— Пыталась, но ее секретарша просто какая-то непробиваемая. «Забавно» — вот все, что я от нее услышала. Я звоню ей по пятнадцать раз на дню уже три недели. Сейчас прикину… Я позвонила ей уже раз триста! И все без толку.
Либерти вздохнула:
— Займись Алварро. Считай это главным заданием. Я хочу, чтобы вечером у меня было о нем все. Но и про Кит Рейсом тоже не забывай — мы с нее не слезем, заруби себе на носу. Эти люди никакие не шишки, что бы они о себе ни воображали. Так что можешь расслабиться. Кстати, что там о нас наговорил Морти?
Либерти не успела услышать ответ, рыжая секретарша позвала ее к Ренсому.
— Еще минуту! — Либерти нажала на рычаг и тут же набрала номер Морти Рича. Все эти неприятные переговоры были частью ее ремесла.
— Позволь, я тебе прочту… — едва услышав ее голос, без всякого вступления начал Морти.
— Я и так знаю, что написала…
— А знаешь ли ты, какой это нанесло ущерб фильму? Между прочим, до премьеры еще целых два месяца!
Либерти убрала трубку подальше от уха, после чего заговорила с Ричем, как с пациентом психиатрической лечебницы, а не с вице-президентом по рекламе в крупной кинокомпании.
И тут, подняв глаза, она увидела высокую чернокожую женщину в дымчатом костюме от Диора и с тугим узлом волос на затылке. Либерти поняла, что перед ней знаменитая тигрица. охраняющая врата Ренсома, — Сьюзен Шалтебрандт.
— Мистер Рейсом вас ждет, мисс Адамс! — произнесла Сьюзен высокомерно.
Либерти показала ей два пальца и продолжила препирательства с Морти. Она представляла его в костюме с искрой, сидящим в своем роскошном кабинете, набитом дорогими канцелярскими принадлежностями, с видом на Центральный парк. Часто лицом человека являются его персональные бланки. На розовых бланках Рича вверху было выведено большими алыми буквами «МОРТИ», а внизу добавлено сиреневым шрифтом «Рич»[1]. Дальнейших разъяснений не требовалось.
— Ты меня удивляешь. Либерти: ведь ты обедала с его женой и ребенком! — стыдил ее Морти.
— Более того, нюхала кокаин с макушки его слуги! Слуга у него — лысый карлик; неудивительно, что у него не получаются фильмы. Да у него задница вместо мозгов! — Людям нравилось, когда она давала волю языку, монастырская послушница, бранящаяся, как портовая шлюха, — что может быть пикантнее?
— Признайся, Либерти, твоя мать гордится тем, чем занимается ее дочь?
— Не знаю, Морти. Я сирота.
Короткие гудки. Информация о сиротстве всегда действовала как гром среди ясного неба. После этого дальнейшие препирательства становились невозможными.
Либерти вздохнула и послушно поплелась за дамой в костюме от Диора. Они миновали коралловый вестибюль, прошли сквозь мрачный, в бурых тонах кабинет и оказались в просторном помещении, устланном белым ковром. Две его стены были стеклянные, другие две — беломраморные. Дама оставила Либерти в центре помещения и испарилась.
Либерти заморгала, не в силах сразу привыкнуть к окружающей белизне. Ощущение было такое, будто ее без предупреждения перенесли в снежную зиму, не снабдив солнцезащитными очками.
Арчер Рейсом, восседая, как монумент, за музейным столом с мраморной крышкой, беседовал по телефону и, казалось, не обращал ни малейшего внимания на гостью. Видимо, это было наказанием за то, что она заставила его ждать. Подойдя к окну. Либерти спокойно ждала, любуясь серовато-зеленым простором среднего Манхэттена. Чтобы полюбоваться таким видом, следовало бы штурмовать крутую гору, а не ехать на лифте.
Она отвернулась от окна и поискала глазами, где бы присесть.
Опустившись на белый диванчик, Либерти вынула блокнот и записала: «Сплошная белизна. Белые вазы с белыми цветами на столах, покрытых белой эмалью, белые мраморные пьедесталы. Совершенно неделовая атмосфера: пионы, нарциссы, жасмин. Не иначе, цветы ему привозят самолетом оттуда, где сейчас весна».
Оторвав глаза от блокнота, она обнаружила, что Рейсом, продолжая разговаривать по телефону, в упор смотрит на нее. В жизни он выглядел гораздо интереснее, чем на фотографиях: волосы цвета начищенного олова, несмываемый загар богача, глаза средиземноморской синевы с длинными черными ресницами. Уголки его губ, приподнимаясь, придавали лицу учтиво-добродушное выражение. Либерти даже подумала, что не возражала бы оказаться с ним в одной постели, — это было бы отнюдь не худшим завершением журналистского задания.
Положив трубку. Рейсом встал.
— Наконец-то!
Выйдя из-за стола и приблизившись почти вплотную, он наклонился к ее руке, а затем придвинул кресло, принявшее его с солидным шипением.
— А ваши волосы не менее пышут огнем, чем ваше перо, мисс Адамс. — Он улыбнулся, и она улыбнулась в ответ. Один из его передних зубов был с небольшим изъяном, что делало его улыбку весьма сексуальной. Ничего удивительного — иногда магнаты небрежно относятся к своей внешности, как и ко многому другому. Рейсом насмешливо продолжал; — Я рад, что вы до меня добрались.
— Вопреки сопротивлению вашего лифта. — Она очаровательно улыбнулась.
— Мой лифт?
— Он самый. — Либерти развела руками. — Я, конечно, небольшого роста, но если бы не сработала вторая тормозная система, то стала бы еще короче.
Рейсом недоуменно приподнял брови:
— Странно!.. У меня было впечатление, что лифты в этом здании всегда работают безупречно.
— Попробуйте убедить в этом человека, который падал вместе со мной: для него дело кончилось сердечным приступом.
— Сердечный приступ? — Рейсом нахмурился.
— Совершенно верно.
Хозяин офиса заметно посуровел:
— У вас слишком беззаботный вид для женщины, только что выбравшейся из подобного переплета.
Напрасно она завела об этом речь!
— Что вы, просто я все еще в шоке.
— Полагаю, будет нелишне вам напомнить, мисс Адамс, что я не любитель давать интервью. Более того, я не отношусь к поклонникам вашего жанра.
Эта вспышка враждебности застала ее врасплох.
— Я и не причисляла вас к своим поклонникам, — пролепетала она.
— Говоря конкретнее, мне не по душе торговля сплетнями, которой вы занимаетесь. С другой стороны, я рад встрече с вами.
Вид у вас совсем не…
— Не страшный?
Он холодно усмехнулся:
— Во всяком случае, вашу дерзость можно считать данью моде и… объяснить вашей молодостью. Интересно, как относятся к вашей работе мои глубокоуважаемые родственницы? Честно говоря, я удивлюсь, если хотя бы одна из них согласится дать интервью журналу «Флэш».
Либерти зажмурилась. «Ты должна оставаться учтивой, — напомнила она себе, — даже если собеседник переходит к откровенной грубости».
— Я полагала, сэр, что секретарь поставила вас в известность: данный материал я готовлю не для «Флэш», а для «Метрополитен». Это будет психологический портрет.