Мимо прошли грузный священник с бульдожьим лицом и нахмуренными бровями и худенький юркий монах, что вертелся ужом перед толстяком и, часто кланяясь, торопливо объяснял:
– Я доставил всю заказанную золотую бумагу, рыбьи плавники для варки клея, свинцовые белила…
Толстяк прорычал:
– Тонкие?
– Тончайшие! – заверил худой.
– Ну, дальше, – сказал толстяк нетерпеливо.
– Тонкий синопль, – сказал монах быстро, – массикот, финроз, лакмус, тонкий сурик…
Толстяк отмахнулся.
– Вези на склад, а массикот сразу передай брату Карметизу…
Отец Мальбрах проводил их долгим взглядом.
– Келарь Иннокентий, – сказал он, – и один из его помощников. Брат паладин, вам что-то нужно? Вы могли поистрепаться в дороге…
– Не только в дороге, – ответил я бодро. – Жизнь так треплет, так треплет!.. Только одни из трепки выходят потрепанными, а другие в трепках наращивают мышцы.
Он усмехнулся.
– Понимаю, из какой категории вы. Значит, вам пока ничего не нужно…
– Многое, – ответил я, – многое нужно! Человеку надлежит быть жадным и завистливым. Я имею в виду жадным до духовных приобретений и завистливым к тем, кто уже удостоился благодати, чтобы и самому как бы тоже ухватить духовности… Ну, вы понимаете меня, верно, благочестивый отец Мальбрах?
Он кивнул, хотя вряд ли понял, но вежливые люди стараются избегать негативных ответов, а келарь хоть и келарь, но в культурном обществе вроде бы и не совсем келарь, а здесь еще та атмосфера…
В зале впереди монахи в два ряда нараспев читают молитву, у меня дрогнуло и защемило сердце. При всей своей абсолютной нерелигиозности все же любуюсь как красотой храмов, так и внутренним убранством, а слова молитв всегда трогают так, что порой выступают слезы. Правда, для этого нужно только слушать эти искренние и чистые голоса, дышащие верой и страстью, но не вслушиваться в слова.
Увы, я из тех уродов, что все равно слышит и слова, мелочно цепляясь к их значению, но в последнее время научается снисходительно пропускать мимо ушей – мало ли чего нагородили те дикие люди, что создавали это учение, названное верой, хотя более точный термин – вероучение. Молитвы вообще-то надо бы модернизировать, придумывать новые, более современные, да и само слово «молитва» заменить на что-то менее унижающее, а то меня как-то не тянет молить или умолять кого-то, даже очень могущественного.
– Отец Мальбрах, – сказал я, – а как здесь вообще?.. Я, как человек войны, в первую очередь интересуюсь фортификациями и оборонными сооружениями. Это правда, что в Храм и монастырь ничто враждебное не проникнет?
Его широкое добрейшее лицо расплылось в довольнейшей улыбке.
– Правда!
– Это хорошо, – сказал я. – Это хорошо бы…
Он спросил с изумлением:
– А что, у вас есть сомнения? Брат паладин, отбросьте всякие! Здесь самое защищенное место на всем белом свете! Про темный не знаю, но здесь вас не достанет сам дьявол!
– Гм, – проговорил я неуверенно, – а я думал, что дьявол внутри нас…
Он чуть нахмурился.
– Мы все носим в себе его часть, как наследие греха Евы, но здесь он не посмеет высунуться. А почему у вас такие сомнения?
– Хороший вопрос, – сказал я. – Дело в том, отец Мальбрах, я видел нечто темное, очень злое и опасное.
Он дернулся, выпучил глаза.
– Здесь?.. Невозможно!..
– Я видел, – сказал я настойчиво.
Он сказал озабоченно:
– Я поговорю, чтобы вас приняли отец госпиталий и санитарный брат. Отец госпиталий выделит помещение возле больницы, а санитарный брат у нас очень умелый лекарь, Терендиус, осмотрит вашу голову, брат паладин. Бывает такое, когда после сильных ушибов…
– Забудем, – прервал я. – Видимо, это мое личное дело и справляться должен я сам.
Он посмотрел на меня внимательно и с грустью.
– Как вы обычно и делаете?
– На вершинах мало народу, – ответил я.
Глава 6
На ужин явилось совсем немного обитателей монастыря, по уставу собирать всех не требуется, я увидел монахов и одного священника, которых на обязательной совместной трапезе не было.
Смарагд указал глазами на священника и шепнул, глядя дальше в тарелку:
– Отец Зибериус. Госпиталий.
Я ел чинно и не забывая о манерах, но госпиталия рассматривал внимательно. Очень важное лицо в монастырях, отвечает за прием гостей и старается создать самое благоприятное впечатление, уже тогда этому придавали исключительно важное значение.
Странствующие не всегда оказывались святыми. Нужно с ходу отличать жуликов, ворье, заболевшим сразу предоставлять место в больнице, а путешествующих инкогнито стараться поместить в те условия, которые для них более свойственны, а такое угадать непросто, как и то, какие блюда предложить, какое место предоставить за столом, куда допускать, а куда вежливо запретить. Все это должен как можно быстрее сообразить отец госпиталий, что безумно важно в строго иерархическом обществе.
Однако гости в Храм Истины не прут косяками, так что здесь отец госпиталий занимается тем, чем и должен заниматься в свободное от приема гостей время: следит за чистотой в помещениях, за бельем, одеялами, скатертями и посудой, поддерживает огонь в каминах, присматривает, чтобы в помещениях не появлялась паутина…
Еще на госпиталиях лежит не самая приятная обязанность следить за гостями, чтобы те, отправляясь снова в путь, не забыли чего важного. Для этого в присутствии гостей осматривают помещения, заодно проверяя, не прихватили ли по забывчивости что-либо из монастырской утвари, посуда гостям выделяется обычно серебряная…
Когда с ужином покончили и покидали помещение, отец Зибериус сам приблизился ко мне. Высокий, с приятным лицом и живыми умными глазами, отвесил легкий поклон, хотя священник такого ранга не должен кланяться простому монаху, однако я со своим паладинством что-то непонятное, а вежливый человек всегда предпочитает поклониться, чем недопоклониться.
Я в свою очередь поклонился, отец Зибериус явно постарше, а я поклоны распределяю больше по возрасту, чем по титулам.
– Брат паладин, – произнес он приятным голосом, полным искреннейшего раскаяния, чуть ли не отчаяния, – прошу простить, что не я принял вас после долгой дороги! У нас много лет не было гостей, потому давно сосредоточился на других заботах.
– Пустяки, – ответил я легко, – меня просто перехватили у вас.
– В какой-то мере верно, – сказал он так же легко и дружелюбно. Для работы госпиталиями отбирают самых любезных, приветливых и с хорошими манерами, чтобы легко могли вступить в беседу и свободно поддерживать на любом уровне, – у нас все соревнуются друг с другом в доброте и милосердии.
– Особенно накануне выборов, – обронил я самым невинным тоном.
Он бросил быстрый взгляд на мое невозмутимое лицо.
– Уже поняли? Увы, брат паладин, если бы Господь сам назначал аббатов, было бы проще. Но он зачем-то возложил эту тяжелую ношу на плечи самих монахов…
– Испытание, – сказал я с видом знатока, подумал и уточнил: – А еще и некий важный искус.
Он произнес со вздохом:
– Весьма серьезный, вы проницательны, брат паладин… А так у вас пока жалоб нет?
– Никаких, – заверил я.
– Точно? – переспросил он. – А то отец Мальбрах сказал мне, что у вас есть некоторые сомнения…
– А-а-а, – сказал я, – так это добрейший отец Мальбрах вас направил? Нет-нет, ничего особенного, святой отец.
– Но вы что-то видели… непривычное? Брат паладин, в мои обязанности входит, чтобы в помещениях было чисто и… ничего лишнего.
Я ответил как можно спокойнее:
– Видел, как по стенам носится некая темная тень.
– Тень? – переспросил он. – Просто тень?
– Да, – сказал я. – Возможно, все к ней привыкли и просто не обращают внимания, но меня она приняла весьма враждебно.
Он переспросил:
– Это… Как?
– Я чувствую опасность с ее стороны, – пояснил я. – Ну, может быть, слово «опасность» не очень подходит, небольшая темная тень что может?… Но чувствую угрозу.
– Чувства нас обманывают, – заметил он. – Чувства частенько идут от дьявола.
– Но не чувство опасности, – сказал я серьезно. – Я паладин, у меня это развито по воле Господа. С таким чутьем лучше выполняю боевые задачи, которые перед нами ставит Всевышний. Оно уже не раз спасало мне шкуру в сложной тактической обстановке и полевых и не очень условиях.
Он покачал головой.
– Вам просто померещилось. Тени постоянно прыгают по стенам, стоит кому пройти мимо свечи.
– От тех теней у меня не скачут мурашки по спине, – ответил я. – И прочим частям тела, не в монастыре будь сказано. Впрочем, оставим это. Если будет появляться еще, заметят и другие. Если не появится… сам скажу, что померещилось.
В нашу сторону поглядывают выходящие из трапезного зала монахи, один задержался, молодой еще и с заметно выступающим брюшком, но все равно бледный вьюнош со взором горящим, дождался паузы в нашей беседе и воскликнул пламенно и с горькой обидой:
