— Чек при вас? — спросил Леон.
Толстяк протянул ему чековый бланк. Леон внимательно осмотрел его.
— Подделка?
— Исключена. Письмо также написано его почерком. Но меня смущают эти странные пометки на оборотной стороне чека.
Леон, лишь подойдя к окну, смог разглядеть у самого края бланка едва заметную карандашную строчку.
— Вы разрешите мне оставить этот чек у себя на пару дней?
— О, разумеется!
Леон ещё раз подверг чек внимательному осмотру. Он был выписан на Оттоманский Нефтяной Банк, частное предприятие Сторна.
— Что вы предполагаете?
— Не знаю, но меня всё время преследует мысль, что тут не обошлось без подлога. Но мне не хотелось бы, чтобы мистер Сторн узнал о моей… проверке. Я готов уплатить столько, сколько вы потребуете, но мне необходимо избавиться от этих странных предчувствий…
Когда гость ушёл, Леон заглянул к Манфреду.
— Здесь вполне вероятен самый гнусный подлог, — сказал Джордж. — Но если уж браться за это дело, начинать нужно с самого дебюта Сторна.
— Я того же мнения, — сказал Гонзалес…
Он вернулся около полуночи с целым ворохом сведений о Сторне.
— Лет двадцать назад он служил в Оттоманском Телеграфном Агентстве. Владеет восемью восточными языками. В Константинополе был своего рода знаменитостью. Это ни о чём не говорит, Джордж?
— Пока нет.
— Далее. Он якшается с придворной челядью, с теми палачами, что отправляли на виселицу своих политических противников. Нет никакого сомнения, что он завладел своей концессией только благодаря этим молодчикам.
— Какой концессией? — спросил Манфред.
— Нефтяными приисками. Когда же власть перешла к новому правительству, он и тогда оказался на поверхности. Его пяти товарищам повезло гораздо меньше: трое из них были заподозрены в правительственной измене и повешены.
— Снимок! — воскликнул Манфред. — А остальные двое?
— А двое, будучи итальянцами, были сосланы на пожизненную каторгу.
— Стало быть, когда Сторн вернулся в Лондон…
— Он являлся единственным собственником концессии, которую он продал с чистой прибылью в три миллиона фунтов!
На следующее утро Леон покинул дом раньше обычного. В десять часов он уже стоял у парадной двери Бёрсон-хауза.
Несколько глуповатый на первый взгляд привратник посмотрел на него с подозрением, но был довольно предупредителен.
— Мистер Сторн в отъезде, сэр. Он вернётся не ранее, чем через две — три недели.
— Могу ли я видеть секретаря мистера Сторна?
— Мистер Сторн не пользуется услугами секретаря у себя дома, сэр.
Пошарив в кармане, Леон вынул визитную карточку.
— Моя фамилия Бёрсон, — сказал он. — Мой отец родился в этом доме. Несколько месяцев назад я просил у мистера Сторна позволить мне побывать в стенах родного дома, и он любезно позволил мне это.
На визитной карточке была краткая пометка карандашом, подписанная Сторном: «Разрешаю предьявителю сего осмотреть мой дом в любое время моего отсутствия».
Леон просил, уговаривал, требовал — всё было напрасно.
— К сожалению, не могу впустить вас, сэр. — В очередной раз повторил привратник, преграждая ему путь. — Перед своим отъездом мистер Сторн строго-настрого запретил принимать посторонних.
— Что за день сегодня? — спросил Леон неожиданно.
— Четверг, сэр.
— Скоромный день, — глубокомысленно произнёс Леон.
Смущение привратника длилось недолго.
— Идите своей дорогой, сэр, — сказал он сердито, захлопнув дверь перед самым носом «мистера Бёрсона».
Гонзалес обошёл вокруг дома. На острове их было всего два: этот и соседний. Он отправился домой в самом приподнятом настроении. Нужно было поскорее увидеть Пойккерта, который, к числу своих прочих достоинств, имел обширнейший круг знакомств в преступном мире. Ему были знакомы все более или менее выдающиеся мошенники Лондона, грабители, взломщики и карманные воры. Раймонд Пойккерт был осведомлён обо всех новостях этой криминальной державы гораздо лучше любого сотрудника Скотленд-Ярда.
И теперь, когда Леон послал его на рекогносцировку, Пойккерт узнал в одной из мелких таверн про некоего смуглолицего филантропа, по крайней мере трижды слушавшего приговор суда.
Когда он вернулся, Леон продолжал тщательно изучать странные пометки на оборотной стороне чека.
Прежде, чем Пойккерт успел раскрыть рот, чтобы рассказать о полученной информации, Леон схватил телефонную трубку и набрал номер.
— Мистер Грей, на ком лежит обязанность проверять чеки, полученные от Сторна? Я имею в виду официальную обязанность.
— На счетоводе, — послышался ответ.
— А кто нанимал счетовода, вы?
Пауза.
— Нет, мистер Сторн. Они были знакомы ещё давно…
— Где я могу найти этого счетовода? — алчно спросил Леон.
— Он в отпуске. Со вчерашнего дня. Я… могу разыскать его.
Леон радостно хмыкнул.
— Пожалуй, не стоит, друг мой, — сказал он, бросая трубку. — Слушаю с нетерпением, Раймонд!
Выслушав рассказ приятеля, он стал торопливо собираться.
— Возьми револьвер. Едем в Парковый переулок. По дороге заглянем в Скотленд-Ярд.
В десять часов вечера, когда суровый привратник отворил дверь, могучая рука Гонзалеса вышвырнула его на тротуар.
Четверо агентов Скотленд-Ярда, сопровождавшие Леона и Раймонда, ворвались в прихожую. Какой-то выбежавший на шум слуга был отправлен следом за привратником.
После короткой, но оживленной перестрелки с двумя итальянцами, в итоге проявившими благоразумие и сложившими оружие, нападающие проникли в крохотное помещение над крышей, где они обнаружили изнурённого голодом человека, которого даже спешно вызванный директор треста не решился сразу признать своим патроном.
— Этот человек предал нас, и, не подкупи мы ложных свидетелей, висеть бы нам так же, как Гатим Эффенди, Аль-Шири и грек Маропулос, — сказал на допросе один из итальянцев.
— Желая забрать нашу долю, он оклеветал нас. Когда мы бежали с каторги, то поклялись получить от него все, что он нам должен, — добавил второй.
— Простейший случай, — сказал Леон в тот же вечер за ужином. — Не могу себе простить того, что сразу не разобрал этих пометок на обороте чека. Когда Сторн находился в плену под крышей собственного дома, он, видимо, не сразу сообразил сделать эту надпись на обороте чека, который он подписал под принуждением своих мучителей.
— Но что там было написано? — спросил Манфред.
— Сторн ведь ранее служил в телеграфном агентстве. Эти странные точки и чёрточки — не что иное, как слова, записанные по системе Морзе:
«ПЛЕННИК В ПАРКОВОМ ПЕРЕУЛКЕ».
— Любопытно, чем этот миллионер вознаградит нас? — поинтересовался Пойккерт.
Ответ последовал лишь спустя несколько дней после судебного процесса. Он имел вид чека на сумму… в пять гиней.
— Цена жизни! — воскликнул Гонзалес. Он был в восторге.
Глава 7.
Дочь мистера Левенгру
Мистер Левенгру вынул изо рта сигару и озабоченно покачал головой.
— Бичевание! Это ужасно! Какое-то… средневековье… Бедный Джоз!
Его собеседник сочувственно вздохнул.
Речь шла о некоем Джозе Сильве, недавно осужденном на каторжные работы с предварительным бичеванием.
Джоз рыскал по театральным агентствам, где предлагал миловидным начинающим актрисам выгодные ангажементы в Южной Америке. Они уезжали туда, счастливые и полные надежд. Назад они не возвращались. Их родственники получали письма, в которых девушки сообщали, что безмерно счастливы, что играют главные роли, что получают приличное жалование… Все они писали об одном и том же, употребляя одни и те же выражения. Было ясно, что писали они под диктовку.
Хорошенькая молодая девушка предложила свои услуги и поехала в Буэнос-Айрес. Её сопровождали отец и брат — оба агенты Скотленд-Ярда. Они благополучно возвратились, добыв все необходимые сведения.
Джоз Сильва был арестован. Когда в ходе следствия проявились дополнительные пикантные подробности, то восемнадцать месяцев каторжных работ и двадцать пять ударов девятиконечным бичом стали для Джоза суровой, но неотвратимой реальностью.
Эта гроза прошла мимо Юлия Левенгру, наслаждавшегося уютом и покоем в своём миниатюрном домике на окраине Найтсбриджа. Продолжал благоденствовать и его сообщник Гейнрих Люис. Это они финансировали Джоза и массу других «джозов», но до них добраться было не просто.
— М-да… Жаль парня, но ничего не поделаешь, — вздохнул Левенгру, посасывая сигару.
Гейнрих тоже вздохнул. Хотя оба они были довольно толсты, он казался ещё полнее, так как был ниже ростом. Он подошёл к камину и взял в руки фотографию, на которой была изображена необычайно красивая девушка в вечернем платье.
— Твоя дочь, Юлий, прекрасна до… Будь я моложе лет на тридцать…
