Когда он приходит на выходных к Афинке, то он не только с ней играет, гуляет, но и готовит обеды и ужины. Это все оговорено, подтверждено, но сейчас красный фартук поверх белой рубашки и брюк меня бесит
— Что ты творишь?! — цежу я сквозь зубы и плотно закрываю за собой дверь.
— Ты бы не могла мне пояснить, что ты имеешь в виду? — помешивает деревянной ложкой макароны в высокой кастрюле.
— Ты мне мстишь?
— Анфис, я не буду сейчас с тобой играть в угадайку и пытаться понять, что ты своими договоренностями и намеками пытаешься мне донести, — откладывает ложку и подхватывает кастрюлю за ручки. — Я готовлю ужин в ожидании, когда Боря чуток остынет.
Сливает воду в раковину. Поднимается густой пар.
— Неужели ты просто не можешь взять и исчезнуть из нашей жизни? У тебя уже новая любовь, — в бессилии перед Германом, который внезапно в нашей жестокой игре под названием развод набрал больше очков, чем я.
— У нас общие дети, Фиса, — отставляет кастрюлю с макаронами и лезет в холодильник за сливочным маслом.
— Роди новых, — медленно выдыхаю я. — Новых с новой женщиной.
Герман оглядывается и вскидывает бровь, и я чувствую себя под его уничижительным взглядом дурой.
— Родить новых, а со старыми сделать вид, что их и не было вовсе? — усмехается. — Так, что ли? Слушай, я не исчезну из их жизни, но согласен с тем, что нам с тобой стоит немного изменить формат общения. Поэтому я и поднимаю вопрос, что я уже могу брать Афинку к себе, а не мозолить тебе глаза здесь. Ее с Борькой будет забирать и возвращать мой водитель.
— Ты не понимаешь…
— Конечно, попробуем сначала на ночь оставить, — Герман невозмутимо вскрывает пачку сливочного масла. — На две. И я думаю, что если рядом будет Борька, то адаптация пройдет быстрее.
— И с ними рядом будешь не только ты, — медленно проговариваю, — но и Диана.
— Да, адаптация ждет нас всех, — ножом отделяет четвертую часть масла от брикета и кидает в макароны. Переводит на меня взгляд. — Ты думаешь, что Диана может навредить моим детям?
— Нашим, — я аж поскрипываю зубами, — это наши дети. Не твои, а наши. И, знаешь, для нее они будут чужими.
— Ясное дело, что ей придется налаживать отношения с Борей и Афиной, — голос Германа вновь отдает холодом и раздражением, — я с этим не спорю.
— И каждая женщина лучше своих заведет, чем будет возиться с чужими…
— А вот это, Фиса, касается только меня и Дианы, — его глаза недобро темнеют. — Не лезь в мою постель.
— Идем, идем… — до меня доносится голосок Афинки, которая нетерпеливо взвизгивает, — ну, идем! Идем! Я хочу кушать! А без тебя не буду! Не буду! — прорезаются громкие резкие нотки истерики. — Пошли! Боря! Я буду кричать! Мам! Пап!
— Ты с нами поужинаешь? — Герман вновь спокоен и сдержан. — Или, как обычно, спрячешься в своем кабинете за тряпками?
Глава 17. Последний ужин
Сидеть за одним столом с бывшим мужем?
Как это назвать, если не абсурдом?
Это уже не семейный теплый ужин, после которого мы могли посмотреть фильм, подурачиться, а затем пойти спать в одну кровать и под одно одеяло.
Я не могу.
Возможно, мама права, и я совсем не повзрослела, но это не в моих силах взять и переключиться на холодную, разумную и логичную женщину.
Потому что у меня все еще болит.
И болит сильнее, чем два года назад.
Тогда, не смотря на измену Германа и на наш развод, я его не потеряла. Звучит глупо, но это так.
Конечно, взрослые и умные тети не поймут меня, фыркнут в мою сторону, что я долбанная истеричка, но блин!
Да, я такая!
И я понимаю, что так нельзя продолжать, но как мне выключить в себе эту черную ревность и густую тоску по Герману? Как, блин?
Я пыталась забыться в работе. Я столько проектов реализовала за эти два года! Я расширилась! Я открыла парочку магазинов своего маленького бренда!
Я ходила на деловые встречи.
Я искала успокоения в посиделках и разговорах с подругами из студенческого прошлого.
Я ходила на выставки, аукционы и концерты. Заводила новые знакомства.
С мужчинами, правда, вела сдержанно, потому что они мне были не интересны. Совсем. Кто-то раздражал наглостью и тупыми подкатами, кто-то вводил в скуку занудными разговорами, по третьим было сразу видно, что они давно не трахались и ищут легкую добычу.
Короче, в мужиках я не искала забвения. Сейчас я вижу в них только кучу недостатков, ведь сама-то я успела побыть рядом с тем, по кому каждого сужу. Никто пока не дотягивает до того Германа, в которого я ярко и бесповоротно влюбилась сразу на первой встрече.
Боюсь, что больше ни с кем у меня не будет такого фонтана чувств, как с Германом. Никто не даст мне дозы тех взрывных эмоций, чтобы перебить моего бывшего с его прищурами глаз, мимолетными улыбками, пристальными взглядами и низким шепотом, от которого мурашки бегут по всему телу.
И как я завидую сейчас Диане.
Герман - тот мужик, от которого буквально трясутся коленки, когда она наклоняется, чтобы что-то шепнуть на ухо. И дыхание перехватывает. И ладони потеют. И руки трясутся.
Кстати, у меня и сейчас руки тоже дрожат, но от желания перевернуть кастрюлю с макаронами на голову Германа.
— Мамусичка, давай кушать, — Афинка мимоходом прижимается ко мне и шагает к столу, — пойдем.
Герман деловито трет сыр в каждую тарелку.
Может, именно этот ужин со смешными осьминожками из сосисок будет для нашей семьи последним? Может, мне надо его прожить, прочувствовать и попрощаться с Германом и с нашим прошлым?
В его кармане вибрирует телефон. Откладывает кусок сыра, терку, вытирает руки и лезет за смартфоном.
Смотрит в экран, опершись свободной рукой о столешницу.
Диана написала? Спрашивает, когда он вернется? Когда его ждать в сексуальном белье на шелковых простынях?
— Папа, — Афинка забирается на стул. — Папа. Папа. Папа. Кушать. Папа.
Герман торопливо пробегает пальцами по экрану, печатая ответ, а затем прячет телефон обратно в карман:
— Да, зайчик, сейчас будем кушать.
На кухню заходит злющий Борька, с громким и показательным скрипом отодвигает стул и садится за стол.
— Ты решил нас порадовать своим присутствием?
— Мелкая бы разоралась.
Афинка с хитрой улыбкой потягивается.
— Ты, что, брата взяла на шантаж? — Герман ставит перед ней тарелку с макаронами и осьминожками.
— Нет, — качает головой.
— Ты мне врешь.
— Да, — Афинка расплывается в смущенной улыбке. — Вру, но понарошку.
— Это как? — удивляется Герман. — Разве можно врать понарошку?
Борис рядом медленно моргает, с шумом выдыхает и закатывает глаза, скрестив руки на груди.
Своим бунтом, с которым я спрячусь в мастерской, я ничего не докажу. И еще детям жизнь усложняю. Они улавливают волны моей истеричной и больной любви к Герману, подстраиваются под них, и их тоже начинает штормить.
— Кому еще сока плеснуть? — шагаю к холодильнику. — Может, кто-то молока хочет?
Я потеряла его.
Не будет он десятилетиями ждать моей милости и прощения, как побитый щенок. Я должна это принять и осознать, как бы больно мне ни было.
Глава 18. Сама иди в угол
— А мы потом поиграем? — Афинка сует в рот осьминожку из сосиски.
— С набитым ртом не говорим, — Герман вытирает ее подбородок от капли сливочного масла полотенцем. — Это главное правило за столом.
Он сейчас не показушничает.
Он и с подросшим Борькой был таким же. Заботливым, вовлеченным и внимательным. В принципе, у меня и особых претензий не было к нему, когда наши дети были беспомощными младенцами.
По ночам вставал, памперсы менял, колыбельные пел. Как и я, недосыпал, но это не помешало ему найти шлюшку на стороне.
Стоп.
Я не хочу и не буду копаться в этом говне. Тогда два года назад я не стала разбираться ни в его мотивах, ни в претензиях, ни в оправданиях, и сейчас не стану.
