– Господи, – возмущался едущий рядом Сергей. – Ну кто ж такое мог придумать? Они шо, издеваются? Улица на зывается «Тухлый бубен»!
– Тухлаубен, – автоматически поправил я.
– Да какая, на фиг, разница? Все равно звучит непристойно.
Я не стал спорить с напарником, тем более что впереди уже маячили ажурные кованые ворота особняка нашего сиятельства.
– Открывай, сова, медведь пришел! – радостно заорал Лис, обнаружив под козырьком над створками плетеный шнурок колокольчика. – Эй, заснули, что ли?!
– Чего изволите? – степенно донеслось из стоявшей неподалеку привратной сторожки.
– Всего изволим! И немедленно! – радуясь близкому отдохновению от нелегкого путешествия, снова заорал Лис. – Глаза разуйте, не видите, что ли, хозяин приехал.
– О, ваше сиятельство, ваше сиятельство! – Выскочивший из каморки привратник засуетился с тяжелым засовом. – С утра ждем-с!
– А мы тут дорогой слегка поохотились, – кокетливо подобрал губы мой ехидный секретарь, – так, для аппетита. Четыре башки отломали… Пустяки, в сущности.
Глаза привратника изумленно округлились, но он вышколенно промолчал, впуская нового хозяина, и лишь затем сообщил, почтительно наклонив голову:
– Ваше сиятельство, позвольте доложить: ваш старый друг ожидает господина графа уже более двух часов.
ГЛАВА 4
Не бойтесь ставить точку, именно с нее все и начинается.
Пабло Пикассо
Широкие ступени парадной лестницы были устланы ковром, глушившим шаги, и все же серебристый звон шпор гулко разносился по анфиладам пустого особняка. Завтра поутру здесь все оживет и придет в движение. Лакеи под руководством дворецкого споро начнут готовить дом нашего сиятельства к приему, которым господин граф намерен почтить высшее общество столицы, повара займутся приготовлением угощений, а знаменитые на весь мир венские кондитеры будут состязаться за право подать свою непревзойденную сдобу и пирожные сливкам общества. Но это лишь завтра, а нынче…
– Бардак в почтенном семействе! – разорялся Лис. – Капитан, в смысле – полковник, где ты берешь таких друзей? Люди не спали, не ели, об седло себе всю задницу отбили, пока доскакали, тучу народу почем зря положили… И шо? Опять политесы разводить? Лучшая подружка – мягкая подушка! Я, между прочим, вторую ночь бдю неусыпно на службе отечеству, и это пагубно сказывается на моем цветущем организме. А если я счас прямо не приму ванну, то организм начнет не только цвести, но и благоухать, и страна от этого только пострадает. Как говорил классик мыслительного провеса, кто ходит в гости по утрам, тот поступает мудро!
– Лис, – одернул я напарника, – насколько я помню, пока что у нас в Вене один-единственный друг, и с ним еще предстоит познакомиться.
– Вот и я о том же, – вздохнул Сергей. – За завтраком бы и познакомились.
Наш таинственный друг ожидал появления хозяина особняка и его верного соратника, сидя в библиотеке. Его тонкое лицо казалось хронически недовольным и не выражало ни малейшей радости от долгожданной встречи. Стоявший перед ним на пюпитре том с золотым тиснением был небрежно заложен ножом для резки бумаг. Ручка из пожелтевшей слоновой кости торчала между страниц книги. Для полноты картины не хватало только черепа на столешнице и черного ворона на плече.
– Вы задержались, – вытаскивая из кармана золотой брегет и поднимая его крышку, недовольно заметил заждавшийся посетитель.
– Прошу прощения, – проговорил я, склоняя голову, – дороги, как всегда, полны неожиданностей.
– Отныне, господа, надеюсь, все ваши неожиданности прекратятся. Вы должны наилучшим образом исполнить то, что вам поручено. А приключения на дорогах, уж будьте так добры, оставьте гусарским ротмистрам и прочим ловеласам.
– Между прочим, наш уважаемый старый друг, – возмущенный столь холодным приемом, не замедлил вмешаться Лис, – мы тоже тут не ля-ля – тополя разводили. Провернули буквально на глазах у восхищенной публики сложнейшую агентурную операцию, раздобыли, проливая кровь, чужую ценную депешу. Между прочим, не кому-нибудь так, вообще, а одному небезызвестному вам фавориту российского императора.
Желчное лицо ответственного за нашу встречу, выхватываемое из темноты зыбким пламенем свечей, казалось, чуть просветлело.
– Если мы были вам нужны, можно было воспользовать ся закрытой связью, – стараясь заглушить возмущенную тираду напарника, проговорил я.
– Закрытой связью должны были воспользоваться вы, – жестко отрезал раздраженный собеседник, – чтобы известить меня о сложившейся ситуации и запросить разрешения на проведение оперативных мероприятий.
Мы с Лисом молча переглянулись.
Институт экспериментальной истории, в котором все здесь собравшиеся имели честь работать, был крупным научным и научно-практическим центром. В нем работали тысячи людей, имелся даже собственный закрытый поселок, но если бы какая-нибудь комиссия решила в любой будний день проверить наличие работников в стенах центральной базы, то не обнаружила бы на месте и трети сотрудников. А если бы членам комиссии вздумалось ожидать, пока «нарушители трудового распорядка» принесут им свое объяснение, они рисковали встретить старость, так ничего и не дождавшись.
Большая часть личного состава нашего почтенного заведения пребывает в иных мирах, причем подолгу, едва ли не пожизненно. Зачастую институтская агентура обзаводится семьями, многие «стаци» и оперативники становятся заметными историческими фигурами в местах своего нового проживания. Иногда они одиноки и незаметны, но всегда к ним тянутся невидимые информационные каналы, за содержание любого из которых многие короли и их министры готовы были бы широко распахнуть свои кошельки.
Агентами и резидентами становились люди весьма разных талантов и склада ума. А уж характеры их – дело и вовсе глубоко индивидуальное. Скажем, резидент Института, руководивший агентурой в этом мире, имел характер непримиримо требовательный и, мне показалось, вздорный. Возможно, до этого ему не приходилось иметь дела с оперативниками вроде нас, и он предъявлял к свежему пополнению те же претензии, что и к обычным стационарным агентам, но как говорил Лис, клиент хочет странного. Хороши мы были бы сегодня днем, запрашивая у резидента разрешения атаковать разбойников на лесной дороге.
Между тем пауза затягивалась, и новообретенное руководство, сочтя наше молчание признаком глубокого раскаяния, бросило хмуро:
– То, что вы говорили о депеше, – правда?
– Чистая правда, – признал я.
– Давайте ее сюда, – скомандовал резидент. Я со вздохом вытянул пакет из кармана.
– А позвольте узнать, ваше превосходительство, как вас тут звать-величать? – склоняясь в насмешливом поклоне, поинтересовался Лис.
Руководство бросило на любопытного агента недовольный взгляд, но, по зрелом размышлении сочтя вопрос резонным, решило сменить гнев на милость.
– Меня зовут дон Умберто Палиоли, – резидент вытащил из томика Горация нож с костяной рукоятью, – я совладелец и управляющий «Банко ди Ломбарди». – Он вонзил серебристый клинок в полотно, и я с грустью отметил для себя, что мои терзания по поводу корректности просмотра чужой корреспонденции господину Палиоли абсолютно не свойственны. Впрочем, чему тут удивляться?
– Итак, я возглавляю венский филиал банка и руковожу его операциями по всей Австрии. Так что можете не сомневаться – финансовых проблем у вас не будет. Вы, сударь, – он обратился ко мне, – должны жить на широкую ногу, но призываю вас помнить, что деньги, которые вы тратите, казенные, а потому расходуйте их экономно.
– О, будьте уверены! – улыбнулся я. – На этот счет вы найдете верного союзника в моем секретаре.
– Надеюсь, – коротко ответил банкир, доставая из холщевого пакета запечатанный восковой печатью длинный бумажный конверт. Не желая, должно быть, возвращаться к этой теме, господин Палиоли направился к бронзовому канделябру и поднес нашу добычу к пламени свечи. Затем, орудуя все тем же ножом для бумаги, аккуратно приподнял чуть растопившуюся печать.
– Ну-ка, что здесь? – Одним движением, каким обычно в банке извлекаются из конвертов вложенные чеки, он выхватил сложенные вдоль листки тончайшей рисовой бумаги, усеянные строчками каких-то символов. – Проклятие! Да это шифр! Интересно, что за шифровки передают Бонапартию из Парижа? Что тут у них на печати? – Банкир уставился на оплывший восковой кругляш. – Увы, мне это ни о чем не говорит.
– Можно ли мне поглядеть?
Маэстро Палиоли пожал плечами и протянул мне конверт.
– Это отпечаток перстня.
– А вы что же, ожидали увидеть большую печать базилевса?
– О нет, – я покачал головой, пропуская колкость мимо ушей, – как мне кажется, на печати изображена пчела.
– Вы что-нибудь об этом знаете?
