Гай Юлий Орловский
Ричард Длинные Руки – принц-регент
Часть первая
Глава 1
Треск в небе затих и отдалился, выдавленный со стороны Храма мощными и насыщенными медью звуками огромного колокола, медленными и тягучими, как молодой, но уже застывающий мед. Следом едва слышно донеслись, несмотря на немалое расстояние, слова молитвы, называемой спасительной, что ограждает весь мир защитным от Зла щитом.
В детстве читал, что однажды корабль короля Филиппа Августа застиг на море сильнейший шторм, и король повелел всем молиться: «Если удастся продержаться до того часа, когда в монастырях начнется утреня, будем спасены, ибо монахи начнут богослужение и сменят нас в молитве».
Огромная черная гора вблизи еще выше и страшнее, тучи выглядят скальными массивами, что соударяются над головой, высекая искры молний, а те бросают вниз страшные сполохи неистового небесного огня, однако с каждым шагом арбогастра молитва звучит громче и яснее.
Гора ограждена высокой каменной стеной явно просто по традиции – кто в здравом уме приблизится к таким ужасам? Разве что бесстрашный Бобик весело ринулся огромными прыжками в сторону массивных ворот в ограде.
За Храмом, как уже вижу, поднимаются здания монастыря. Молитва оттуда звучит настолько мощно и властно, что заглушила треск и грохот в тучах, а чудовищные молнии потеряли жуткий блеск, только на землю все еще падают страшные отсветы небесной битвы.
– Назад, – велел я Бобику. – Рядом!.. И вести себя весьма. Мы же теперь как бы вот!.. Понял?
Он вздохнул и пошел рядом с моим стременем; для него не так важны слова, как интонация, собакам вообще можно бы говорить только одно слово, только у нас не хватит интонаций на все случаи жизни.
Я постучал рукоятью меча в калитку в левой половинке ворот, подумал и слез, даже брату паладину надлежит выказывать смирение перед теми, кто выше по рангу в духовной области.
Через минуту прогремел могучий бас, похожий на рык молодого сильного медведя:
– Кто дерзновенно стучит в ворота нашей скромнейшей обители?
– Ладно, – сказал я, – открывай. Видно же, не мимо ехал.
– Мы не перед всеми распахиваем ворота, – ответил голос.
– Мы не гордые, – ответил я, – можем и через калитку. А есмь я по сути брат паладин, паладин Господа нашего Всевышнего и Милосердного. Свой, как бы вот так, если смотреть сбоку.
Калитка распахнулась без скрипа. Я все-таки думал, что для арбогастра придется открыть ворота, однако Зайчик нагнул голову и прошел достаточно легко, словно проем в калитке специально для него раздался, а то и в самом деле вроде бы раздался, что-то у меня с глазами.
Бобик смиренно вдвинулся следом и тут же воспитанно сел, изображая комнатную болонку-переростка.
По ту сторону забора монах огромного роста в темно-коричневой рясе и с надвинутым на лоб капюшоном с огромным интересом рассматривает Бобика. С таким же вниманием перевел взгляд на арбогастра, наконец повернулся ко мне.
– Твои, брат паладин? – прогрохотал он.
– Нет, – ответил я с достоинством, – это я ихний. Вернее, мы друг друговы. В общем, не считаемся титулами, ибо друзья, хотя субординацию и вассальную присягу блюдем, ибо такова жизнь в том оставленном за спиной греховном, но таком весьма как бы мире…
– Такова жизнь, – повторил он. – И так везде. Да будет Господь с тобой, брат паладин. Давно не видел таких замечательных собачек… Меня зовут брат Жак.
– Мы все трое замечательные, – ответил я с достоинством.
– Я вижу, – согласился он и добавил деловым голосом: – Только гордыня в стенах нашего монастыря не приветствуется. Почему? Как думаешь, почему?
– Спасибо, брат, – ответил я. – В мирской жизни порой забываешь базовые требования к человеку вообще, не только к элите нашего мира, монахам. Ибо человек он только тогда, когда чуточку монах, верно?
Он кивнул в сторону арбогастра и Бобика.
– Они в самом деле… породистые. Хорошо, найдем место. Собака вообще божья тварь, все идут в рай… Про лошадей ничего не сказано, но, думаю, коням тоже там есть уголок, подальше от сада, чтоб райские кущи не объедали, вон какая пасть… А собакам, конечно, там бегать можно везде.
Я спросил:
– А здесь?
Он скупо улыбнулся.
– Конечно, нет. Или думаешь, собакам можно забегать в ризницу? Да туда не всем монахам разрешено!.. Мне, правда, можно.
– Поздравляю, – сказал я. – А на кухню?
Он оглянулся на Бобика.
– Ему или мне? Это как посмотрят повара.
– Тогда все в порядке, – сказал я с облегчением. – Это такой подхалим, к любому умеет подлизаться, если только его чесать и подкармливать.
– Выходит, устроить нужно только тебя? – спросил он. – Тогда все проще. Пойдем, покажу свободную келью.
– Никого не стесню? – спросил я.
Он покачал головой.
– У нас треть келий пустые.
Я промолчал, что в других монастырях монахи спят в общих помещениях, достаточно тесных, а здесь то ли нехватка кадров, то ли Храм действительно в слишком суровом климате.
Он подошел к арбогастру, без боязни перед его страшной пастью взял под уздцы, правда, рука у него с бревно, а ладонь с лопату…
– Пойдем со мной, лошадка. Я тебя устрою по-королевски. Мы не занимаемся коневодством, но у нас десяток коней и добротная конюшня.
– Прекрасно, – ответил я. – Только поместите моего коня подальше от других. Из него неважный монах.
– В смысле?
– Может и подраться, – пояснил я, – если заденут. Ну никакого смирения, хоть какие молитвы ему читай!
Он спросил с интересом:
– А «Аве Мария» пробовал?
– Нет, – сказал я озадаченно. – А что, поможет?
– Нет, – ответил он, – но интересно было бы взглянуть.
– А насчет моей маленькой собачки?
Он сказал после паузы:
– Я такое не решаю, но пока возьми ее с собой, только пусть не выскакивает из твоей кельи.
– Вообще?
– До особого распоряжения старших, – пояснил он. – Если бы я тут распоряжался, я бы им нараспоряжался!
– Рядом женский монастырь поставил бы?
Он хохотнул.
– Понимаешь, брат паладин! Желательно в том же здании, чтобы по морозу не бегать.
– Прекрасно, – ответил я с энтузиазмом. – Мне, как христианину, главное, чтобы были устроены мои конь и пес, а я уж как-нибудь перебьюсь, если женский монастырь близко! Лучше, конечно, два, но и с одним жить можно!
Он молча улыбнулся и повел арбогастра в сторону просторного каменного сарая, что наверняка и есть конюшня.
Я проводил их взглядом. Огромный монах завел арбогастра в темный проход, Бобик чинно пошел следом, дескать, только посмотрит, а у меня за спиной раздался мягкий голос:
– Приветствуем тебя, путник!
Я обернулся. В трех шагах появился, когда только и подошел, толстенький священник, невысокий, с округлым мягким лицом и бесконечно добрыми, почти детскими глазами.
– И вам благодать Божья, – ответил я.
Он сказал участливо:
– Позволь принять тебя, путник! И устроить с теми скромными удобствами, которые нам доступны.
– Я вообще могу без удобств, – сообщил я. – Господь терпел и нам велел.
– Да-да, – согласился он, – это угодно. Я отец Мальбрах.
– Наставник новициев? – спросил я.
Он мягко улыбнулся.
– Нет, туда еще рано. Я елемозинарий…
– А-а-а, – сказал я, – понятно. Нет, я не нуждаюсь в милостыне…
– В милостыне нет ничего унизительного, – возразил он и покраснел. – Это от слова «милость», «милосердие», так что отбрось гордыню, брат. Никто не узнает, что ты принял помощь…
Я кивнул понимающе. Монахи полагают, что лучше быть обманутыми, чем оказаться подозрительными и безжалостными. Потому к тем людям, которые, на их взгляд, были некогда богатыми и могущественными, а сейчас стали нищими, относятся с особой деликатностью, чтобы не травмировать их гордость, а помогать им вообще предпочитают втайне.
– Я в самом деле не беден, – сообщил я, – а прибыл сюда по важному делу. Мне бы встретиться с аббатом.
– Служение Всевышнему не терпит суеты, – ответил он благочестиво, – у аббата забот много. Но тобой займутся либо келарь, либо бейлиф.
– Хорошо, – сказал я, – когда?
– Как у них появится время, – ответил он кротко, но с едва заметным упреком, дескать, не следует требовать к себе повышенного внимания у занятых людей, это неучтиво и не весьма по-христиански. – Жди, сейчас придут и займутся тобой.
Я оглянулся на дверь конюшни, откуда выскочил Бобик, а когда снова повернул голову к отцу Мальбраху, там было пусто до самого входа в Храм, а ступени ровно и чисто запорошены снегом.
Бобик примчался вприпрыжку, веселый, все понравилось, хотя ему почти всегда везде нравится. Я потрепал его по башке, а когда двинулся к главному зданию, оттуда торопливо вышел и поспешил мне навстречу, оставляя следы на снегу, молодой монах – капюшон отброшен на спину, лицо очень худое, бледное, но без привычной монашеской мягкости.
