У нее одновременно получается быть скучной и ершистой.
– Я уверен, что все сделаю не так, – говорит Маркус. – Я купил кольцо. Это не слишком самонадеянно?
– А вы прощупали почву? – Мне хотелось бы выразить сомнение насчет того, как мало времени они знакомы, но это кажется неприличным.
– Самонадеянно, да? Мне не следовало покупать кольцо.
– Но ведь кольцо обычно покупают, правда? Я на самом деле не знаю. Но ведь вы же не написали свое предложение на плакате и не собираетесь свешивать его с самолета.
– Нет, никаких самолетов не планируется.
– Вы не собираетесь делать предложение в каком-то общественном месте? Например, в ресторане. Я всегда считала, что это несколько навязчиво и агрессивно. С другой стороны, я, очевидно, совсем неромантична.
– Нет, ты права. Я бегу впереди паровоза. Готовлю изысканный ужин и все такое. Она почувствует себя обязанной сказать «да». Следовало вначале осторожно ее расспросить.
– Вероятно, у вас все получится. Не слушайте меня. Я совершенно не разбираюсь в этих вопросах.
Он выглядит гораздо более обеспокоенным, чем когда мы только начали этот разговор.
У меня звонит телефон.
– Черт побери! Простите, – извиняюсь я.
Маркус подскакивает и, вероятно, испытывает облегчение от того, что может сбежать и не слушать моих советов.
– Все в порядке. Лучше ответь.
Я достаю телефон из кармана и чувствую прилив адреналина. Это дядя Грегори. Он никогда мне не звонит. Мы отдалились друг от друга после того, как я восемь лет назад съехала от них с тетей Деллой.
Я прикладываю телефон к уху.
– Ева… э-э-э… – Голос Грегори звучит как-то странно.
– В чем дело? – спрашиваю я. – Случилось что-то плохое?
Он громко откашливается.
– Да. Да, боюсь, что так. Твоя бабушка. Пегги. Она… ну, в общем, она умерла.
Я наклоняюсь вперед и начинаю задыхаться. Пегги не могла умереть! У меня в ушах начинает шуметь.
– Что ты такое говоришь? Как она может быть мертва?
Пауза. Затем Грегори сообщает:
– Вероятно, она кормила этих чертовых угрей и поскользнулась. Она лежала в пруду.
Я пытаюсь это представить, но мой мозг не дает мне это сделать.
– Но она не могла…
– Она свалилась в него и утонула. Вероятно, ударилась головой. Я так думаю.
Он спокоен. Я не знаю, почему он так спокоен, когда умерла его мать.
– О боже, – шепчу я. – Я еще вчера думала, что с ней что-то не так.
– Что не так? Что с ней было не так?
– Она упала. Выглядела как-то странно.
– Ты врача вызвала? Вероятно, она снова упала, но на этот раз в пруд.
– Она заставила меня пообещать, что я не стану никого вызывать, – отвечаю я шепотом.
– О, Ева. Нельзя ее слушать. Она может заставить пообещать что угодно.
– Мне очень жаль.
Мне нужно объяснить, что я хотела кого-то позвать, а Пегги умоляла меня этого не делать. Но в горле у меня пересохло, и я не могу произнести ни слова.
Пока я пытаюсь выжать из себя хоть слово, Грегори спрашивает:
– Почему ты никому ничего не сказала, Ева? Ты же знаешь, какой была твоя бабушка. Ты явно совсем не изменилась, такая же легкомысленная и безрассудная, и это просто приводит меня в отчаяние.
Мне нечего ему ответить.
– Джозефа отправили в дом инвалидов, – продолжает Грегори. – Я поражен, что мне так быстро удалось найти место. Бог знает, почему моя мать заранее об этом не позаботилась.
– Она хотела, чтобы он остался в Красном доме, – шепчу я. – И чтобы я всем занималась.
– Чушь какая. В любом случае боюсь, что владелец дома инвалидов знает, кто он. Мы не могли его туда отправить, не назвав адреса, ну и… ты понимаешь. Но никто из врачей и обслуживающего персонала не знает.
И так понятно, что это только вопрос времени. Вскоре они все будут знать.
Я заканчиваю разговор, все еще пытаясь привести дыхание в норму.
Внезапно передо мной оказывается Маркус, касается моей руки.
– Что случилось, Ева?
– Моя бабушка. Бабушка Пегги умерла, – отвечаю я.
У него округляются глаза, и он хватается за край стола.
– О боже!
Маркус хороший человек – очень эмпатичный. Он выглядит расстроенным не меньше меня.
– Тебе нужно выпить сладкого чая, – объявляет он. – Я сейчас еще заварю.
– Мы же только что пили. И вам нужно идти за покупками.
Но он уже исчез. Я смотрю на свои цветы. Среди них есть белая маргаритка с ярко-желтым кружком в центре. Я пытаюсь сосчитать лепестки. Но в мои мысли врывается Пегги, танцующая в гостиной Красного дома. Я знала, что что-то не так. Мне следовало позвонить врачу или хотя бы склонному паниковать на ровном месте дяде Грегори. Он имеет право злиться. И оказывается, что он довольно спокойно реагирует на настоящие трагедии.
Маркус возвращается с двумя чашками чая и вручает одну мне.
– С тобой все в порядке?
Я киваю и делаю маленький глоток. Он положил в него столько сахара, сколько я вчера Пегги, и его просто невозможно пить.
– Да. Я просто… я просто видела ее только вчера. – Здесь мне следовало бы сказать: «Казалось, что с ней все в порядке». Вот только она не выглядела как человек, с которым все в порядке, а я ничего не сделала, чтобы ей помочь. Она говорила о том, что хочет начать делать то и это, снова танцевать, а теперь она мертва. – Она… Это ужасно. Она упала и утонула.
Маркус выглядит убитым.
– О боже!
– Простите, Маркус, – говорю я. – Вам не нужно слушать об этом в такой важный для вас вечер.
– Не говори глупости.
– Со мной на самом деле все в порядке. Честное слово.
У меня вырывается истеричный смешок, который совсем не к месту, и Маркус слегка качает головой.
– Не нужно притворяться, что все нормально, Ева. У тебя умерла бабушка. Ты имеешь право на эмоции.
Я улыбаюсь сквозь слезы.
– Не надо мне ваших хиппи-штучек.
Я ненавижу, когда мне говорят, что я имею право на чувства. Моя тетя Делла всегда так говорила, и я знала, что она имеет в виду только определенные чувства, а не те, которые я на самом деле испытывала.
* * *
Дома я достаю бутылку пива из холодильника, иду в гостиную, падаю на диван и рыдаю. Вместо того чтобы открыть пиво, я прижимаю бутылку к животу, словно холодное стекло может меня успокоить. Пегги больше нет.
Я лежу на боку в позе эмбриона. Я оплакиваю не только Пегги, а еще и моих маму, папу и маленького брата, который вообще не успел пожить, он даже не успел научиться ходить
