Другого выхода нет. Всё это не случайно. Только этим я смогу спасти свою душу и его. Только одна мысль затмила все остальные: «я спасу Вас господин президент…».
После всего, что он услышал, Йонас понял, что она не даст ему выйти из квартиры самостоятельно, поэтому нельзя оставить её в живых.
Курс спецподготовки не прошёл для него даром. Он ждал лёжа с закрытыми глазами. Наконец она выговорилась.
Видимо устав от напряжённого монолога, она снова откинулась на подушку и закрыла глаза. Йонас стал подстраивать свое дыхание, усиливая внутренний шум собственного выдоха звучащий как шум моря. Йонас полностью расслабился, растворяясь в собственном сознании, перестав ощущать своё тело, пытаясь слиться с идущим от неё теплом. Рука женщины слегка вздрогнула, затем ещё раз.
Пора, — подумал Йонас и начал незаметно вплетать слова в свой внутренний выдох:
«Со-о-он», — растягивал он слова, — «глубокий со-о-он, сон становится глубже…».
Постепенно, усиливая звучание своего голоса и произнося слова более внятно, но монотонно и уже более требовательно, позволил себе выйти из специально расслабленного состояния. Такие минуты всегда возбуждали его, но радоваться было ещё рано. Он ещё не владел её сознанием. Надо было продолжать работать. Вскоре он увидел, как под закрытыми веками женщины двигаются зрачки, и понял, что она в трансе. Теперь осталось немного. Надо было только создать комбинацию, придумать логический сюжет, которому бы она доверяла, то, что случалось с ней ранее.
Йонас представил ей побережье тёплого моря. Распахнув шторы, внушил ей яркое солнце. Открыв окно, сообщил о порывистом ласковом ветерке несущем полуденный зной, от которого хочется окунуться в живительную морскую гладь. Йонас помог женщине подняться с постели и ступить на широкий подоконник, служивший в её грёзах краем бассейна. И предложил охладиться в этот жаркий день…
Скрываясь за шторой, он видел, как стоявшая на тротуаре публика с недоумением наблюдает появившуюся в оконном проёме четвертого этажа невозмутимую любительницу острых ощущений в цветастой ночнушке. Свидетелей будет много, подумал Йонас. В своей причастности к данному убийству он даже не задумывался, но встречаться с участковым ему всё равно не хотелось. Он не стал смотреть последний сюжет спектакля и даже подумал, что наверно в этом у неё будет шанс выжить, не чувствуя при этом ни радости ни сожаления. Только безразличие, как проведение очередной рядовой оперативной комбинации. Примерно такое же, как испытывает дворник к гражданам, разгребая в парке осеннюю листву.
Удивившись своему спокойствию, Йонас подумал, что если существует «ад», то он точно здесь. И поэтому боятся нечего. А тот парень из сна — беспомощное прошлое. Нет у него имени, потому что нет такой могилы, на которой можно прочитать слова посвящённые ему близкими. Стала ли эта жизнь продолжением прошлой, он не знал, потому что не был уверен, из чрева ли матери он родился или из чрева войны, ибо каждый встретившийся тебе на пути ведёт непримиримую битву за своё существование, которую, в конце концов, проиграет….
Йонас посмотрел по сторонам. В комнате было полно всякого барахла, которое ценили здешние обитатели, но ему всё это было ни к чему. Он быстро оделся, взял из верхнего ящика стола две банковские стодолларовые упаковки и сунул их в карман. Затем протер тряпкой, возможно оставленные отпечатки своих пальцев и, торопливо покинул квартиру, захлопнув за собой дверь. Внизу он увидел несколько обеспокоенных граждан суетящихся вокруг лежащей на асфальте женщины. Вернее вокруг того, что от неё осталось. Ночная рубашка уже пропиталась кровью, и её алый цвет служил неплохим орнаментом, окаймляя цветочки на льняной ткани. Труп лежал лицом вниз, словно стараясь что-то вынюхать. Порывистый ветер едва шевелил спутанные волосы, под которыми блестела темная густая жидкость, хищно расползающаяся по асфальту. Вокруг того, что раньше называлось головой, валялись осколки черепа белого цвета с красными краями и прилипшей тёмной и белой слизью. Нет женщины, нет и её голоса, — подумал Йонас, кидая в мусорный бак ненужную аудиокассету. Только теперь он почувствовал облегчение. Больше он не услышит, как женский голос истерически требует решения вопроса любыми средствами.
— Какая же тёмная сила таилась в этой бабе! — подумал он и ещё раз посмотрел на размозжённую голову с вытекающей из неё густой темной жидкостью, напоминающей яд.
Похоже, что он уже никому не принесёт вреда.
Глава 12. Отец
Йонасу казалось, что сразу после получения пенсионного удостоверения жизнь его приобретёт иной смысл. Но ни торжественный ужин в ресторане, ни затянувшееся до обеда утро в постели не были похожи на стартовый флажок нового периода жизни.
Когда-то в юности Йонас решил стать полярником и рванул на север, окунувшись в рискованную и азартную игру со страной ледяного холода, ожидая жизненного скачка. Но скачок пришёл не оттуда — спустя четыре месяца полярной ночи он получил радиограмму о смерти отца.
Оказывается, на кон была поставлена его жизнь! Что было бы, если б он остался рядом?
Совершая свои геройские поступки, мы никогда не задумываемся о том, что расплачиваются за них наши близкие, родные, любимые. Они несут тяжесть наших заслуг вместе с нами. А случается и в одиночку, когда для всех мы уже преданы забвению.
Всё это кажется теперь странным: день назад Йонас отправил отцу поздравление с днём рождения, заказав красочную открытку с нарисованными на ней пирогом и лесными зверушками, а ночью дежуря на радиостанции, никак не мог принять радиограмму из-за помех в эфире. Её упорно посылали из центра, и она пробивалась сквозь атмосферные неурядицы. Но для Йонаса звуки её морзянки то сливались, то пропадали, не желая складываться в слова. И он посылал в ответ: «Гухор, гухор, гухор…». Что означает на языке радистов «не слышу вас». В конце концов, измотавшись, выключил станцию, ушёл спать.
Часто ли мы слушаем своих родителей, которые пытаются наставить нас на путь истинный, оберегая от своих ошибок и желая нам добра? Они дарят нам свою любовь и нежность, готовые пожертвовать собой, и получают в ответ только «Гухор»! А через много лет, став взрослыми, мы наблюдаем, как наши дети спешат к своим друзьям, избегая наших советов и ласк. «Гухор! Гухор!» — кричат они нам всем своим видом.
Утром, открыв глаза, Йонас увидел рядом со своей постелью троих закоренелых полярников смущённо стоящих, переминающихся с ноги на ногу, и глядевших не на него, а в одну точку — лежащий на его постели маленький листочек бумаги, практически полностью исписанный чьими-то соболезнованиями, извинениями, обещаньями. И все эти слова как в призрачном хороводе кружились вокруг одной малюсенькой фразы состоящей из двух слов: «отец умер».
И всё вокруг неожиданно пахнуло смертью. Деревянные стены зимовки. Книги на полках. Лица полярников. Распахнулась маленькая форточка и ударила по фрамуге, но как то бесшумно, словно извиняясь. И вторя ей, так же тихо сквозняк приоткрыл дверь. Всё оставалось то же, только подёрнулось тусклым, мутным налётом смерти. Йонасу казалось, что он много знает о ней, но только теперь он её увидел. Всё вокруг было пронизано ею насквозь. Каждый предмет носил на себе отпечаток её надменного величественного лика. Она затмила всё, что раньше наполнялось его отцом. И Йонас понял, как много его было вокруг. Он отражался во всём. Теперь его место заняла смерть. Сколько родных и близких душ должно умереть пока она заполнит всё пространство вокруг тебя. К сожалению, у нас его не много.
Отец умер от сердечного приступа, не дожив до своего сорокалетия один день. Есть ли в этом какой-то тайный смысл? Что хотел этим сказать Всевышний? Показать свой крутой нрав? Своё бесконечное владычество над смертными? Кого-то предупредить? Предостеречь? Быть может в последний раз. Или это была просто его игра, презрительная издёвка: человек готовиться справить свой день рождения, друзья приготовили подарки, шлют поздравительные телеграммы и вот…
Йонас возвращался с севера на перекладных, пытаясь успеть на похороны. Не зная, что успеет только лично получить у почтальона телеграмму направленную им самим за день до трагедии, в которой, с учётом дальней дороги, заранее поздравлял отца с днём рождения и желал здоровья. Где она плутала, целую неделю, пока Йонас через множество золотоносных приисков добирался в центр, а оттуда уже самолётом домой. Он помнил, как смеялись бородатые старатели в скачущей по торосам коробочке вездехода, радуясь полярному сиянию. Чокались железными кружками со спиртом, расплескивая, его друг на друга. Кивая на отрешенного молодого парня. Протягивая кружку ему.
— Пей с нами, — кричали они сквозь грохотанье дизеля и лязг гусениц, — не бойся, пей!
