— Как-как? — не понял Тимченко.
— Взгоды, — повторил штурман. А Игорь Скворцов похвалил:
— Логично! Раз есть невзгоды, должны быть и взгоды. Словотворец… Сколько ему поставили?
— Трояк.
Второй пилот — он был новенький и в обсуждении Вовкиных дел участия не принимал — спросил у командира:
— Андрей Васильевич, а кому вы самовар везете?
— У нас там кореш появился, — объяснил штурман. — Не какой-нибудь, а министр авиации.
— Хороший мужик, — кивнул Тимченко. А штурман с преувеличенным сожалением посмотрел на Игоря.
— Да… Наверно, встречать придет, а Тамары-то и нет.
…Самолет, скользя по невидимому склону, приближался к посадочной полосе… Пилот приподнял нос машины, выдержал ее над полосой — и вот колеса мягко, неслышно соединились с землей. Только дым от сгоревшей резины улетел назад, и громадная машина покатила, успокаиваясь, по своей бетонной дороге.
…Когда летчики вышли из кабины, у трапа их ждал представитель Аэрофлота, огорченный и встревоженный.
— Андрей Васильевич, — сказал он. — В стране волнения. Что именно происходит, пока непонятно, но очень похоже, что это начали мятеж правые…
А Тимченко и без его объяснений видел, что аэропорт заняли военные. Перегородив перрон, стояли шеренгой автоматчики, ехал по взлетному полю бронетранспортер с тяжелым зенитным пулеметом, а издалека, из города, доносился знакомый с войны гул — там шла стрельба.
Бронетранспортер стал боком, загородив дорогу готовой к выруливанию бело-красной «Сессне».
Летчики, у ног которых стояла коробка с электрическим самоваром — подарок министру авиации, — смотрели молча, как министра выволокли из кабины «Сессны», как застрелили в упор одного из его телохранителей, как министра потащили, подгоняя прикладами автоматических винтовок, как затолкали в бронетранспортер. Белый костюм молодого африканца был уже в крови, парчовая шапочка слетела.
— Товарищи, в город ни в коем случае, — говорил представитель Аэрофлота. — Аэропорт пока что не закрыт, вылетите обратным рейсом по расписанию…
В креслах с высокими спинками сидели две женщины, народные заседательницы, а между ними мужчина — судья.
— Слушается дело по иску Ненарокова Валентина Георгиевича к Ненароковой Алевтине Федоровне об отобрании ребенка… Секретарь, доложите явку в судебное заседание…
— Истец явился, ответчица явилась, — торопливо ответила девушка-секретарь. — Свидетель Мишакова явилась, представитель роно явился…
Истец Ненароков и ответчица Аля сидели неловко и напряженно поодаль друг от друга. Одета она была небрежно, выглядела плохо — с покрасневшими, злыми глазами и решительно сжатым ртом, — но все равно Ненарокову она казалась такой красивой, такой желанной!
На коленях Аля держала Алика, крепко прижимая его к себе, как бы показывала этим, что никому его не отдаст.
— А ребенок зачем? — неодобрительно сказал судья. — Нечего ему тут делать. Ребенка уберите.
…В коридоре свидетельница Мишакова — Алина мать — кормила Алика бутербродами с колбасой и тихонько плакала от стыда.
…А в зале судья спрашивал:
— Ответчица, вы имеете отводы?
— Имею, — запальчиво сказала Аля. — У меня отвод его адвокату. Я без адвоката, и пускай он без адвоката!
— Ответчица, — терпеливо объяснил судья. — Закон не предусматривает права отвода адвоката противной стороны… Вы тоже имеете возможность пригласить адвоката…
— Зачем это? Обойдусь и так… Я мать, и никто не может отнять у меня ребенка! — Аля с вызовом поглядела на молодого, но уже лысого ненароковского адвоката.
Судья пропустил это мимо ушей и спросил как полагается:
— Какие ходатайства к суду есть у сторон?
— Прошу оставить мне ребенка! — опять выскочила Аля. — Мой бывший муж не может его воспитать. Он…
— Вам еще будет предоставлена возможность высказать свои; возражения по существу иска, — прервал ее судья. Ответчица ему определенно не нравилась. — А сейчас я спрашиваю: имеются ли у вас какие-нибудь ходатайства процессуального характера…
…В коридоре Алик с грохотом катал по полу красную пожарную машину. А бабка, сидя на деревянном диванчике, рассказывала что-то вполголоса пожилой соседке, и та горестно кивала головой.
…Заседание продолжалось. Аля говорила спокойно и печально:
— Я понимаю, что без отца ребенку плохо. Но без матери, мне кажется, еще хуже… Я даже не знаю, на что Валентин Георгиевич надеется. Он летчик, работает в разное время, часто задерживается: ну, когда посевная или какие-нибудь случаи… Как же он будет заниматься ребенком?.. Всегда на работе.
— А вы разве не работаете? — деланно удивился адвокат.
— Работаю. — Аля снисходительно улыбнулась. — Но у меня мама на пенсии. И еще полная сил.
— Скажите, а вам известно, что у Валентина Георгиевича тоже есть мать-пенсионерка и незамужняя сестра? — продолжал допытываться адвокат. — Живут в собственном доме в Краснодарском крае, куда ваш бывший муж легко может перевестись.
— Это же совершенно чужие люди Алику! — начала горячиться Аля. — А моя мама его с пеленок вырастила!
— Мама вырастила? — тут же прицепился адвокат. — А вы что же, не принимали в этом участия?
— Вы не меня разбирайте, вы его разберите, что он за человек! — Алю уже трясло от возмущения. Впрочем, адвокат этого и добивался.
— Хороший человек. В характеристике так и сказано: пользуется уважением коллектива, морально устойчив, заботливый отец…
И тут Аля сорвалась.
— Вот это уже для меня новость. Пожалуйста, я могу рассказать, какой он был отец! И про «морально устойчив» тоже расскажу… Дома не ночевал и по два, по три дня!.. А отец так и вовсе никакой… Не давал сыну настоящего воспитания и не мог, конечно… Я педагог начальных классов, а он кто? Он сына только ругал. Даже бил, такую крошку!.. Алик от этого заикаться стал…
Ненароков слушал и, странное дело, видел не эту враждебную лживую женщину, а ту невиданную красавицу, в которую влюбился пять лет назад и которая стала его женой. Он вспоминал с мучительной отчетливостью: вот они с Алей в подъезде, еще до женитьбы. Он расстегнул ей воротник блузки и целует, целует худенькие ключицы. Заскрипела чья-то дверь, и влюбленные в веселой панике выскочили на улицу… А вот Аля в постели. Она уже заснула, а он ходит с полугодовалым Аликом на руках, качает его и смотрит на нее, не может налюбоваться… А вот они с Алей купаются в Черном море, под скалами., Ночь, кругом никого, и Аля без купальника…
— Просто даже удивительно, как такого человека держат в нашей авиации, — говорила судье Аля. — Он часто уходил в полет пьяный, мог погубить и машину и людей… Как ему доверить ребенка? И вообще, у Ненарокова были такие высказывания, что просто стыдно слушать. Он, например, серебряные крылья на своем кителе называл «курицей». День, когда давали зарплату, называл «днем авиации»…
