— Ну, это, — махнул судья своим, присевшим на лавки в темных углах комнаты, освещаемой только свечой на столе судьи. — Посадить, значит, напоить, придерживать.
Быстрое почти неслышное движение, несколько стонов, гулкие глотки, когда в разбитый рот полилась вода из поднесенного медного чайника.
— Готовы? Ага… Итак, подсудимые, горемычные мои, дело разбирается судьей графства, а не мировым судьей, потому что… А кстати, что я вам буду рассказывать. Это вы сейчас мне и поясните, почему меня к вам прислали, оторвав от всех важных дел графства. Законы, как я гляжу по допросным листам, вы изрядно знаете.
Он помолчал, смотря на каждого по очереди, склоняя голову то к левому, то к правому плечу, будто выбирая.
— Ты. Говори, сидя. И я буду сидеть тогда, а не дергаться.
— Судья графства привлекается когда речь идет об оскорблении словом или делом графских служащих.
— Так, да. Но с добавлением: для соблюдения истинной справедливости в делах между графскими служащими и городскими жителями. Запомнил? Вот потому, значит, я здесь сейчас, а не в столице. А ты, выходит, и есть тот самый графский служащий. Так?
— Я — квартальный надзиратель. Зовусь Ян Короткий, — привычно отбарабанил левый из двух.
— А ты, значит…,- судья переложил несколько бумажек на столе, поднял глаза на правого.
— Ремесленники мы. Шорник. Тоже Ян. Ян Длинный.
— Ну, вот, и познакомились, процедуру соблюли. Теперь у нас с вами будет так: вот тут у меня все написано, что вы говорили под честной пыткой. Я буду задавать вопросы, а вы так же честно отвечать, чтобы я уяснил то, чего не понятно может быть из написанного. А если не честно, то я опять отсылаю к палачу. Все понятно? Возражения?
Стражник молча навис сзади над подсудимыми, придерживая их за плечи огромными ручищами.
— Все ясно…
— Да. Понятно.
Судья опять помолчал, что-то черкнул в подложенных бумагах, а потом задал совсем немного вопросов, на которые получил от обоих честные и развернутые ответы.
Ян Короткий, квартальный надзиратель, давно уже никак не мог поймать ловкого вора, который грабил дома граждан, когда те уходили по своим ежедневным делам. Ювелиров грабил. Портного грабил. Кузнеца, когда тот был в кузнице. Ян бесился, и потому стал искать, как учили в столице — кому выгодно. В его квартале остался нетронутым только дом шорника Яна Длинного. Но Ян был всегда на людях, за работой. Вот только был у него сын, который все больше бездельничал и шатался по улицам в компании таких же малолеток. Надзиратель взял сына прямо на улице, увел его к себе в канцелярию, порол ремнем и кнутом до крови, и сын шорника во всем сознался. Но когда квартальный надзиратель повел его в тюрьму, чтобы передать дело мировому судье, как-то пацан этот извернулся и убежал. Ян Короткий гнался за ним, но был слишком тяжел и ноги коротковаты — ушел, разбойник.
Ян Длинный, шорник, спрятал сына от стражников, а потом пошел к канцелярии, дождался вечера и побил квартального надзирателя. Крепко побил. При большом скоплении народа. И все радовались, потому что был народ недоволен Яном Коротким. Тот всегда распускал руки, и у многих дети были биты, а некоторые даже выкупали своих за большие штрафы уже из тюрьмы.
— Ну, что же, — сказал удовлетворенно судья, переворачивая второй раз песочные часы. — Теперь я все знаю. Ты, квартальный надзиратель, нарушил закон, когда схватил невиновного — молчи, молчи! Он не виновен, пока судья не скажет иного. И пороть мог только дознаватель, а не ты. Закон нарушен, причем, как говорят, не в первый раз.
Он повернулся всем телом, левой рукой растирая поясницу, ко второму подсудимому:
— Ты, городской шорник, напал на графского служащего, бил его, валял, и тем умалил графское достоинство. Молчи, молчи… Правильно бил, знаю. За собственного сына я бы тоже — ух, убил бы, наверное…
Он потер руки, потряс ими, чтобы отдохнули немного, потом поставил последний росчерк и убрал в футляр, тщательно протерев, редкое стальное перо.
— За работу, ребятки, взяли мне всех троих! Поставили!
Из всех темных углов выступили сразу "ребятки" в черном сукне и коже, которых привез судья с собой из столицы. Они ловко перехватили у стражника подсудимых, вздернули их на ноги, придержали так. Двое же заломили руки самому стражнику, ошарашено молчащему и только вертящему головой в полной своей непонятливости.
— Я, судья графства, заслушав показания подсудимых и изучив суть дела и настроение в городе, вынес сего числа и сего часа приговор. Яна Короткого, квартального надзирателя, разжаловать с лишением всех выслуг и пенсиона, лишить имущества, а самого казнить для примера всем остальным графским служащим и для успокоения народа.
Он повернулся к заулыбавшемуся той стороной лица, что была видна из-под грязи и засохшей крови, шорнику.
— Я, судья графства, заслушав показания подсудимых и изучив суть дела и настроение в городе, вынес сего числа и сего часа приговор. Яна Длинного, шорника, лишить покровительства графства, лишить имущества, которое будет отписано в пользу суда, сына его направить на казарменное обучение в столицу, а самого Яна казнить с жестокостью для примера всем, на графских служащих умышлявшим, и для успокоения народа.
Ян Длинный подавился улыбкой и обмяк в руках черных прислужников суда.
— Я, судья графства, заслушав показания подсудимых и изучив суть дела и настроение в городе, вынес сего числа и сего часа приговор. Стражника, имя сейчас впишу, да оно и не важно, по делу шорника и надзирателя казнить тоже примерно и с жестокостью вместе с двумя вышеозначенными подсудимыми.
— За что же меня-то? — бухнулся на колени, вырвавшись на миг, стражник. — Судья, я же свой! Меня — за что?
— А для порядка и истинной справедливости. Пусть все видят, весь город, что у нас нет тут своих и чужих. Приговор привести в исполнение немедленно на городской площади перед ратушей. Подпись, печа-а-ать, — он растопил на свечке палочку сургуча, капнул на край листа, приложил вынутую из кармана медную печатку с щитом и двумя мечами, обвитыми змеями.
— Ну, а потом свободны до утра, — кивнул своим, собирая бумаги. — Завтра поедем домой.
Загрохотали сапоги, хлопнула дверь.
Справедливый судья графства дунул на свечку.
Расправа
— Едут, едут! — поднимая белую пыль босыми ногами, по самой середке улицы к дому старосты бежал Хведька-пастушок, загодя поставленный у деревенского плетня, чтобы вовремя упредить.
— Ну, — выдохнул староста. — Вот, значит, и дождались… Гостей дорогих. Доигрались, мать вашу, прости господи со всеми апостолами… Ну, пойдем, деды, встретим гостей дорогих.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
