Единение сущего от Начала и воссотворенного в труде человеком, его разумом, и есть неизреченное чудо. Это чудо и открылось глазу художника. Оно — Данилово поле. Все необыкновенное исходит из обыкновенного. Огреховленный человек не может про-никнуть в Горний мир. Потому и не открывается ему дивное чудо в обыкновенном, своем. Он нищ и окаянен. Но в труде со взывом к небесным силам и он, омраченный близится к очувствованию небесных тайн… Пахарь-избранник восќсоздал вот благодатную ниву, художнику дано слить воедино труд паќря и озаряющий его ниву свет небесный. Черное, отемненное растворя- ется светом, мрак опадает, земное просветляется. Созеќрцая внутренним взором всходы поля и движение оживляющих его волн света, художник и силился вникнуть в то, что тут было, кода нашли сюда татарские конники. Как и ныне, и тогда все раздваивалось на верхнее и нижнее. И было как бы подрезано гигантским ножом. Тяжелое, темное поглотила земля, держа его в преисподней и оберегая от него люд, а праведное, поруганное черным ведуном, возвысилось. И теперь вот озаряет поле, созданное на земле, очищенной от клятья ведуќна. За этими раздумьями о нижнем и верхнем ярусах, земного и небесноќго, всплыло видение отражения сосен Татарова бугра в глади Лягушеќчьего озерца. Оно было отображено им в акварели только потому, что было красиво: виделось небесное в глуби земли. Среди сосен на бугре скит старца-отшельника не гляделся в озерцо и не уходил вниз. Это художник понял тоже при разглядывании своей акварели. Значит, ему было как бы подсказано сотворить такую акварель. И он представил, увидел внутренним взором скит старца до нашествия в эти места татар… К скиту вела наторенная тропа страждущих молельников. И слово старќца их возвышало, взывало к горнему миру… До сотворения Данилова поќля никто не знал, что на дне Лягушечьего озерца муруется прах черного ведуна. Только Старику Соколову, Коммунисту во Христе дана была о том весть. И не случайно судьба свела его с затылоглазником, потомком этого ведуна. Творить зло не давал черной силе ведуна дух старца-молельника. И ведун, терзаясь замурованным, взывал, чтобы прах его вызволили из плена на волю. Но это могло быть только через
того, кем стал в своей новой жизни сам старец. Затылоглазник и отыскал Старика Соколова, тогда красного бойца особого отряда.
В этот самый миг раздумий под сенью рябины, приближавший художника к тайне, он и заметил подъезжающий "Уазик". Навеянное провидческое озарение стушевалось обыденностью видения. Но когда все трое — Дмиќтрий Данилович, Александра и Николай Петрович встали под рябиной, зелень на ниве заколыхалась. Ровно, что большое невидимо пролетело низом поля и завихрило его. Затем, уже при разговоре о картине, над полем нависло белесое облачко, превратясь в распятие на креќсте, Облачко развеялось полетом голубя и осело на поле легким туманцем. Все стало обычным. И художник нанес на холст знак креста, увенчивающий картину.
Вечером, придя с Данилова поля, Андрей Семенович заторопился к Кориным. Дмитрий Данилович и передал ему приглашение Александры на имеќнины к Виктору. В приглашении не увиделось никакой случайности. Оно как бы ждалось художником. Должно было произойти и произошло, как вот и видение на Даниловом поле было вещано Стариком Соколовы, так и встреча с "раб-отниками" — рабсилой, в Есипове провиделась. За этими мыслями тут же и вспомнилось, как вечером, у тех же Кориных за чаем, Яков Филиппович, сидя рядом, тронул его за рукав, изрек, ровно весть узнанную сообщил: "Тебе вот, Семеныч, все и узнается о Данилоловом поле. Как во сне привидится. Картину-то вот и напишешь, какую надо, в веселии тебе это и подскажется. Все вершится избранниками и через избранников. Скопом только к беде идут, и из беды миром выходят". Вначале слова эти он воспринял как обычные разговоры-раздумья. При многолюдстве не все в ум берется. Разумное затемняется и недоверќчивым взглядом, кой все повседневное и туманит. И все же вот речение старовера застряло в голове. И как бы в толкование этого речеќния вспомнилось где-то услышанное или прочитанное: "Господь бог воќплощается в верном человеке, в личности. А мир — толпой распял Господа". Вряд ли эти слова были известны Старику Соколову. Но именно это и высказал Коммунист во Христе. И ни кому-нибудь, а ему вот, художнику. В миру рождаются и творятся чудеса, но узревают их провидцы этого мира. Мудрецы, часто неузнанные. В этот вечер с новыми мыслями, навеянными разговорами о Даниловом поле, Андрей Семенович и уходил от Кориных, довольный приглашением на именины к Виктору Кулякину.
2
На утро после есиповского веселия на именинах у мелиоратора, Андќрей Семенович пристально вглядывался в начатую им картину "Данилово поле". Что-то вот заставило подойти к картине, но и мешало продолжать работу. Перед глаќзами стояло, как что-то парившее, живое, облачко, с видимым на нем распятьем. Что вот оно ему вещало?.. И что значит сама эта картина, которую он пишет по необъяснимому и себе внутреннему побуждению. И как бы внимает неизреченному голосу, который подается ему духом старца-отшельника. Облачко над полем, пучки света, спадающие с него, токи самой нивы, идущие на взыв небесного свечения — все это провиќдческие знаки наставления ему, художнику. Черная полоса жизни муќжика-крестьянина вроде как начинает освещаться. Но на пути к свету стоит сатанизмом демиургызм и обезличенный необремененностью механизатор — "раб-отник", безземельник на земле. Как бы вот не соблазниться и пахарю Божьей милостью веселостью необремененности.
Прикрыв холст картины "Данилово поле", Андрей Семенович отправиќлся на само поле, чтобы взглянуть на него глазом этого самого "раб-отника". Овеселиться ли глаз его при виде такой нивы?.. И о чем вот он, необремененный, будет думать, если велят ему убирать тучный хлеб на этой ниве?.. Скорее всего думать не захочет — зачем?.. А должен бы думать об амбаре. И радоваться, что он будет у него наполнен до краев. Но у механи-затора "отника" не может возникнуть таких дум. Амбара у него нет. Он ему "неполо-жен", как "неположен" и колхозу… И кому же тогда радоваться собранному на поле урожаю?.. И кому распоряжатьќся им?.. Вроде бы все заранее ясно и вопрос пустой: хлеб-то надлежит сдать!.. Не продать, а сдать… И память подсунула слова колќхозной частушки: "У колхозов нет амбаров, обчищают находу…"
Данилово поле встретило его настороженной тишиной. Небо над ним было чис-тым, со звоном, несущимся в выси. И поле, и небо, и он сам биќли в каком-то ожидании. Тишина нивы и звон воздушных струн над ней, наводили на неослабную мысль: "А есть ли вера у пахаря, что на его ниву выйдет не механизатор "отник", а он сам, сотворитель этого поќля, крестьянин-избранник, Дмитрий Данилыч Корин?.." Это был как бы переда-вавшийся художнику страх самого поля, как подсудного, ждущего своей участи. Это был страх самого пахаря, ему, художнику, передавќшийся. Дмитрий Данилыч тот же "отник" — колхозный механизатор. И как ему считать поле своим?.. И у него нет амбара. Хотя он со всем прилежанием будет убирать божий дар на сотворенной им ниве, но его тоже обчис-тят "находу", как вот в частушке поется… А поле хочет своим урожаем быть в закромах у своего пахаря. И художник улавливал эту надеянность поля как суще живого. И говорил полю, как говорил вот и пахарь: "Потерпи вместе со всеми, пожди и обрящется". Поле смалчивало, но как бы уже с верой.
От реки пришел бодрящий ветерок, приветливо качнулась кисть рябиќны. И это ху-дожник воспринял как ответ на свои надеянные мысли. Поќвторил про себя, запавшие в душу слова дедушки Данила, говоренные в таких случаях: "Даст Бог, все и уладиться, а дело-то делать самим в добре надо". Этими мыслями и берегся моховский председатель своего однодеревенского колхоза. Остался с ними и в председателях Большесельского колхоза. Оставил сыну в вере мечту о Даниловом поле. И вот оно сотворено.
Побыв в раздумьях под рябиной, Андрей Семенович, словно бы ободренный жи-вым голосом нивы-собеседницы, спустился вниз к Шелекше. В сосняке на мыски у Горо-ховки увидел Старика Соколова Якова Филипповича. Обрадовался встрече с ним, не удивляясь его появлению тут. Яков Филиќппович проговорил, вроде как в продолжение какого-то разговора:
— Оно от веселья-то людного к мирству с природой и потянуло. Где же еще укре-питься благодати в тебе… Подумалось, что и ты придешь. Оно, вишь, так и вышло…
— Потянуло и меня, — отозвался Андрей Семенович. — Дмитрий Данилович с Алек-сандрой и Николаем Петровичем тоже зашли вот ко мне, когда я раздумывал над карти-ной. Под рябиной и поговорили. И как навеялось, при ясном небе облачко над полем сплыло, голубь, вроде с вестью какой, пролетел… А вчера в новом мире очутился. И при-шел без холста и красок с новыми мыслями. И надо вот их с полем сверить, с его гласом. Тишиной тревожной оно отзывается. И что вот
