Он обвел мужиков горящим вдохновением взглядом и добавил для крепости:
— Не меньше двух раз в неделю! Во как!
— Ну, положим, два-то раза в неделю я бы выдержал, — пожевал губами самый здоровый и бородатый мужик. — Оно противно, конечно, но ежели за трактир — можно и потерпеть.
— Это ты, ты же вон какой здоровый, — захихикал мелко Кунц. — А глянь на меня? Ась?
— Это да, — прогудел добродушно мужичище. — Тебя, дак, вовсе смылить можно. Если по два-то раза…
— Это что! А вот был я еще в южной стране Юразии, так там бабы в постелях спят натурально вовсе без всего! Совсем, значит, голые!
— Как же это? — засомневался кто-то, запуская пятерню в затылок.
— А вот так! Жарко там у них, в южных странах. Они даже не прикрываются ничем, так и лежат. А мужчина там может иметь три и даже больше жен. Если, конечно, прокормить может — так и все семь можно. И вот, представьте, все семь спят нагишом! У меня там, правда, всего одна была, но красивая такая, заводная, да молодая! Она не так просто с улицы — дочка князя ихнего. Дворец, понимаешь, все дела, как положено. Она и меня научила спать безо всего. А что?
Кунц поднял кверху палец, обвел вокруг себя, потом сложил кукиш и ткнул им напоказ в темный угол.
— Да вот, а что такого? Нормально! И нечего вам ржать! А ежели еще вдвоем, так и вовсе приятно даже! Эх, любила же она меня страстно. Предлагала остаться навсегда. Да. Но не могу я, не могу на одном месте. И однажды просто сбежал. Была погоня, но мой конь был быстрее. А стрелять они не стали, потому что не убить меня хотели, а женить. На княгине.
— Ух, ты-ы-ы…
— А в северных странах мужики спят так же, как и бабы. В длинных, в пол, толстых таких рубахах. С рукавами, — добавил он, подумав мгновение. — И на голову надевают колпаки специальные теплые с ушами. Потому что мороз у них стоит такой, что лед не только на двери, как у Михея, но и по всему полу лежит. Красиво там, все такое гладкое и блестит.
— А ходить-то как? По льду?
— А так и не ходют они. Катаются на коньках. Маленькие такие конечки, железные, блестящие. Я там правда совсем недолго жил, потому что морозов сильно боюсь. Я ж худой, сразу кости мерзнуть начинают. А вот толстым там очень даже хорошо. Не жарко. Да, и женщины, что интересно, у них очень красивые. Белые такие, высокие, волосы почти до полу…
— Они-то высокие, а ты маленький, — засмеялся сбоку и закашлялся, подавившись, кто-то из приезжих. — Небось, там-то, на северах, никто тебя такого мелкого не любил, да?
— Отчего же, — приосанился Кунц, задрав бороденку уже чуть не к потолку, масляно блестевшему в слабом свете лучин. — Очень даже любили. Прынцесса местная была в меня просто влюблена. Был бы я сейчас северным прынцем. Да только вот не сложилось у нас. Война у них там началась, и пошел я за них воевать. За них и за прынцессу эту, значит.
— Ну, ну? И что там дальше было? Как воевал?
— Что дальше, что дальше… В плен попал. Раненый, — со значением поднял он снова палец. — За героизм меня величали враги на своем языке багадуром.
— Это каким дуром-то? Насмешничали, что ли?
— Багадуром, балда! Это богатырь и герой по-ихнему. А когда я выздоровел, то положила на меня глаз сама их цариня. У них там, понимаешь, женщины правят, потому что мужики все время в деле — на войне, в походе…
— Ну, это, пожалуй, правильно, это и у нас почти так, — закивали, переглядываясь, мужики.
— …Да сбежал я, — продолжал заливаться Кунц. — Не выдержал в плену быть. Ненавижу, когда притесняют. За мной, конечно, гнались, да. Но я пробился в степи, а там мне каждый кустик — товарищ. я же маленький. Меня и не видно. Сошелся с племенами кочевыми. Там у меня тоже была любовь. Такая любовь…
Он закатил глаза, поцокал языком, покрутил в немом восхищении головой:
— Вам, мужики, не понять. У них девки, понимаешь, на конях скачут во весь опор — без седла. И без порток, — добавил он тут же, заметив, что отсутствие седла не вызвало оживления.
— Да-а… Ух, ты-ы… Ляжки такие, знать… Как зажмет, видать…
Опять хлопнула дверь, впустив волну морозного воздуха, заколебавшего пламя над поставцами.
— Кунц! Ты где тут опять? А ну, пошли домой! Хватит тут из пустого в порожнее с проезжими. Делом заняться пора! — сурово пробасила от порога высокая женщина в богатой шубе и в восточной шапке с ушами, завязанными под подбородком.
Кунц тяжело вздохнул. Еще раз вздохнул со значением, мол, как он устал от этих женщин. Даже ойкнул немного от старания. Потом медленно поднялся, чтобы не терять солидности перед слушателями, поклонился всему обществу и молча вышел.
— Это кто же был? — дернул кто-то Михея за фартук.
— Кто-кто… Баба его. Не видно, что ли? Жена законная. Королева евонная и наша, Феодора…э-э-э… восьмая, что ли… А он, стало быть, наш подлинный король Кунц. Как есть — король. Вот так и живем с ними, королями, — прохрипел сквозь внезапно напавший кашель Михей. Откашлявшись, смахнул рукой слезы, выступившие от натуги на глазах, и быстренько скрылся на кухне.
— А хороший у них тут король, мужики!
— Да-а… Нам бы такого! Все повидал, все знает. И женщины, что главное, его любят. Сразу видно — справный король!
Задумались каждый о своем.
Затихло в кабаке.
Справедливый суд
— Ваша честь, подсудимых привел, кого велено!
В дверь сунулась широкая красная морда стражника. Судья графства, сухонький старичок неопределенно старого возраста, поднял голову от разложенных на темном дереве стола бумаг и молча уставился ему в переносицу блестящими черными глазами.
— Э-э-э… Прошу прощения, привели, значит, ваша светлость! — уже тише повторил стражник.
— К судье графства обращаться надлежит просто и без чинов — "судья". Говорить ему надобно "ты", но вежливо и с соблюдением достоинства, — наконец, недовольно проскрипел, будто прочищая горло, седой судья. — Ты понял меня, стражник?
— Э-э-э…,- тот тяжко сдвинул брови вместе и наморщил лоб. — Точно так. Я… тебя… понял, судья!
— Тогда вводи.
— Так, которого же из них-то?
— Вводи обоих. И сам заходи с ними вместе. И моих ребят позови там со двора — пусть посидят тут в углу, послушают.
Стражник буквально вбросил, как два куля с тряпьем, изломанных и покрытых сажей и собственной кровью подсудимых. Они тут же с явственным стоном рухнули на пол.
— Перестарались, что ли? — приподнялся обеспокоено судья. — Слушать и говорить могут?
— Могут, могут! Они теперь такие разговорчивые стали, не то, что поначалу-то.
— Ну, это, — махнул судья своим, присевшим на лавки в темных углах комнаты, освещаемой только свечой на столе судьи. — Посадить, значит, напоить, придерживать.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
