— Ладно, — наклоняюсь и подхватываю пластиковые блюдце и чашечку. — Сказала лишка. Признаю.
Глава 22. Чайная церемония
Захожу в детскую Афинки.
Посреди комнаты низкий круглый столик. За ним на стульчиках рассажены куклы. По правую сторону от них на полу по-турецки сидит Герман с игрушечными чашечкой и блюдцем в руках. Напротив него — деловая выбражуля Афинка, которая, оттопырив мизинчик, подносит чашку к губым.
Где она научилась оттопыренному мизинцу? Я такому точно не учила. Смотрю на Германа и вздыхаю.
Он тоже оттопырил мизинец. Ну, теперь все ясно.
Прохожу к столику и опускаюсь на белый ковер с толстым, густым и мягким ворсом.
— Папа, налей маме чай, — с наигранной строгостью и высокомерием говорит Афина.
— Да, миледи, — ласково отвечает Герман.
Отставляет свою чашечку на блюдце и подхватывает игрушечный чайник. Смотрю на Германа и медленно моргаю, намекая свои усталым выражением лица, что я сдаюсь.
По крайней мере, на сегодня я принимаю поражение.
— У нас тут жасминовый чай, — невозмутимо вещает Герман и подносит пустой чайник к моей чашечке. — Волосами единорога.
Несколько секунд недоуменного молчания, и я спрашиваю:
— Что?
— С волосами единорога, — Герман наклоняет чайник и поднимает взгляд, от которого у меня сердце ухает куда-то в кишки. — Мне сказали, что волосы единорога сладкие.
— Да, — серьезно кивает Афинка. — Они вместо сахара.
Мой зрительный контакт с черными глазами Германа слишком затягивается. Руки слабеют.
Я выдыхаю, сглатываю и моргаю, чтобы затем перевести взгляд на Афинку, которая причмокивает в игрушечную чашечку:
— Вкусный чай.
Моя маленькая крошка.
Игры в кукол с отцом не должны быть для нее событием или праздником, как сейчас. Сладкая моя булочка.
Сердце пронизывает острая нить сожаления, что у нас в семье случилось вот так.
— Продегуйстируйте, мадам, чай с единорожьими волосами, — Герман отставляет чайник. — Заварен по особу рецепту, — подмигивает Афинке, которая смущенно хихикает в чашечку и довольно щурится.
А после кокетливо протягивает чашечку:
— Еще.
— Конечно, миледи.
Если я позволю себе поплакать, то я буду реветь и реветь. Например, это игра в чаепитие просто рвет сердце на части болью, обидой и сомнениями, что я хорошая мама.
Я ведь не позволила Герману остаться рядом. Как женщина я имею полное право отказаться от предателя, не идти с ним на контакт, но как мать?
Герман “подливает” чай Афинке, которая в ожидании смотрит на меня.
Я подхватываю чашечку. Подношу к губам, и Афинка неодобрительно качает головой. Я что-то делаю не так.
— Мизинец, — шепчет Герман, подавшись в мою сторону. — Дело в мизинце.
Я замираю. Его шепот обжигает шею. Медленно поворачиваю к нему лицо, и он, совершенно не смутившись того, что он слишком близко, тихо говорит:
— Вот так.
Оттопыривает мизинец.
Ненавижу его. Ненавижу. И эта ненависть родилась из любви, и ночью обратится в густую тоску.
— Поняла, — отвечаю и оттопыриваю мизинец. — Какие у вас тут строгие правила.
— Как же быть на чайной церемонии без правил?
Отвожу взгляд и делаю “глоток” жасминового чая с волосами единорога:
— Мммм, — тяну я. — Какой изысканный вкус.
Я не хочу быть разведенкой.
Я бы не отказалась от роли вдовы. У вдов есть преимущество. Их не сжирает ревность и обида.
— У единорогов определенно есть малиновый привкус, — хмыкает Герман, глотнув воображаемого чая.
Афинка опять смеется.
— Ты же со мной согласна? — шутливо спрашивает меня Герман. — Есть что-то малиновое.
Ждут ли Афинку чайные церемонии с его новой любовью? Может, моя дочь однажды скажет мне, что со мной совсем неинтересно играть, а вот с Дианой — очень. Она смешная, живая и знает, какие единороги на вкус.
— Может быть, — неопределенно отвечаю и оставляю чашечку.
Игры играми, но они лишь оттягивают момент истины.
— Борька сегодня едет с папой, — смотрю на Афинку, и к горлу подступает ком. Я сейчас в очередной раз напугаю Афинку и сделаю ей очень больно. — Он съезжает… Борька теперь будет жить с папой.
Глава 23. Папа не соревнуется
С замершим сердцем жду визгов на спине перевернутый столик, но Афинка подносит игрушечную чашечку к губам и деловито говорит:
— Я знаю, что Боря сегодня к папе, — причмокивает и сглатывает, будто действительно пьет, — папа сказал.
Настороженно кошусь на Германа.
Да как же так, блин?
Папе не светит никаких истерик, да? Он у нас особенный.
— Что еще папа сказал?
— Папа сказал, — Герман разворачивается ко мне, — во-первых, что у нас с Борей важное задание. Подготовить отдельную спальню для маленькой принцессы.
Это я сейчас переверну стол. Хитрый мудак. И как ему удается? Как, блин?!
Он вечно на шаг впереди меня.
— Ведь маленькая принцесса уже подросла, — с улыбкой говорит Герман, — и готова к папе в гости заглянуть. Если понравится в гостях, то может и остаться, поэтому Боря и папа постараются сделать красивую спаленку для принцессы.
У меня глаз дергается. Афинка важно кивает.
— Во-вторых, папа сказал, — Герман отставляет чашечку на столик, — что Боря сейчас много чудит и пытается напугать маму тем, что бросает ее.
Афинка опять кивает.
— И нам надо сейчас переждать, — Герман не отводить взгляда. — Иногда мальчикам надо перебеситься.
— Да, надо, — соглашается Афинка. — Боря очень вредный.
— Вот что сказал папа, — я улавливаю в голосе Германа легкое пренебрежение ко мне. — Ничего криминального. Я побеседовал со своей дочерью, как со взрослой девочкой.
— Я взрослая, — Афинка расплывается в улыбке, а затем ползет к Герману и забирается к нему в объятия. — У меня даже дочки есть.
Указывает на кукол:
— Вот.
— Рановато я дедушкой стал, — с наигранной печалью вздыхает Герман. — Планировал чуть попозже.
— Они со мной поедут к тебе в гости, — Афинка поднимает лицо, — можно?
— Можно.
— А… — Афинка открывает рот, — а возьми их сегодня.
Моргает и трет щеку.
— Хорошо.
— Ты их деда, — Афинка улыбается и строго смотрит на кукол, — сегодня вы поедите к деде. Вот.
— Надо им собрать тогда с собой рюкзачок, — Герман целует Афинку в макушку. — Или так без всего поедут?
— Нет! — возмущенно охает Афинка и решительно сползает с колен Германа. — Сейчас соберу.
Насупленная шагает к низкому стеллажу с ящиками, в которых хранятся все ее игрушки, и перевожу взгляд на Германа.
Он, конечно, молодец, что ловко и хитро избежал истерики Афинки, но мне почему-то хочется его ударить.
— В который раз ты уделываешь меня, — едва слышно говоря я, подавшись в его сторону.
— Это не соревнование, Анфиса, — тихо отвечает он.
— Ты, что, пытаешься меня сейчас пристыдить?
— Нет, я просто говорю, что я не соревнуюсь с тобой, ясно?
— А я думаю, что ты как раз это и делаешь.
— Тебе кажется, Фиса, — у германа в раздражении дергается верхняя губа, — выдыхай. Я не перетягиваю на свою сторону детей в желании их потом у тебя отнять. Ты же так думаешь, да? Я угадал?
Схватит игрушечный чайник и треснуть его?
— Нет, — его лицо оказывается в нескольких сантиметрах от моего. Глаза темнеют, — я не отнимаю их у тебя. Я просто хочу быть им отцом, и я буду, а если ты начнешь этому препятствовать…
— А я препятствую? — судорожно выдыхаю я. — А? Препятствую? Я хоть слово плохое против тебя вложила им в головы? А? Как ты смеешь говорить такое, Гера?
Я резко и испуганно замолкаю.
Заметил он или нет?
Я его не называла Герой с того самого дня, когда застукала с другой женщиной. “Гера” для меня — теплое и уютное сокращение, которое первый раз слетело с моего языка, когда я узнала, что забеременела Борькой.
