Недалече-Ушедший отошёл немного, устремил голову ввысь, послал к небесам горящий взгляд, прикинул ко лбу правую ладонь, тыльной стороной, и начал декламировать.
Голос его зазвучал трагически-заунывно-напыщенно.
«Я взял и предвкусил то банное мгновенье —
И меня Муза накрыла, прям, многовенно.
Когда представлю Музы моей омовение —
В душе я чувствую сладкое томленье.
Тогда в моё сердце хлынуло вдохновение —
Беру перо и пишу стихотворение!»
Поэт замолчал, молчали и слушатели. Лушка и Глашка – озадаченно, Валька – от восторга, у неё не только отнялся язык, но и руки то же.
Первой очухалась, всё-таки, Муза и вяло захлопала в ладоши. Жорж начал кланяться. Когда поэт согнулся в поклоне, Глашка повертела пальцем у виска, а Лушка, ответив ей кивком головы, приложила палец к губам, то бишь, молчи! Затем просила Жоржа.
– И много у Вас ТАКИХ стихов!
– Да, навалом! А их на ходу придумываю и в уме держу! Мало ли что! Завистников у меня много, каждый норовить украсть!
– Как интересно! – всплеснула руками Муза.
– Мой стиль называется «эскорт»! – пояснил Жорж.
– Как это?! – удивилась Лушка.
– Фи! Деревня! – вдруг, сказала Муза и свысока поглядела на Лушку. – Ну, что ты, Валентина! Не всем дано! Не всем! Хотя это очень просто! Вот, увидел что-то и сходу придумал! Хотите, прямо, сейчас сочиню!
– Нет! Ради бога, не надо! Нам пора идти! Нас ждут! Мы опаздываем! Надо привести себя в порядок!…
Произнося эту тираду, Лушка, одновременно, тянула подружку за рукав, пока обе не скрылись в подворотне глашкиного дома.
– Адью! – Жорж снял фуражку, поклонился вдогонку, взял под локоток сомелевшую от восторга Вальку и, вместе с нею, направился «до синима».
У здания Клуба толпился народ, ожидая киносеанса, отдельной кучкой стояли парни.
Проходя мимо них, Валька специально прожалась к поэту. Ребята, увидев Жоржа, тут же зашушукались, а когда пара проследовала внутрь помещения, весело загоготали.
***
В щёлку забора было хорошо видно, как удаляется пара.
– Фууу! Ушли, наконец! – сказала Лушка, и подруги облегчённо вздохнули.
– Ты его узнала!? – спросила Глашка.
– Ещё бы! Только я не поняла, он в позапрошлый год Серегой Сидоровым был! – изумилась Лушка.
– Ага! А теперь Недалече-Ушедший! Жорж! Вишь, как далеко ушёл! И музыкантом ещё звался!
– Вот, умора! Музыкант! В трубу дудел!
– Не в трубу, а в горн! – уточнила Глашка.
– А мне без разницы! Он же ноне поЕтом заделался! На природу его потянуло! Есенин недоделанный, блин! Ой, не могу!
– Ага! Чё вижу, то и пою! Акын, твою мать!
– Ладно! Пойдём! А то в кино опоздаем! Но ты Вальке ничё не говори пока, посмотрим, чё и этого выйдет!
– А мне её жалко! Упредить бы надо! – ответила сердобольная Глашка.
– Ага! Щас! Она нас с дерьмом смешала, мол, мы и такие, и сякие! Она одна культурная! Нет, подруга! Пусть узнает, какой он поЕт!
Так переговариваясь, подруги дошли до Клуба. Сеанс уже начался. Они сели с краю, на последний ряд.
Уже прошло полкартины, когда, где-то в центре зрительного зала, началось движение, какая-то фигура пробиралась к боковому проходу. А когда мимо подруг проскочила Валька, Лушка и Глашка, естественно, бросились за ней.
Лушка догнала Музу уже на улице.
– Что случилось?! – Схватив Вальку за руку, она тревожно спросила.
– Да, остановись ты, оглашенная! Стой, наконец! Трууу!
Девушка остановилась и заплакала.
– Да, что с тобой?! – сказала, подбежавшая следом, Глашка.
– Сначала мы сидели чинно, он вел себя смирно! А когда пошла картина, стал приставать. Полез целоваться, я его оттолкнула, а он опять! Всю меня обслюнявил, гад! И начал в трусы лезть, за задницу щипать, хамло! Ну, я вскочила и ходу! То же мне – поэт! Идиот! – всхлипывала пострадавшая девка.
Конец ознакомительного фрагмента.
