– Угадай цитату.
– Я знаю игру получше, – сказал Левайн.
– Ха-ха, – хохотнула блондинка и подсела к ним. – Мой парень заболел, – объяснила она, – и пошел домой.
– Кабы не милость Божия…{55} – пробормотал Пикник.
– Уработались? – спросила Крошка Лютик, лучезарно улыбаясь.
Левайн откинулся на спинку стула и беззаботно положил руку ей на плечо.
– Я работаю, только когда игра стоит свеч, – сказал Левайн, глядя на нее, и какое-то время они пытались пересмотреть друг друга, и наконец он, торжествующе улыбнувшись, добавил: – Или когда до чего-то рукой подать.
Девушка вздернула брови.
– Наверное, ты и тогда не особенно надрываешься, – сказала она.
– Ты свободна завтра вечером? – спросил Левайн. – Тогда и выясним.
Какой-то юнец в вельветовом пиджаке, пошатываясь, подошел к ним и обвил рукой шею девушки, опрокинув по дороге пиво Пикника.
– Боже мой, – воскликнула девушка. – Ты вернулся?
Пикник печально посмотрел на свою промокшую форму.
– Отличный повод для драки, – сказал он. – Начнем, Натан?
Бакстер все слышал.
– Давай, – сказал он. – Бей первым, Бенни.
Он замахнулся, ни в кого конкретно не целясь, и случайно задел Пикника по голове, так что тот слетел со стула.
– Боже мой, – сказал Левайн, глядя вниз. – Как ты там, Бенни?
Пикник молчал.
Левайн пожал плечами.
– Пошли, Бакстер, отнесем его. Извини, Лютик.
Они подхватили Пикника и потащили к грузовику.
На следующее утро Левайн проснулся в семь. Побродил по кампусу в поисках кофе и после завтрака принял одно из тех спонтанных решений, о которых потом бывает смешно даже подумать.
– Эй, Риццо, – сказал он, тряся спящего сержанта. – Если меня кто будет искать, генерал или министр обороны, скажи, что я занят. Ладно?
Риццо что-то пробормотал в ответ, скорее всего какую-нибудь похабщину, и снова уснул.
На попутном джипе Левайн доехал до пристани и некоторое время слонялся там, наблюдая, как солдаты сгружают трупы. Когда один из буксиров был почти полностью разгружен, Левайн неспешно прошел к причалу и перебрался на судно. Никто, похоже, не обратил на него внимания. На борту было человек пять солдат и столько же гражданских спасателей, которые молча курили, глядя на мутный поток внизу. Миновав понтонный мост, который саперы уже почти закончили, буксир медленно поплыл дальше, расталкивая плавающие на поверхности обломки и лавируя между поваленными деревьями. Вскоре их суденышко добралось до места, где был Креол, пропыхтело мимо торчащих из воды верхних этажей здания суда и направилось в сторону окрестных ферм, где еще не побывали спасатели.
Изредка в небе слышался стрекот вертолетов. Взошло солнце, слабо просвечивая сквозь сплошную облачность и нагревая неподвижный, насыщенный миазмами воздух над водой.
Именно это в основном и запомнилось Левайну: странное атмосферное явление – серое солнце над серой водой, необычная тяжесть воздуха и запах. Десять часов они кружили по разлившейся реке в поисках мертвецов. Одного сняли с ограды из колючей проволоки. Он болтался там, как дурацкая пародия на воздушный шар, и, когда они дотронулись до него, труп громко лопнул, с шипением выпустил газы и скукожился. Они снимали трупы с крыш, с ветвей деревьев, вылавливали среди плавающих обломков домов. Левайн, как и остальные, работал молча, ощущая горячее солнце на лице и шее, вдыхая вонючие болотные испарения, смешанные с трупным запахом. Происходящее не вызывало в нем протеста; он не то чтобы не хотел или не мог думать об этом, просто где-то в глубине души осознавал, что сейчас не стоит пытаться осмыслить то, чем он занимается. Просто подбирает трупы, и больше ничего. Когда около шести буксир вернулся к пристани, Левайн сошел на берег так же беззаботно, как утром прыгнул на борт. До стоянки он ехал на попутке, сидя в кузове, чувствуя себя грязным и усталым, ощущая тошноту от собственного запаха. В фургоне он взял чистую одежду, не обращая внимания на Пикника, который уже дочитывал «Болотную девку» и хотел что-то сказать, но осекся. Левайн пошел в общежитие и там долго стоял под душем, представляя летний или весенний дождь и вспоминая все случаи, когда попадал под ливень. Когда, надев чистую форму, он вышел из общежития, было уже темно.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
В фургоне он выудил из вещмешка синюю бейсболку и надел ее.
– Уходишь при полном параде, – сказал Пикник. – Куда это?
– На свидание, – сказал Левайн.
– Здорово, – сказал Пикник. – Приятно видеть, что молодежь общается. Это радует.
Левайн серьезно посмотрел на приятеля.
– Нет, – сказал он. – Нет, наверное, лучше назвать это «порывом души».
Он заглянул в фургон Риццо и стащил у спящего сержанта пачку сигарет и сигару «Де Нобили». Когда Левайн повернулся, чтобы уйти, Риццо открыл один глаз.
– А, наш старый верный друг Натан{56}, – сказал сержант.
– Спи, Риццо, – сказал Левайн.
Засунув руки в карманы и насвистывая, он зашагал в сторону вчерашнего бара. Звезд на небе не было, в воздухе пахло дождем. Левайн прошел мимо сосен, которые в свете фонарей отбрасывали огромные уродливые тени. Прислушиваясь к девичьим голосам и урчанию машин, он думал о том, какого черта он здесь делает; думал, что лучше было бы вернуться в Таракань, и в то же время прекрасно понимал, что, вернувшись в Таракань, он начнет думать, какого черта делает там, и, возможно, будет думать о том же повсюду, где бы ни оказался. Он вдруг представил нелепую картину, на мгновение вообразив себя, Толстозадого Левайна, Вечным жидом, обсуждающим будними вечерами в странных безымянных городках с другими Вечными жидами насущные проблемы подлинности, но не подлинности собственного бытия, а подлинности данного места и вообще правомерности и необходимости пребывания в каком бы то ни было месте. Наконец он дошел до бара, заглянул внутрь и увидел поджидавшую его Крошку Лютик.
– Я раздобыла машину, – улыбнулась она. Левайн сразу уловил в ее голосе легкий южный акцент.
– Эй, – сказал он, – что вы тут пьете?
– «Том Коллинз»{57}, – ответила Крошка Лютик.
Левайн заказал виски. Ее лицо стало серьезным.
– Там очень страшно? – спросила она.
– Жутковато, – сказал Левайн.
Она снова радостно улыбнулась:
– По крайней мере колледж совсем не пострадал.
– Зато Креол пострадал, – сказал Левайн.
– Ну да, Креол, – сказала она.
Левайн посмотрел на нее.
– По-твоему, пусть лучше они, чем колледж? – спросил он.
– Конечно, – усмехнулась она.
Левайн побарабанил пальцами по столу.
– Скажи «валяться», – попросил он.
– Ва-аляца, – произнесла она.
– Ясно, – сказал Левайн.
Они выпили и еще какое-то время говорили о студенческой жизни, а потом Левайн пожелал глянуть на окрестности в беззвездную ночь. Они вышли из бара и поехали в сторону залива сквозь ночной мрак. Крошка Лютик сидела, прижавшись к Левайну, и с нетерпеливым возбуждением гладила его. Он вел машину молча, пока она не показала ему на грунтовую дорогу, ведущую к болотам.
– Сюда, – прошептала она, – там есть хижина.
– А я уж было начал удивляться, – сказал он.
Вокруг распевали лягушки, на всевозможные лады восхваляя некие двусмысленные принципы. Вдоль дороги теснились замшелые мангровые деревья. Проехав еще около мили, Левайн и Крошка Лютик добрались до полуразрушенного строения, невесть откуда взявшегося в этих дебрях. Как ни странно, в хижине нашелся матрац.
– Не бог весть что, – сказала Крошка Лютик, прерывисто дыша, – но все-таки дом.
Она дрожала в темноте, прижимаясь к Левайну. Он достал позаимствованную у Риццо сигару и раскурил ее. Лицо девушки озарилось колеблющимся огоньком, а в глазах мелькнуло некое испуганное и запоздалое осознание того, что терзания этого парня от сохи были серьезнее всех проблем, связанных с сезонными изменениями и видами на урожай. Точно так же чуть раньше он осознал, что ее способность давать, в сущности, не предполагала ничего сверх обычного перечня повседневных предметов – ножниц, ножей, лент, шнурков; и поэтому он проникся к ней равнодушным сочувствием, которое обычно испытывал к героиням эротических романов или какому-нибудь усталому, бессильному хозяину ранчо в вестерне. Левайн позволил ей раздеться в сторонке, а сам стоял в одной майке и бейсбольной кепке, невозмутимо попыхивая сигарой, пока не услышал, как она захныкала, сидя на матраце.
