— Даже слишком богатым, — отозвался Гилберт, который был очень утомлен после того, как за день — если процитировать Сюзан — «родил трех младенцев». — Этот ребенок, Аня, боится подняться по лестнице в темноте. Я уверен, ему будет очень полезно пообщаться несколько дней с детьми Паркеров. Он вернется домой совсем другим мальчиком.
Аня больше не возражала. Гилберт, несомненно, был прав. Без Джема Уолтеру, вероятно, одиноко, да и принимая во внимание то, как сложились обстоятельства два года назад, когда на свет появился Ширли, было бы лучше, чтобы и на этот раз Сюзан имела как можно меньше обязанностей сверх ведения хозяйства и терпимого отношения к присутствию тети Мэри Мерайи, чьи две недели уже растянулись до четырех.
Уолтер лежал в постели без сна и пытался, дав полную волю своей фантазии, отделаться от навязчивой мысли о том, что на следующий день ему предстоит уехать из дома. Он обладал удивительно ярким и живым воображением. Оно было для Уолтера великолепным белым скакуном, похожим на того, что был изображен на красивой картинке, висящей на стене у его постели, и на нем можно было галопом мчаться вперед или назад во времени и пространстве. Опускалась ночь — высокий, темный, с крыльями, как у летучей мыши, ангел, живущий в лесах мистера Эндрю Тейлора на южном холме. Иногда Уолтер радостно приветствовал его… иногда представлял его так живо, что начинал бояться… Уолтер драматизировал и олицетворял все, что окружало его в его маленьком мире: и Ветер, что рассказывал ему сказки перед сном, и Мороз, что побивал цветы в саду, и Росу, что выпадала так серебристо и бесшумно, и Луну, которую — он был уверен в этом — можно поймать, если только пойти ночью на вершину того дальнего фиолетового холма, и Туман, что приходит с моря, и само великое Море, всегда меняющееся и всегда остающееся прежним, и таинственный морской Прилив… Для Уолтера все они были живыми существами. И сам Инглсайд, и ложбину, и кленовую рощу, и болото, и берег гавани населяли домовые, эльфы, дриады, водяные и русалки. Черный гипсовый кот на каминной полке в библиотеке был волшебным. Ночью он оживал и крался на мягких лапах в темноте из комнаты в комнату, вырастая до невероятных размеров. Уолтер сунул голову под одеяло и задрожал. Он всегда пугал себя своими собственными фантазиями.
Возможно, тетя Мэри Мерайя была права, когда сказала, что он «чересчур нервный и легко возбудимый», хотя Сюзан никогда не могла простить ей этого. Возможно, была права и тетушка Китти Мак-Грегор из Верхнего Глена, которая считалась ясновидящей и однажды, глубоко погрузив взгляд в дымчато-серые, обрамленные длинными ресницами глаза Уолтера, сказала, что у него «старая душа в юном теле». Быть может, старая душа знала слишком много такого, что не всегда мог понять юный ум.
Утром Уолтеру сказали, что после обеда папа отвезет его в Лоубридж. Он промолчал, но в конце обеда от волнения у него перехватило горло, и он быстро опустил глаза, чтобы скрыть затуманившие их слезы. Однако недостаточно быстро.
— Неужели ты собираешься зареветь, Уолтер? — с негодованием воскликнула тетя Мэри Мерайя, словно шестилетний мальчуган был бы опозорен навеки, если бы заплакал. — Уж если кто вызывает у меня подозрение, так это плаксы. И ты не доел мясо.
— Я съел все, кроме жира, — сказал Уолтер, храбро сморгнув слезы, но все еще не осмеливаясь поднять глаза. — Я не люблю жир.
— Когда я была ребенком, — заявила тетя Мэри Мерайя, — мне не разрешалось любить или не любить то, что мне клали на тарелку. Ну, ничего, миссис Паркер, вероятно, излечит тебя от некоторых из твоих нелепых представлений. В девичестве она была Уинтер… или Кларк? Нет, скорее всего Кембл. Но Уинтеры и Кемблы — люди одного склада, они не потерпят никаких глупостей.
— Ох, пожалуйста, тетя Мэри Мерайя, не пугайте Уолтера перед поездкой в Лоубридж, — сказала Аня, в глубине ее глаз вспыхнула искорка раздражения.
— Прошу прощения, Ануся. — В голосе тети Мэри Мерайи звучало глубочайшее смирение. — Мне, разумеется, следовало помнить, что я не имею права ничему учить твоих детей.
— Пропади она пропадом, — пробормотала Сюзан, выходя на кухню за десертом — любимым «королевским пудингом» Уолтера.
Аня почувствовала себя ужасно виноватой. Гилберт бросил на нее немного укоризненный взгляд, словно желая сказать, что она могла бы проявить чуть больше терпения в отношении бедной, одинокой старой женщины.
Сам Гилберт явно чувствовал себя неважно. Все знали, что он очень переутомился, работая все лето без единого дня отдыха, и, возможно, присутствие тети Мэри Мерайи было большей нагрузкой для его нервов, чем он согласился бы признать. Аня решила, что осенью, если все будет хорошо, отправит его — как бы он ни противился — на месяц в Новую Шотландию — пострелять бекасов.
— Как вам нравится чай? — с раскаянием спросила она тетю Мэри Мерайю.
Тетя Мэри Мерайя поджала губы:
— Слишком слабый. Но это не имеет значения. Кого волнует, придется ли старухе по вкусу чай или нет? Некоторые люди, впрочем, считают меня желанной гостьей.
Какова бы ни была связь между двумя последними предложениями тети Мэри Мерайи, Аня почувствовала, что выяснять это в данный момент ей не по силам. Она заметно побледнела.
— Я, пожалуй, поднимусь к себе и прилягу, — сказала она громко, поднимаясь из-за стола. — Я думаю, Гилберт, тебе лучше не задерживаться в Лоубридже… и стоило бы, наверное, позвонить мисс Карсон.
Она поцеловала Уолтера на прощание довольно невнимательно и торопливо — было очень похоже на то, что она совсем не думала о нем. Уолтер очень надеялся, что не заплачет. Тетя Мэри Мерайя поцеловала его в лоб — так неприятно, когда на лбу остается мокрый след поцелуя, — и сказала:
— Веди себя прилично за столом, когда будешь в Лоубридже, Уолтер. Смотри не объедайся. Будешь объедаться, придет большой черный человек с большим черным мешком, в который он сажает всех непослушных детей.
Было, вероятно, не так уж плохо для тети Мэри Мерайи, что Гилберт вышел, чтобы запрячь Серого Тома, и не слышал ее речей. Он и Аня всегда обращали особое внимание на то, чтобы никогда не пугать своих детей такими вздорными выдумками, и не позволяли делать это другим. Впрочем, Сюзан, убиравшая со стола, слышала все до единого слова, однако она сдержалась, и тетя Мэри Мерайя никогда не узнала, что едва избежала того, чтобы ей в голову швырнули соусник вместе с его содержимым.
8
Обычно Уолтер получал большое удовольствие от поездок с папой. Его пленяла красота, а дороги в окрестностях Глена святой Марии были удивительно красивы, особенно дорога в Лоубридж. Она казалась двойной лентой танцующих на ветру лютиков — с зеленой кромкой папоротников в тех местах, где к ней подступали манящие густой тенью рощи. Но сегодня папа, судя по всему, не хотел разговаривать и погонял Серого Тома так, как никогда прежде. Когда они добрались до Лоубриджа, он отвел в сторону миссис Паркер, сказал ей несколько торопливых слов и бросился вон, даже не попрощавшись с Уолтером. Уолтеру вновь пришлось сделать над собой огромное усилие, чтобы удержаться от слез. Было, к сожалению, слишком очевидно, что никто не любит его. Мама и папа любили его прежде, но больше не любят.
Большой, неухоженный дом Паркеров не показался Уолтеру приветливым. Но, возможно, никакой дом не произвел бы благоприятного впечатления в подобный момент. Миссис Паркер повела маленького гостя на задний двор, откуда доносились визги бурного веселья, и представила детям, которыми этот двор, казалось, был переполнен. Затем, не теряя времени, она вернулась к своему шитью, порекомендовав им познакомиться самим — прием, дававший прекрасные результаты в девяти случаях из десяти. Можно ли винить ее за то, что она не сумела разглядеть в маленьком Уолтере Блайте того самого «десятого»? Мальчик нравился ей… ее собственные отпрыски были славными, общительными ребятишками… Фред и Опал имели некоторую склонность напускать на себя монреальскую важность, но она не сомневалась в том, что они никогда и ни к кому не отнесутся недоброжелательно. Все пройдет гладко. Она была так рада, что может выручить «бедную Анну Блайт» — пусть всего лишь избавив ее на время от забот об одном из детей. Миссис Паркер очень надеялась, что в Инглсайде все кончится благополучно. Анины знакомые, напоминая друг другу о событиях двухлетней давности, связанных с рождением Ширли, тревожились за нее гораздо больше, чем она сама.
На заднем дворе — дворе, переходившем в большой тенистый яблоневый сад, — вдруг стало тихо. Уолтер стоял, глядя серьезно и робко на детей Паркеров и их кузена и кузину Джонсон из Монреаля. Билл Паркер, десятилетний румяный и круглолицый сорванец, «удался в мать» и был, на взгляд Уолтера, очень взрослым и большим. Девятилетний Энди Паркер, как могли бы сказать вам лоубриджские школьники, считался «противным Паркером» и неспроста носил прозвище Свинтус. Уолтеру с самого начала не понравилась его внешность — жесткие, коротко подстриженные светлые волосы, хитрая веснушчатая физиономия, светло-голубые навыкате глаза. Фред Джонсон, ровесник Билла, тоже не понравился Уолтеру, хотя был красивым малым с каштановыми кудрями и черными глазами. Его девятилетняя сестра Опал, с такими же кудрями и черными глазами — сверкающими черными глазами, — стояла, обнявшись со светловолосой восьмилетней Корой Паркер, и обе они оглядывали Уолтера довольно снисходительно. Если бы не Элис Паркер, Уолтер, вполне возможно, круто повернулся бы и убежал.
