– КаэРэЛ – обычная подпись Легейдо. То ли Кирилл Легейдо, то ли Карлсон. Но такой адрес он при мне не регистрировал. Видите, это свободный ящик, на Яндексе…
– А «flight» – это «полет»… – заинтересовался Антон. – Что в письме?
Открыв письмо, они увидели окавыченный текст. Цитата? Леня медленно, с расстановкой прочел вслух:
– «Как ты справишься?.. Как ты справишься, я тебя спрашиваю, если тебя будут осаждать толпы народа! Ты знаешь, есть три способа: укрощение, низведение и дуракаваляние. И я думаю, что придется применить все три сразу».
В переговорной воцарилось подозрительное молчание. Савельев, не выдержав, все-таки снял очки и принялся суетливо протирать их бежевой салфеткой, предназначенной специально для оптики. Даже в минуты волнения он не забывал об аккуратности.
– И что это значит? – нарушил молчание Плетнев.
– Что значит – не знаю. Но это – из «Карлсона». Из детской книги. Кирилл нас всех к ней приучил.
– Та-ак, а дата отправки письма? – воззрился на монитор Плетнев.
– Первое число. День его гибели.
– Но – шесть утра! В шесть он был еще жив…
– Вообще он часто так шутил. Перед переговорами с серьезным клиентом или, наоборот, перед офисной вечеринкой… – Леонид говорил все медленнее, пока не сник окончательно. Кажется, до него дошло, насколько неуместны предположительно исходящие от мертвого шутки, которые любил живой.
– Да. Прикол странный… – подтвердил Плетнев. – Если будет еще что-то подобное – сообщите. И сотрудникам своим скажите, хорошо?
Леня потерянно кивнул. Насадил на нос очки, поправил галстук. Встал. Антон потряс руку исполнительного директора своей рукой – правой. Левой в то же самое время он опустил в карман савельевского пиджака подслушивающий «жучок».
… – Ну как сыщик, Тань? – без особых чувств спросил креативщик, которого в агентстве «Гаррисон Райт» часто называли просто креативщиком, без имени. В стиле: «А куда это наш креативщик подевался?» Называли еще Смертью – за его вечные черные рубашки с черными приколами. А вообще-то у креативщика было имя. Его звали Илья Сенцов.
Чаще всего креативщика звала по имени креативный директор.
– Не знаю, не знаю, Илюша, – ответила Таня. – Ничем себя особенно не проявил. Пытался в рекламной работе разобраться, о нашей профессиональной фене спрашивал…
– Угу, я так и думал.
– В целом, по-моему, для частного детектива он туповат.
– Угу, значит, я угадал. – И, утратив к этой теме интерес, креативщик переключился на более насущные вопросы: – Слушай, Тань, а этих, с пивом Ракова, мы долго еще сатисфакать будем? Он вроде нам покедова не заплатил.
– На днях под гарантийное письмо заплатит, – уверила Таня. – Никуда не денется, у него ничего не утоптано.
– Угу. Значит, душим его дальше?
– Душим, душим. Очень уж душный голубь-стервятник попался…
В переводе с эзотерически-рекламного на общечеловеческий это звучало бы примерно так:
– Долго ли еще мы будем предоставлять бесплатно полный спектр услуг фирме, выпускающей пиво «Ракофф», в надежде на заключение с ней выгодного контракта?
– Не волнуйся, фирма нам заплатит, поскольку ее продукция пока полностью лишена рекламы. Юридически это будет обеспечено гарантийным письмом.
– Значит, с этим рекламодателем стоит поторговаться?
– Непременно стоит, несмотря на то что клиент попался несговорчивый.
Русские классики, услышав этот диалог, попадали бы в разные стороны, точно сбитые кегли. А может, наоборот, восхитились бы новыми, неведомыми им средствами выражения мыслей и чувств. В конце концов, большинство из них ценило дивную краткость и гибкость великого русского языка…
Обсудив деловые вопросы, Таня удалилась в сторону комнатки, где сотрудники «Гаррисон Райт» отдыхали от трудов праведных. Там можно было попить чай, вытянуть во всю длину усталые ноги… Должно быть, креативный директор действительно нуждалась в отдыхе: столько на нее навалилось! Худенькая мальчишеская Танина спина производила впечатление совсем юной и беззащитной, но Илья, как и большинство рекламистов, знал, что это впечатление обманчиво. Татьяна – не девочка-подросток: ей тридцать один год. Правда, в это трудно поверить. Бессемейная, безбытная, точно порхающая бабочка…
Задержавшаяся молодость Тани не казалась Илье чем-то из ряда вон выходящим: сам очень молодой, он принимал как должное, что и все вокруг молоды. Настораживало его другое: улыбка Тани неизменно была профессионально-блестящей, но глаза часто оставались грустными. У некоторых приятелей Смерти подмечалось то же самое, и о них другие приятели часто говорили, что они «ловят депресняк» или «сидят на шизе». В шизофрении обвинить Таню, предельно логичную и работающую с полной нагрузкой, не получалось. Что же касается депрессии… возможно, это так! Но Илья полагал, что настоящая депрессия не имеет внешней причины. А Танина депрессия ее имела. Иначе с чего бы, спрашивается, глаза креадира становились еще более грустными, когда она поднимала их на Кирилла Легейдо?
На покойного Кирилла Легейдо. Слово «покойный» генеральному директору подходило примерно так же, как траурная лента – футбольному мячу. Илья не мог вообразить себе живого, напористого, подвижного Легейдо в виде покойника. В самом деле, благообразного, припудренного, чинно возлежащего в гробу покойника-то из него и не получилось. Получилась кучка рваной одежды, мяса и костей. Судебные медики, кажется, еще не исследовали эту кучку, но скоро исследуют. Вот прикол! Что они там собираются найти? Причину, по которой рухнул с неба Карлсон?
С Карлсоном – это была удачная рекламная идея. Илья способен оценить талантливый ход и аплодировал Легейдо задним числом. Обычно человек российского производства, дорвавшийся до власти, хотя бы до власти в рекламном агентстве, старается выглядеть солидно и многозначительно, как саркофаг египетского фараона. Отрастить животик, налиться чиновничьей важностью, учить жизни всех, кто не преуспел, быть осторожным, жаждать стабильности, никогда не меняться… Из этого списка у Легейдо была лишь одна черта: толстый живот, над которым он постоянно подшучивал, но ни разу не высказал желания сесть на диету. Во всем остальном – ничего похожего. Кирилл Легейдо был абсолютно отвязный тип – в хорошем смысле отвязный. Не безбашенный – он ловко рулил бизнесом и заботился о сотрудниках, – а нестандартный, под завязку набитый творческим вдохновением. Называя себя Карлсоном, он отсекал возможные обвинения в несерьезности: только сумасшедший способен требовать серьезности от смешного толстенького человечка с пропеллером. Героя детской книги, к которой приучил сотрудников Легейдо.
Вот насчет героя детской книги у Ильи иногда проскальзывали сомнения. Наткнулся он как-то в Интернете (девяносто восемь процентов информации Илья получал из сети, оставшиеся два процента – от коллег и начальства) на статью, в которой говорилось, что шведы были удивлены, когда узнали, что в России из героев Астрид Линдгрен больше всего любят Карлсона. На родине писательницы предпочитают Пеппи Длинныйчулок, маленького сыщика Калле Блюмквиста, Эмиля из Леннеберги. А Карлсон… Карлсон там считается неоднозначным персонажем. Этот современный летающий гоблин любит шутить, но шутки у него часто злобноватые. Переводчица, прославившая Карлсона по-русски, намеренно кое-что сгладила, а кое-что подсократила. Поэтому Карлсон в России так любим детворой. Истинный его облик в этом довольно-таки идеализированном милашке брезжит слабо…
Так вот насчет сомнений! После той статьи креативщик начал внимательнее присматриваться к генеральному директору. И обнаружил немало примечательного. Порой ему казалось (или СОВСЕМ НЕ казалось), что сквозь русского Карлсона, каким представлялся окружающим Кирилл Легейдо, просвечивал Карлсон шведский – неоднозначный и злобненький. Легейдо нередко обижал людей. Причем обижал так, что они даже пожаловаться не могли, а если пожалуешься, предстанешь перед всеми болваном, лишенным чувства юмора. Взять хотя бы эти шаржи. В одно прекрасное утро Легейдо волевым решением просто приказал всем представительным лицам агентства позировать перед художником, хотели они того или нет, после чего результаты художнической деятельности были немедленно вывешены на стену в креативном отделе. Не всем объектам шаржей они понравились. Вот арт-директор, например, не слишком полюбил свою огражденную рамочкой полноту – тем более что на шарже он как-то утрированно выпячивает брюхо. А Савельев – просто какой-то сморчок, головастик в очках. Все узнаваемо, все очень метко подмечено – и именно потому способно ранить. Но никто не протестовал. Ни один человек не попросил переделать или снять свою картинку. И не потому, что Легейдо стал бы его за это зажимать: Кирилл всегда был очень демократичен, отзывчив к новым предложениям. Просто он создал в агентстве такую атмосферу, в которой человек, возмутившийся по поводу шаржа, рисковал превратиться в посмешище. А смех – не менее сильное оружие, чем страх. Правда, менее сильное, чем любовь… По крайней мере, так утверждают знающие люди в Интернете. Илья пока что на любовь смотрел скептически.
