил он. «Зачем мне твой ангур? — возмутился араб. — Ешь его сам, а если что-то покупать, так уж лучше эйнаб». Но с предложением араба не согласился грек. Он сказал, что не хочет ни ангура, ни эйнаба, а самое лучшее, что можно приобрести, это, конечно же, стафиль. Но тут рассердился тюрк. «Чем тратить деньги на всякие пустяки, — сказал он, — лучше бы сходили за узумом». Сколько друзья ни спорили, но к согласию прийти никак не могли — поссорились и подрались. И как жаль, что не встретился им стоязыкий человек, который мог бы сказать: «Друзья, ведь вы говорите об одном и том же. Ангур, эйнаб, стафиль, узум — имена различные, но обозначают они единое понятие — виноград. Так стоит ли ссориться?» Вот и всё.
Перс смеялся, обнажив ровные белые зубы. Отец сидел за столом, опустив голову. Он не смеялся.
— Видите, — сказал Абдурахман Салимович, блестя глазами от пережитого веселья и, словно бы в смущении, прикрывая волосатый рот ладошкой. — Предметом спора у наших странников была лишь монета достоинством в один дирхем. Вы улавливаете мою мысль: всего лишь монета! А что, если народы станут обсуждать более серьёзные вещи? — Гость неожиданно понизил голос до шёпота: — Они, кстати, уже обсуждают. Могу кое-что сообщить вам, многочтимый Даниил Аркадьевич, зная, что вы вне политики. Мне неведомы цели, с которыми большевики совершили свою революцию, но следствием этой революции станет распад Российской империи. Туркестан, кстати, большевики уже потеряли. Потеряют и Астрахань. Это дело считанных дней. Вы удивлены?
— Почему вы пытаетесь связать Туркестан с Астраханью? Эти величины несовместимы ни в этнографическом, ни в историческом плане. Судьба Туркестана в руках его народов, а уж судьбу Астрахани будем решать мы, россияне.
— Не скажите, мудрейший из мудрейших, не скажите… — Перс поудобнее устроился на стуле, развязал поясной платок и, снисходительно поглядывая на своих собеседников, принялся излагать свою точку зрения на национальный вопрос в России. Держался он с завидной непринуждённостью и раскованностью, и если бы отец с сыном не знали его в другие времена, не изучили до тонкостей его манеру тренированной почтительности, то им показалось бы, что перед ними сидит не купчишка с астраханского базара, а по меньшей мере облачённый властью правитель или человек, которому доверено власть утвердить. — Вот вы говорите — «Астрахань». А что сие такое? Сие есть название тюркское — Хаджи-Тархан. Так нарекли эту местность татары. Позднее вы, русские, переименовали её в Хозитаракань, а уж потом, после многих лингвистических упражнений, город приобрёл своё нынешнее имя — Астрахань. Значит, место ему не в Российской империи, но в империи мусульманской… Хотя, по правде сказать, я не знаю, будет ли новое государственное образование среднеазиатских народов именоваться империей или республикой.
— А разве такое объединение уже создано?
— Пока нет, но всё к тому идёт. Господин Дутов уже перерезал железную дорогу, связывающую Советскую Россию с Ташкентом, а это значит, что Туркестанский край оказался в изоляции. И если у мусульманских партий, противостоящих сейчас Советам, не хватит сил взять власть в свои руки, то они вправе ожидать помощи из-за границы.
— Англичане! — насмешливо сощурился Даниил Аркадьевич.
— Вы угадали, о мудрейший из мудрейших, — перс картинно развёл руками. — Если уходят русские, значит, приходят англичане. Инглизы, как называют их у нас на Востоке. Но инглизы придут и уйдут, а мусульманский Туркестан останется.
— Что-то я не помню такого случая в истории, о мой высокочтимый гость, чтоб англичане откуда-нибудь уходили добровольно. Я даже не помню случая, чтобы они вообще откуда-нибудь уходили. Так не кажется ли вам, что этот новый Туркестан, о котором вы нам так красочно рассказали, станет такой же захудалой колонией, как и при императорах всероссийских?
Из-за стола Миша перебрался на диван, в тень. Ему был интересен спор между отцом и персом, и он не хотел, чтобы его отправили в постель. Он не всё понимал в этом споре и, не выдержав, спросил:
— А скажите, уважаемый учитель, кто будет управлять в этом вашем самостоятельном Туркестане: богатые или бедные?
— О мой юный друг! — оживился перс, он даже потёр руку об руку, словно тяжелоатлет перед подходом к штанге. — У вас, как говорят марксисты, вырабатывается классовый подход к проблеме. Отвечу вам не таясь: государством должны управлять образованные, достойные люди, а бедность никому ещё не давала ни достоинства, ни образования. Естественно, что во главе государства будут стоять люди зажиточные, но печься они будут обо всём народе одинаково.
— А разве это возможно? Вот наш сосед, портовый грузчик Пантелей Портюшин, до революции был ничем, а теперь, как утверждает его сын Колька, стал всем. Он и в Красной гвардии состоит, и в Совете и вовсе не собирается печься обо всех. Благополучие купцов и фабрикантов его меньше всего волнует.
— Вы правы, мой юный друг. Чернь, или низшее сословие, всегда отличалась неблагодарностью и невежеством.
— А богатые наоборот?
— Разумеется.
— Но как же тогда вы истолкуете эти строки Хафиза:
Эй, богач. Загляни в глубину своей нищей души.Горы злата, монет, самоцветных камней — не навечно.Видишь надпись на своде сияющем: «Все на земле,Кроме добрых деяний на благо людей, — не навечно».
Перс пожевал губами и смежил ресницы. Казалось, он снова заснул, но Миша, внимательно вглядываясь в его лицо, заметил, как напряглись жилы на висках и ещё больше заострился крючковатый нос, — перс думал над ответом. Наконец он открыл глаза, улыбнулся ласковой улыбкой, так что глазки-маслины вытянулись в тонкие чёрточки, и сказал, причмокивая губами:
— Недаром сказано, что самая большая радость для учителя — узреть превзошедшего его ученика. Ах, Миша, Миша, я не думал, что вы так далеко продвинулись в изучении прекрасных творений Хафиза. Но берегитесь. Этот сладкоголосый соловей Шираза может смутить ваш неокрепший разум, тем более, о мой достойный ученик, что вы пока ещё не научились отличать поэтический образ от грубых фактов повседневности. А факты таковы… Кстати, высокочтимый Даниил Аркадьевич, факты сии будут и вам не безынтересны.
— Я слушаю вас, Абдурахман Салимович.
— Так вот: не сегодня-завтра полковник Маркевич возьмёт власть в городе.
— Не генерал? — встрепенулся Миша. — А Колька говорил, что генерал.
— Нет, мой юный друг, всего лишь полковник. Но зато большой друг господина Дутова и очень большой знаток методов, как это… Да, усмирения. Я бы посоветовал вам, Даниил Аркадьевич, в эти дни не покидать своего жилища.
— Я не вижу причин бояться чего-либо, — возразил Рябинин-старший. — Как вам известно, мы вне политики.
— Да, я об этом знаю, но не всем казакам Маркевича известна эта очевидная истина. Жажда мести, вид свежепролитой крови иногда заводят людей слишком далеко. Вы меня, надеюсь, понимаете?
— Неужели так далеко зашло? — вслух подумал Рябинин-старший.
— А что, ваш Маркевич — новый генерал Галифе?
Перс сложил на животе пухлые, унизанные кольцами руки, ответил нехотя:
— Откуда мне, скромному иранскому торговцу, знать о качествах русских офицеров? Моё дело, как друга вашей семьи, предупредить о надвигающейся опасности. Предупредить и кое о чём попросить… Я надеюсь, Даниил Аркадьевич, вы не откажете мне в скромной просьбе?
— Всегда к вашим услугам.
— Завтра у меня назначено деловое свидание с представителем одной… э-э-э… мешхедской фирмы… Так не были бы вы столь любезны, уважаемый учитель, разрешить мне встретиться с этим человеком здесь, в вашем доме? В городе сейчас не очень спокойно, и я боюсь, что моя скромная лавчонка тоже не избегнет разорения… А у вас здесь тихо, спокойно. Так как, Даниил Аркадьевич?
— О чём речь, Абдурахман Салимович! Вы даже могли бы и не спрашивать. Жаль, что услуга, которую я могу оказать вам, столь незначительна.
Перед уходом перс попросил открыть чулан. Миша слышал, как лязгали замки, скрипели петли на крышке. Абдурахман ибн-Салим долго стоял, согнувшись, над сундуком, что-то перебирал в нём, потом вынул несколько связан с бумагами и — Миша не поверил своим глазам! — тяжёлый воронёный пистолет. Привычным жестом, словно кошель с деньгами, он сунул оружие под халат и плотнее запахнул полы. Миша тихо охнул. Перс резко обернулся. Заметив немой вопрос в глазах Рябинина-младшего, пояснил невозмутимо:
