не вынесу.
– Ну, я вас тоже не понимаю, – отвечаю я. – Поэтому мы квиты.
Мэри поднимает голову и смотрит на меня. Вероятно, ее удивил мой тон. Затем она осторожно встает. Она пытается спустить Глицинию на землю, но стоит Мэри наклониться вперед, как Глициния виснет у нее на груди, впившись когтями.
– Чертова кошка! – кричит Мэри, хотя я знаю, что она ее обожает. Кошка спрыгивает.
– Выкладывайте, Мэри, – говорю я. – У меня был ужасный день, и я могла бы без всего этого обойтись.
Глициния начинает взбираться вверх по моим брюкам, я наклоняюсь, чтобы ее подхватить, пока она мне все ноги не расцарапала.
Мэри распрямляется и поворачивается ко мне, потирая поясницу.
– Я знаю, что мы здесь не очень хорошо умеем общаться с людьми, но ты же должна понимать, что Верити Синглтон – это наш самый главный спонсор, и мы должны пресмыкаться, кланяться и шаркать ножкой в ее присутствии?
– Да, – киваю я.
Мэри шьет одежду для маленьких собачек – таких, которых знаменитости носят в сумочках. Это занятие как-то не вяжется с ее характером, но она украшает ее пайетками, стразами, «мотивирующими» фразочками о собаках, и выглядит все это очень неубедительно. Но дело в том, что одежда для собачек продается за большие деньги. Верити берет ее большими партиями, продает в интернет-магазине и передает всю прибыль приюту, а также просто каждый месяц жертвует нам деньги. Верити – наша супергероиня.
Глициния трется головой о мой подбородок. Из пасти у нее пахнет рыбой.
– Она приходила на прошлой неделе, – продолжает Мэри. – Она не ожидала, что к ней отнесутся, как к обычной посетительнице.
«О боже!» Я чувствую, как краснею – краснота от груди поднимается к лицу, которое я прячу в густой шерсти Глицинии. Женщина, которая приходила на прошлой неделе. Это была Верити Синглтон.
– Я не… – я осеклась. Что я могу сказать Мэри? Что не узнала Верити? Она не поймет. Если только не объяснить ей, какая для меня проблема запоминать и распознавать лица, но даже и тогда, возможно, Мэри не поймет.
Мэри начинает наполнять следующую сетку, решительно заталкивая в нее сено. Глициния впивается когтями мне в шею.
– И ты сказала ей, что Умберто отлично себя чувствует в своем новом доме, когда ты прекрасно знала, что его пришлось усыпить, – говорит Мэри.
– Я не думала, что это была…
Я понятия не имею, что сказать. Чертова баба не представилась. Она тут появилась, как случайная посетительница, которая просто видела Умберто, одного из наших котов, на нашей странице в Фейсбуке[6]. Я не посчитала нужным рассказывать ей обо всех его болезнях и о нашем решении его усыпить. Люди критикуют нас за усыпление и также критикуют нас, когда мы тратим тысячи фунтов стерлингов на одно животное, да и такие новости в социальных сетях моментально распространяются, и начинается настоящее безумие.
– Я не поняла, что это была она, – наконец говорю я. Верити носит короткую стрижку, у нее светло-русые волосы и стандартное лицо. Таких вообще не должно быть.
Мэри раздраженно вздыхает.
– Как ты могла не узнать ее? Как такое вообще возможно?
На заднем фоне хрюкают свиньи, как бы поддерживая ее позицию.
Мне хочется огрызнуться. Сказать ей, что у меня умирает бабушка. И она сама тоже не умеет общаться с людьми. И если Верити Синглтон так легко обидеть, то и Мэри с таким же успехом могла вывести ее из себя. Но я очень болезненно отношусь к проблемам распознавания лиц.
В голове всплывает воспоминание. Я стою у школьных ворот, мне около восьми лет. Я знаю, что тетя Делла должна была за мной приехать, утром на ней было розовое платье, но у ворот нет ни одной женщины в таком платье. Большинство мам блондинки или брюнетки, а Делла рыжая, поэтому, когда я вижу женщину с длинными рыжими волосами, я бегу к ней и хватаю ее за руку. Женщина издает странный звук и смотрит на меня сверху вниз.
– О, это Селестина? Боже праведный! – восклицает она.
Она бросает мою руку. Потом подходит еще одна женщина, судя по всему, это настоящая тетя Делла, она на грани слез, извиняется перед этой женщиной, которую я схватила за руку, и говорит: «Я не знаю, почему она так делает. Конечно же, это ведь не мой ребенок», потом она хватает меня и орет: «Почему ты такая неблагодарная? Ты знаешь, от чего я отказалась, чтобы растить тебя?» Я рыдаю, понимая, что другие дети стараются гораздо больше, а я лентяйка и эгоистка, как все и говорят. И никому не приходит в голову, включая меня саму, что я не распознаю лица, как все остальные люди.
Я крепче прижимаю Глицинию. Большинство кошек не переносят подобное отношение, но Глициния сама агрессивно навязчива с проявлением симпатии, поэтому терпит. Мне гораздо проще различать животных – у них шерсть разного цвета, они имеют какие-то особенности, метки, да и им в любом случае плевать, узнала я их или нет.
Я жутко струсила из-за случившегося.
– Мне очень жаль, Мэри, – говорю я. – У меня в тот день была мигрень. У меня в таких случаях затуманивается зрение и голова плохо работает.
У меня никогда не бывает мигрени, у меня в принципе никогда не болит голова, даже когда я страдаю от похмелья. Но люди понимают, что такое мигрень, и не понимают, что такое лицевая слепота. Я читала книгу про человека вроде меня, а рецензент на Амазоне заявил, что это «все выдумки». Словно ему было лень погуглить, что это за расстройство, это отняло бы совсем немного времени, зато он бы во всем разобрался. Я не знаю, почему лицевая слепота почти не обсуждается, учитывая, насколько она распространена. Может, через некоторое время начнется массовая кампания и куча знаменитостей признаются в том, что никогда не знали, с кем общаются, это станет модным, и люди поймут, что именно со мной не так, и я смогу больше не скрывать свою проблему. Но до тех пор я буду молчать.
– Верити прекратила делать пожертвования и не взяла последнюю партию одежды для собак. – Мэри опускается на тюк сена. Весь гнев ушел, сил ругаться у нее больше нет. – Я не знаю, как мы будем выживать. И она еще написала в Фейсбуке, что мы врали про Умберто, и люди теперь считают нас котоубийцами. Другие люди тоже прекратили переводить деньги. А ты знаешь, как взлетели цены, и арендную плату нам снова подняли.
– О боже, Мэри, мне на самом деле
