— И мы впервые увидели, — сказал Николай Петрович, — утаивал, скрывал, прятал.
— Художники стеснительны, — сказал Андрей Семенович, защищая Викќтора. — Ван Гог, великий мастер, свои полотна, стесняясь посторонќних глаз, под кроватью держал… А душе человека, близкого к прироќде, свойственна тяга к художеству, к поэзии. Это и па-мять, и фантаќзия. Выискивание идеала в повседневной своей жизни.
Все следили за художником, как он вглядывается в рисунки. Вот он подошел ви-севшей на задней стенке картине. Вроде обмелевший пруд. Солнечные блики на неглубо-кой воде, сочная осока по краям. Старая ветла с повисшими ветвями. Размытая и заросшая земляная насыпь, когќда-то перегораживавшая полноводный ручей, называемый Копшей.
Дмитрий Данилович узнал место: бывшее Травникова. Когда-то была людной де-ревенька, запруда держалась и плесо было широким. На пригорќке среди разных деревьев и четырех кедров стоял помещичий дом. На запруде в бытность усадьбы росли рядами ивы. На картине всего лишь одна ветла и не было кедров на пригорке.
Признал место и художник, Андрей Семенович.
— А бездонный-то бочаг жив?.. — спросил он заинтересованно и как-то озабоченно Виктора. — А я вот как-то не удосужусь в эти места заќглянуть. Грешно вот, непроститель-но. Там, где ты побывал в детстве, тебя непременно что-то ждет.
Бездонный бочаг был ниже по Копше, в Травниковской долине. К нему бегали мальчишки окрестных деревенек. Подходить близко опасались, будто затягивало в него. Мужики с плота спускали двухпудовую гирю на вожжах, но дна достать не могли. Из глубинны бочага били подземные воды и питали речонку. Там под землей, сказывали, было целое озеро.
— Замыло, — сказал Виктор о бочаге. — И Копша пересохла.
Гости уже с новым интересом рассматривали картину разрушенной запруды на бывшей Копше. Старая ветла была как бы вестником былого, самим человеком воссотво-ренной Божественной красоты. И при разгляќдывании картины невольно осознавалась боль, ровно нерадеи тебя неќнароком обворовали. Ветла корнями своими удерживала от размыва вешќними водами край запруды. И тосковала по другим ветлам, невыжившим. В печали и сама ждала их участи, словно солдат перед неминуемой смеќртной битвой. Ху-дожник и навел на такие мысли рассматривающих картину, названную Виктором просто: "Ветла". Сказал:
— Былое оставляет нам свои знаки для раздумий памятью о своей жиќзни. Человек и должен эти знаки затвердить в себе, чтобы чтить тем самым заботу о тебе минувшего.
Послышался голос хозяйки, звавшей к столу.
С каким-то уже новым ощущением своего места в этом мире, и с невчерашними уже разговорами, не торопясь, как к чему-то неглавному, пошли в большую залу, где был накрыт стол.
Дмитрий Данилович с Андреем Семеновичем пристроились за маленьким столи-ком в углу, но Александра усадила их посреди большого стола под яркой люстрой, за-жженной в не больно светлом зале. По одну сторону от именинника заняли места началь-ник ПМК, гости из района. Напротив их — колхозное начальство: Николай Петрович с супругой, парторг учитель Климов, заведующий сберкассой и он же начальник почты Кочеќтков, тоже с женами. Гостепочитание как и при прежних земских нраќвах. Куда и ныне от этого, усмотренного еще барщиной.
С другого краю большого стола сели Иван со Светланой, Старик Сокоќлов с Мар-фенькой, Тарапуня с женой Леной, Симка Погостин с женой Наќстей, учительницей и сек-ретарем комсомола, Толюшка Лестеньков с Зоей, завклубом. За двумя другими столами — ближние и дальние родственники Виктора и Александры. Среди них старухи и старики. Тут же и Федосья Жохова. Саши Жохова почему-то не было. В сторонке от них Маќрфа Ручейная. Как-то непринужденно, само собой все и разделились на почетных и менее по-четных. Среди тех и других и тихие, и желающие выпятиться, как бывало и в библейские фарисейские времена. Каким был мир от века, таким и остался. Только, пожалуй, еще бо-лее затаеќнным в себе, разноликим и разбродным в каких-то своих мелочах под одинако-востью демиургынизма.
Дмитрий Данилович поглядывал на Зою и Толюшку Лестенькова. За поќследнее время их отношения потеплели. Девица сменила, как говориться, гнев на милость. То-люшка ей нравился, но все же тянуло в город. Свеќтлана по-своему ее убеждала, что в де-ревне жить даже интереснее, есќли быть деятельной. Больше себя видишь, не волочишься тенью за разныќми модами.
Вскоре после завсегдашних слов именинных гостей, все смешалось в шуме за-стольном. В разнобой гудели голоса. Где-то весело и смешно, где-то с грустью и полувы-сказанной обидой-сердитостью.
Тарапуня с Симкой Погостиным балагурили в конце стола. Андрей Семенович ло-вил на себе укорные взгляды не узнанных им стариков и стаќрух ближних и дальних дере-венек, одно и двух избяных. Сказал слово похвалы имениннику, повинился и перед ста-риками, что за все годы, как наезжает в свое Мохово, впервые в таким вот тесном кругу с ними.
Во дворе перед окнами вспыхнул свет, хотя и было еще не темно. И по этому сиг-налу молодежь встала с мест. К Андрею Семеновичу подоќшел на слово Старик Соколов Яков Филиппович.
— Дедушку твоего, Семеныч хорошо вот помню. Как сейчас передо мной. Не в оби-ду тебе-то будь сказано, Гришкой Поляком прозывали. Где как, — рассмеялся Яков Фи-липпович, — а у нас вот имечком-прозванием характер в человеке подмечают. Заносчив был дед-то по тем нашим деревенским пониманиям. Да и отец твой, Семен, тоже поверх себя глядел. Это и увело его раньше других в город… А кто бы мог подумать, что сын Сеньки Поляка станет, в рот те уши, на всю Русь знатным художником?..
Марфенька подтолкнула его, заметив как Федосья Жохова ведет ухом и глаз вос-трит. Взглядом остерегла: чего разговорился будто с пьяных глаз. Он, угадав ее укор, обернувшись к ней, высказал:
— Диво-то куда спрячешь, возвеличивающее нас собой же. Себя-то и видит. Сколь-ко слепота наша по зависти греховной даровитостей сгуќбила… — Примолк, дал задний ход. Марфенька заставила узрить незриќмого слухача, затылоглазника, служку демиургынов. — Думы-то о многом, — договорил он, — в слово и лезут, слетают с языка…
Вышли на улицу. К художнику Тарапуня подтащил веснушчатого белобќрысого парнишку.
— Да ты не бойся, Кирюха, — не отпускал парня Тарапуня, стиснув его плечо. — Та-лант, Андрей Семенович. Из рода Кирюхиных… Из глины, что хошь вылепит. И лошадей, и человеков на них… Одним словом наш Этьен Морис Фальконе, — блеснул Тарапуня картинно, вскинув руки перед собой.
Кирюха тут же и ускользнул от Тарапуни и художника.
Вокруг художника столпился любопытный люд. Расспрашивали о его картинах, где они находятся. Как-то незаметно оказалась рядом Марфа ручейная. Подступила ров-но бы для того, чтобы переменить разговор. Прорекла, словно ворожа, кладя слово к сло-ву:
— Мальцем-то не больно на виду был, как и все. А вот стараньем в люди вышел по милости Божьей, — сказала, как тайное нашептала. — Свое-то и надо теперь берешь…
Все вокруг смолкли, глядя уже на нее.
В черном платье монахини, перехваченным пояскам. Старая-престарая. Художнику не приходилось с ней так вот, лицом к лицу сталкиваться. Мимо проходила, избегая глаза его. А тут сама выказалась. Подошла вроде в остережение его от чего-то только одной ей ведомого. Волосы жесткие, с прядями серебра, припрятаны под темный плат. "Плат", не платок, подумал Андрей Семенович про себя. Приглядел как он повязан. Узлом под подбородком, прикрывая шею. Из-под козырька плата взгляд притерпевшихся ко всему каштановых глаз. Они вбирали в себя то, что от других ускользало. Лицо — словно кора страждущего на юру векового дерева. Застывшая языческая вера в судьбу и непокорная зычность. Будто с лика ее сходит взывный глас к стоявшему во тьме. Но укор этот открыт лишь зоркому духом, могущему подмечать затаенное в другом. "Век золотой орды", будто ее голосом подалась художнику мысль о татарке.
Угадав в глазах художника суждение о себе, Марфа Ручейная, постояв еще молча, и высказала голосом, идущим из глуби себя:
— Ну, ну, коли я канувшее время, так и нарисуй такую, оставь в памяти. — Скрытно, нутром своим, как бы рассмеялась, и отошла. Погќлотилась расступившейся перед ней толпой молодых парней и мужиков. Ее увещевательный смешок только художник и уло-вил.
Выказом себя Марфа Ручейная навела столпившихся вокруг художника весельча-ков на выспросы его о том, как рисуются настоящие картины. А вернее на разговоры о разных дарованиях от рождения усмотренных человеку. Вот у них, колхозных парней, таланты разные вроде бы и есть. Но, поди вот, разузнай их, коли на то взглянуть некому. Один, идя вброд, камушек причудной узрит на стрежи реки, а другой сто раз тут пройдет и не углядит. Зато корягу, под которой раки прячутся, сразу найдет. Стихи пишут, кое-чьи и в газетку впихнут, если в них порядки разваливаются. А вот гораздому на смешные выдумки, да еще с задиром начальства, никто ходу не даст. Руку надо иметь, чтобы тобой смастеренную штуковину на выставку пустили. Правда-то где тут. Наш брат коли вот в частушках душу отведет. Тут вольно: поди разбери, кто их сочинил.
