С тех пор спиртом и пробавляемся.
А пиво пальцем не сотворишь, оно жизни требует.
— Вот первая тебе загадка, — сказал Гарута, поднимаясь и раскладывая составные части рецепта на столе, — сиди и думай, где пива раздобыть.
— Пепе, ты меня не пугай, я и так боюсь.
— Но, даже если мы пиво и достанем — в чем я, признаться, сомневаюсь — что с ним делать?
— Как — что? Ты же сам сказал — все смешать и осветить. Активировать светом.
— А потом?
— Выпить.
— Наивный ты, Ворон! Если бы все так просто было, то всякий… дурак мог бы омолодиться. Ты читать умеешь?
— Что?
— В последней строке: «И кружку пива оболонь!»
Я посмотрел еще раз в книгу. И правда: оболонь. Странное слово, неужели глагол… Оболонь… Опрокинь… Оболвань… Нет, это мы и так уже…
— Может, опечатка?
— Это рукопись.
— Ну, описка.
— Дитя, дитя… Это кастамирское заклятие, а они мастера были всякие такие загадки загадывать.
— Так это ж сколько времени на разгадку уйдет!
— Да вся жизнь может, — угрюмо отвечал Пепе. — Его, — кивок в сторону Озипринша, — так уж точно. Ты думай, думай, голова. Вспоминай.
— Что ж я вспомню, тут знать надо… А ты? Ты старше, умнее…
— Я уже всех опросил, кого мог. На всех факультетах. Никто не знает, оно и понятно…
— Может, все-таки описка? Обаллонь, например?
— Что ты имеешь в виду?
— Ну, скажем, поместить в баллон какой-нибудь…
— И в какой же? Баллонов всяких много. Говорю тебе, это что-то простое. Как тот заговор для беременных: три слова, но никто не помнит, каких…
— Или… — я напряг все умственные способности, но дара языков у меня никогда особого не было, — или, может быть, обо лонь, об лоно, то есть — на живот, что ли, вылить?
— Скажи еще — клизму!
Тут подал голос Озипринш — тонкий, дребезжащий стариковский голосок.
— Ребята… А я какать хочу… Помогите встать…
Пепе не шелохнулся. С мрачным видом он теребил ус и постукивал пальцами по столу. Должно быть, соображал, где бы раздобыть заветного пива. Я помог Озиприншу сползти с койки. Он был легкий, как перышко, и весь дрожал. Я вывел его в коридор. Туалет был занят. Перед дверцей переминался щуплый юнец, именем Эльдар, по прозвищу Сиротка. Его недавно допустили к занятиям. Это в самом деле был одинокий бедолага, рассказывали, будто он и вовсе нездешний. Весь мир его будто бы сгинул, а он один остался. Вот кто-то из магистров его и приютил. Я, например, никаких нездешностей за Сироткой не заметил — парнишка, как все мы. Разве что… да нет, показалось, наверное… голова этим занята, вот и почудилось…
— Привет, Гай. Привет, Ози, что это ты?
— В театр пробиться хочет, — отвечал я, подавляя в сердце тоску. — Развивает убедительность.
— Здорово.
— Ой, не могу, — шепотом простонал Озипринш.
— Терпи.
— Там Мондо засел, — грустно сказал Сиротка. — Я уже минут пять тут приплясываю.
— Озька, терпи. Тут еще Сиротка перед нами.
Ози тихонько заплакал, уткнувшись мне в плечо. У Сиротки болезненное выражение в нежно-карих глазах на миг сменилось печальным восхищением.
— Какой ты, Озипринш, удивительный! Я бы так не смог!
Тут Мондо Кукин, не к ночи будь помянут, перестал вдруг журчать и шоркать в сортире и шариком выкатился оттуда, не обратив на нас никакого внимания. Сиротка мгновенно шмыгнул внутрь. Я придерживал бедного Ози, чуя сквозь рубаху его костлявый позвоночник. «Вот глупец… взрослым ему быть… а ведь помрет, если пива не достанем…» — И так мне вдруг самому глотнуть захотелось, даже помимо Озиприншевой беды — и ведь, как назло, пахнет ржаной горбушкой и горечью!
А это Сиротка вылетает из сортира пташечкой: сам, как ячменный колосок, мелкие светлые кудряшки будто пенятся, рожа сияет — отлил, небось, и весь мир готов теперь возлюбить.
Тут я его и схватил за шкирку.
— А что это, Сирота, от тебя как будто пивом пахнет?
Он сразу увял.
— И ты туда же! Отпусти!
— Не отпущу.
— Ну пусти, Ворон, ну что ты!
— Мне пиво нужно. До зарезу. А ты тут благоухаешь внаглую… Делись, давай!
— Ябеда! Сволочь! — Сиротка и так и этак бился, но у меня хватка железная. — Всем пива надо! А где я его возьму! Спрямили наше Раздолье-то, нафиг, вот такие же, как вы, чародейством спрямили, а пивом от меня всегда пахнет, потому что я из всей семьи только и остался! — Тут он, как положено Сиротке, горько разрыдался, и сквозь слезы прошептал: — Ты бы лучше за Озиприншем смотрел… ему уже никуда не нужно…
Я их обоих приволок в нашу келью. Ози только прополоскал слегка, чтоб не смердел, а сам вполуха слушал, как Сиротка объясняется с Пепе. «…Потому что я один из всей семьи…» — «Из какой семьи?» — «Сервессеры мы, Раздольненские, а я Эльдар Второй и… и последний» — «Ну и что?» — «Так мы же все по пиву… от дедов и прадедов… и Пильзнера, и Лагера убили, и Портера… и дядя Стаут смертью храбрых… и тетя Брага… и Квасик, племянник, сгинул… выжил я один…»
— Ворон! Ты что там, присох?
— Сейчас! Ози, ну ты хоть сам-то шевелись немного…
Ози в ответ лишь кряхтел. Совсем он стал никудышний, на вид лет восемьдесят можно дать. Руки холодные трясутся, ноги подгибаются, губы синие, глаза — как у рыбы… Я его внес, уложил, прикрыл одеялом. Будто есть Озипринш — и будто нету, только дышит тяжело…
Заплаканного Сиротку Пепе поил водою и хлопал по спине.
— Видишь, братец Ворон… Пиво есть, и даже рядом… Слушай, наследник, а полкружечки сотворить? Для благого дела?
Эльдар Второй помотал головою.
— Он меня… он газом окурил… теперь только запах остался, а духа нет. Иначе бы магистру Калибану меня взять не разрешили. Но я выучусь! — глаза Сиротки сверкнули новыми слезами. — Я их спрямление-то распрямлю! За всю родню отомщу! Но пиво… ребята, если вам вправду надо… я даже и не знаю. Вот, если бы уважаемый Пепе помог…
— Складку распрямить, конечно, можно. На короткое время… если сил хватит. Но вот уверен ли ты, дитя, что пиво там осталось?
— А то! Ведь они без пива дня не проживут… то есть, теперь уже он один, гад проклятый…
— Кто такой?
Сиротка глубоко вздохнул.
— История эта долгая и печальная…
Пепе, прислушавшись к тяжким вздохам Озипринша, нахмурился и оборвал наследника Сервессеров:
— Короче. Самую суть давай. Время дорого.
Я показал Сиротке кулак и тоже прошептал:
— Короче!
— Ну, и что… ну, и короче, — Сиротка, подстреленный на взлете, мучился и не знал, куда себя девать. — Жили-были… это… царь Уммор Дудам, царица Нуихария, все чинноблагородно, только детей нет. Потом приходит какой-то старый гриб из тридевятого царства, приносит ей — пива! И говорит, мол, вот чудесное снадобье, выпьешь и понесешь. Ну, и понесло. Троих родила, с промежутком в пять минут, не успела кружку до дна допить… Вот выросли братья большие-пребольшие, сами из себя красавцы писаные…
Я ткнул Эльдара под ребра. Сиротка охнул и пошел комкать дальше:
— Три, значит, брата… Профорг, Комсорг и Физорг их звали… а узнавали по одежке, по царским печатям да по золотому перу за ухом… И влекло их ко всяким непотребствам, потому как пиво родовое в них бродило… пока, наконец, не получили они от проклятого колдуна откровение, что им надлежит отправиться в тридевятое царство к источнику их сути… А тридевятым от их поганой Дудамии в сторону восходящего солнца как раз наше Раздолье оказалось…
— А ведь я одного Физорга знаю, — тихо сказал Гарута. — И, представьте себе, ребятишечки, тоже золотое перо вечно за ухом торчит, хороший такой «паркер». Физорг, между прочим, беи Дудам…
— Так это он! — вскричал Сиротка, стискивая кулаки.
— Остынь, не достанешь. Он в пятом круге преподает, какие-то технологии коловращения, что ли…
— А ты как же?
— А он за одной моей сильфой вздумал ухаживать… теоретик надутый!
— Подрался, — с ужасом прошептал Сиротка.
— Еще, чего, — фыркнул Пепе. — Я диплом получить хочу, зря, что ли, штаны просиживаю? Ошуку на него напустил, большое дело…
— А какое у нас пиво было! — горько, хоть и полушепотом, вскричал Сиротка. — Этот Физорг у них, даром что младший, просто зверь. Профорга наши быстро извели, подстроили так, чтобы воды мягкой напился, он и обмер… Комсорга дольше обезвреживали, специальный быстротвердеющий пивной камень для него пришлось изобрести, замуровали его, демона… Ну, а с Физоргом так и не совладали. Хитер, злобен, в одиночку сражался, всех сгубил! И вот я здесь… а пиво наше… все у него теперь, до капельки!
— Да уж… такой добровольно не отдаст, — пробормотал Пепе, щуря глаза на нечто дальнее.
— Конечно, не отдаст, — согласился Сиротка. — Ты бы кровь свою отдал добровольно?
— А я и отдал, — совершенно спокойно сказал Пепе. — Вот этому дурачку.
