– Ааааа-а-е! Е-е-а-ааа-е ааа-у а а-ееее!
Сначала истерика, конечно, хихикаю сижу. А она ко мне подходит и обвиняюще так:
– Ы е-ооо о, а у-аааа?
Тут я начинаю понимать, что действительно как дурак, и весь трамвай на меня смотрит. Стыдно, аж уши покраснели. Помахал у кондукторши перед носом проездным, выскочил на остановке как пробка. Пришлось еще пешком полчаса идти до работы.
Пришел – а начальник тут как тут, подхватил под белы рученьки и тащит, приговаривая.
– А а-ааа-и и-ооо, ы-ее-е!
Вроде начинаю понимать, что заказчик пришел, сейчас буду вырисовывать, чего он там хочет. А сам думаю, как же я его сейчас выслушаю? Но делать нечего, Михалыч меня втащил в комнату, представил товарищам.
– У-ууу-о! – жмет мне руку заказчик. Крепкий такой парнище, бритый наголо. Достает бумажку с рисунком – и мне сует. А на рисунке – натурально, туалет дачный. А мы вообще-то будки трансформаторные делаем. Ладно, думаю, пусть объяснит чего хочет. Кивнул. А он и обрадовался.
– Уююиюююууаууу! – говорит. – Аеоауююиуиаооооыыыы!
Сижу, киваю, сам ничего, ясно, не могу понять. Как бы выкрутиться? Беру каталог, открываю на случайной странице, тыкаю пальцем:
– О-оо?
– Аааа! Ии-е-о! – радостно кивает У-ууу-о, ставит подпись в заказном бланке и убегает.
– Ы еее-и! – улыбается Михалыч. Ну а как? Хочешь жить, умей повыть, как говорится.
В общем, день более-менее прошел. Даже пообедал, сделал вид, что уши заложило, попросил буфетчицу на бумажке сумму написать.
А потом домой пришел. Телевизор включил. А там новости. Министра какого-то спрашивают:
– А о ы ууу-а-е-е о е-и-ыыы ю-ээ-а? – дескать, что он думает по поводу дефицита бюджета.
– Уеюеиыыыы, ауэээ, оюяуеееее… – и так наверное с полчаса. Не выдержал, переключил.
А там Помахалов передачу ведет. Человек десять сидят на диване и вопят:
– Ыыыы, уууу, аааа!
И Помахалов их успокаивает:
– Иииии… Иаааа…
Переключил на комедию старую. А ее и без слов понимаешь. Да и наизусть уже все выучил, что нужно. Сидел, блаженствовал.
А перед сном подумал – а что я потерял без этих согласных? По-моему, жизнь совсем не изменилась. вы не считаете?
Владимир Серов
История одного замужества
Нет! Как хотите, а тяга у наших женщин к культурности непреодолима.
Не верите?!
Судите сами!
***
Лето. Вечер. Суббота. Вся деревня Малые лепёшки готовилась идти в Клуб, кино же привезли!
Две подруги, Лушка и Глашка, уже нарядно одетые, сидели на лавочке возле дома Глашки, грызли семечки, сплёвывая себе в ладонь, и судачили обо всех, проходящих мимо них.
– Во, глянь, пошла!… Валька-то! Платок новый, губы подмазала, брови подвела, завлекалочки себе соорудила… Для кого старается?! А, Луш?!
– А мы щас спросим!… Эй, Валь! Подь сюда!
Валька не была коренной «лепёшкой», год тому назад её отца перевели на работу в Малолепёшинское МТС, а до этого семья жила в райцентре пгт Недалекое. Именно поэтому она считала местную молодёжь тупой, глупой и недоразвитой в культурном плане.
Шедшая по ту сторону улицы, гордячка остановилась на зов, перешла дорогу и, подойдя к подругам, сурово спросила.
– Всем кости перемыли или как?! Чё надо, козы не доенные?!
– Фу, какая ты грубая! – Ответила Лушка, она была бойчее на язычок. – Мы вот сидим-гадаем, для кого ты так вырядилась, а?!
– А вам не всё одно?!
– Ну, всё ж таки, интересно! – поддержала подругу Глашка.
– Не боись! Ваше деревенское хамло мне без надобности! Можете оставить себе!
– Ой! Ой! Ой! Уж, не киномеханику хочешь свою девичью честь подарить!?
– И то – дело! Зато кино бесплатно! – поддакнула Глашка.
– Не за так, же! – хохотали обе.
– Чё вы ржёте, кобылы стоялые! Нужен мне этот механик… Хоть и неженатый, да, что с того?!… Тоже мне занятие – коробки с пленкой таскать, кассеты менять да в дырку смотреть!
– В твою дырку-то, чё ли, или в чью? – зашлись смехом девчонки.
– Вот дуры бесстыжие! Да, не про то я! Мне, чтоб культурный был, грамотный, чтоб поэтичный взгляд на жизнь имел и приятное обхождение. А с этих балбесов, что взять?! «Чиво», «мобудь» да «кабудь», что ли, слушать?!
***
Подруги, настроенные на весёлый лад, не ожидали такого поворота перепалки и, чувствуя какой-то скрытый подтекст в словах Вальки, мигом успокоились. Затем Лушка осторожно спросила.
– И где ж такое водиться?!
– А вы не знали?! Да, к дяди Васи племянник из города приехал в отпуск, наверное, отдохнуть! Одет круто, образование высокое и жену ищет! И поэт, к тому же!
– Да, ну?! Так-таки и поэт?! Чё-то не помню таких племянников-поЕтов у дяди Васи…. Они недоумки!
– Ну, мало ли! У него их целая куча! Ты, Валь, продолжай, продолжай! – остановила подругу Глашка.
– Он сам сказал! И стихи ещё читал!
– Тебе! … Стихи!?… Не заливай! Больно надо ему с таким чучелом разговаривать! Да, ещё и стихами! – нарочито грубо сказала Лушка, вызывая наивную Вальку на откровенность.
– Я к ним за солью пришла, маманя послала! А он сидит! Я ему – здравствуйте! А он мне – Адью! А я ему – Валентина! А он мне – Жорж! Я соль у тетки Аллы взяла и бегом из дому!
– А говоришь, сам сказал, стихи читал! «Жорж» какой-то!? Ну, ты и трепло! – встряла в разговор Глашка.
– Говорю ж тебе – сам! Я картошку полю на огороде, а он идёт, и мне опять – Адью! Я ему – гуляете? А он – прогуливаюсь! Нам, говорит, ПОЭТАМ, нужно чаще на природу выезжать! Чтоб, говорит, вдохновение, чтоб не загасло! Пар-нас (кажется, так?!) обязывает энергию стиха держать! А я ему – так пару и у нас завались! Да, Вы в баньку-то сходили, у нас пар отменный, да с веничком, враз энергия прибудет.
– А стихи?! – разом спросили удивлённые подружки.
– Да, точно не помню! …Что-то про газ, что ли?!… Щас! … Пе… Пи..
– Пидарас, чё ли?! – засмеялась Лушка.
– Да, нет! У тебя одно похабство на уме! О! Вспомнила!
«Словно крыльям Пегас, пар вдохновение гонит в нас!» Во, как! А ты говоришь, трепло!
Лушка и Глашка удрученно молчали, думая одновременно: «Везёт же, дуре!», а Валюха, глядя на них, думала: «Хрен вам всем! Себе заберу!» И она, видя полное расстройство на их лицах, решила добить обеих, дабы неповадно было надсмехаться над её удачей.
– А ещё он меня в баню пригласил и сказал: «Будьте моей Музой!»
И доконала напрочь насмешников последней фразой, мстя за «чучело» и «трепло».
– Мы сговорились после кино вместе попариться!
Победа была полной. Недруги-подруги позорно бежали с поля сражения, побросав своё оружие – колкие шутки, идиотские приколы, пошлые намёки и тупые издёвки, и спрятались в кустах недоумения и уныния.
***
И тут появился ОН.
Валька с гордостью глядела на НЕГО.
Поэт, светлая личность, светоч надежды за замужество и просто обаяшка, шёл на улице, раскланиваясь с редкими прохожими.
Те же оглядывались ему вослед, и, как-то смущенно, улыбались.
Он был одет в толстовку, подпоясанную красным кушаком, широкие галифе были заправлены в кирзовые сапоги, довершала сей прикид, который можно смело назвать «поход в а-ля народ», фуражка «восьмиклинка». А из под её козырька лихо кучерявился чуб, цвета прошлогодней соломы.
Под чубом виднелся узкий лоб, а ниже лба горели два глаза, пылая неугасимым огнем лихорадки вдохновения. Видимо, это огнь и иссушил обе щеки поэта. Прыщавые, впалые щеки, подернутые розовым, разделял огромный нос, нависая утёсом над пухлыми, безвольными губами, имевшими форму бантика. Ямочку на подбородке прикрывала черная кисточка эспаньолки.
Он подошёл к девушкам, галантно поклонился и произнёс.
– Не соизвольте ли предложить мамзелям променад до синима!
Валька, прям, вся обомлела от этой фразы:
– Прям, ващеееее!
Лушка и Глашка сначала взирали на них оторопело-изумлённо.
А когда первая волна обалдения схлынула, у Глашки в глазах что-то мелькнуло…
Она прыснула в кулак и попыталась, было, открыть рот, но Лушка тихо прошипела: «Молчи, дура?!» и, обращаясь к Вальке, спросила.
– Это и есть твой поЕт?!
Лучше бы она этого не произносила!
За Вальку ответил ОН сам.
– Разрешите представиться! Жорж Недалече-Ушедший! Поэт по призванию в душе! Но кто это оценит?! Только она! Моя Муза!
Жорж указал на Вальку и продолжил.
– Только она, играя веником на струнах моей души, может возбудить во мне творческий пар моего вдохновения, оценить изящество и простоту и, не побоюсь этого слова, гениальности моих скромных строчек!
– Почитай им что-нибудь… своё! – проникновенно произнесла Ва..
(Ой! Муза, конечно!)
Недалече-Ушедший отошёл немного, устремил голову ввысь, послал к небесам горящий взгляд, прикинул ко лбу правую ладонь, тыльной стороной, и начал декламировать.
Голос его зазвучал трагически-заунывно-напыщенно.
«Я взял и предвкусил то банное мгновенье —
