Я почти с облегчением вздохнул, решив воздержаться от выполнения договора. Одевшись в один из своих стареньких костюмов, я шикарный костюм Строма повесил в гардероб в ожидании лучших времен.
Покончив с этим, я почувствовал сильный голод. Переживания прошедшей ночи отразились в первую очередь на моем желудке. Я не стал терять ни минуты, вынул из конверта новенький банковый билет, сунул его, не рассматривая, в карман жилетки, а конверт — в другой и устремился в ближайшую дешевую столовую.
Господи, и как же я ел! Когда наконец кусок уже не шел мне в горло, я достал деньги, развернул билет, взглянул на него и чуть не лишился чувств. Один миллион фунтов стерлингов!.. У меня закружилась голова. Я не знал, что подумать об этом эксцентричном миллионере, бросающемся такими бумажками. Конечно, за такой гонорар я готов играть свою роль даже в течение года!
Но трезвый ум вовремя остановил мой восторг. Я вспомнил замешательство Строма, когда вошедший в наш кабинет лакей помешал ему передать мне конверт с чеком и деньгами. Я вспомнил, как Стром быстро спрятал конверт в карман…
— Значит, он дал мне другой конверт. Он ошибся!..
Первой моей мыслью было бежать и отдать обратно не принадлежавший мне банковый билет, но я не мог пошевелиться.
Должно быть, я сидел и смотрел на этот билет не меньше минуты, прежде чем как следует пришел в себя.
И первое, что я тогда увидел, был хозяин. Глаза его были устремлены на билет, и он окаменел. Все тело и душа его были преисполнены благоговения, но, по-видимому, он не мог шевельнуть ни ногой, ни рукой. В одно мгновение я взвесил положение и сделал единственную разумную вещь, какую можно было сделать. Я протянул ему билет и небрежно сказал:
— Пожалуйста, дайте мне сдачи.
Тогда он пришел в нормальное состояние и рассыпался в извинениях, что не может разменять билет.
Он не отрывал глаз от билета, и я не мог заставить его к нему прикоснуться. Он не мог достаточно насмотреться на него, чтобы утолить жажду своих глаз, но не решался дотронуться до него, как будто это был слишком священный предмет для руки бедного простого смертного.
— Мне очень жаль, если это вас затруднит, — сказал я. — Но я принужден настаивать на своей просьбе. Пожалуйста, разменяйте этот билет, у меня нет никаких других денег.
Но он ответил, что это неважно: он готов оставить эту безделицу до следующего раза.
Я возразил, что, может быть, не попаду в эти места в течение довольно долгого времени; но он сказал, что это все равно, он может подождать, и даже более того, я могу требовать в любое время все, что мне угодно и отложить уплату на срок, который мне будет удобен. Он добавил, что не боится оказать доверие такому богатому джентльмену, как я, только потому, что у меня веселый нрав и мне нравится дурачить людей своим костюмом. Между тем в зал вошел другой посетитель.
Хозяин подмигнул мне, чтобы я прибрал свой диковинный билет. Затем он с поклонами проводил меня до самой двери, и я поспешил прямо к дому Строма, чтобы исправить ошибку, прежде чем мне в этом поможет полиция. Я был очень взволнован и даже довольно-таки напутан, хотя, конечно, ни в чем не был виноват. Но я достаточно хорошо знал людей и понимал, что когда они дают нищему билет в миллион фунтов, думая, что они дали всего один фунт, то они приходят в неистовую ярость против этого нищего, вместо того чтобы бранить самих себя за собственную близорукость, как бы по справедливости следовало. Когда я подходил к дому, волнение мое начало утихать, потому что все было спокойно, и это внушило мне уверенность, что ошибка еще не замечена. Я позвонил. Появился Мильфорд. Я спросил, надвинув глубже шляпу, о Строме.
— Он уехал. — Это было сказано надменным, холодным тоном, свойственным этой породе людей. Видимо, он меня не узнал.
— Уехал? Куда?
— В путешествие.
— Но куда же именно?
— Кажется, на континент.
— На континент?
— Да, сэр.
— А каким путем — по какому маршруту?
— Не могу сказать, сэр.
— Когда же он вернется?
— Сказал, что через месяц.
— Через месяц?! О, это ужасно. Укажите мне, каким образом войти с ним в сношения, куда написать ему. Это крайне важно.
— Не могу, не имею понятия, куда он поехал, сэр.
— Тогда я должен видеть кого-нибудь из членов семьи.
— Это невозможно, жена вчера уехала…
Мне осталось сдаться и уйти. Что это за загадка? Я чуть не лишился рассудка. И ко всему я не могу сделаться опять Стромом, противный Джеральд пропил костюм. Ах, да, может быть, в конверте есть письмо. Оно объяснит все.
Я достал конверт, но сколько ни исследовал его, в нем письма не оказалось.
Да, тут было над чем поломать голову. Я не имел ни малейшего представления, в чем заключалась игра Строма.
Я отправился в парк, сел и стал пытаться разрешить, в чем же тут суть и что мне делать.
Через час размышления мои вылились в следующее решение.
Он затеял игру, план или какой-то опыт; я не могу этого разрешить оставим и это. За меня держали пари: угадать, в чем оно заключается, невозможно — оставим и это. На этом неопределенные величины кончаются, остальная часть дела осязаема, конкретна и может быть определена с совершенной точностью. Если я попрошу Английский Банк принять этот билет на счет человека, которому он принадлежит, то банк это сделает, потому что знает его, хотя мне он и неизвестен. Но меня спросят, каким образом билет попал ко мне; если я скажу правду, меня посадят в сумасшедший дом, если я солгу — в тюрьму. То же самое последует, если я попробую где-нибудь разменять этот билет или занять под него денег. Я должен нести эту огромную тяжесть вплоть до того времени, когда он вернется, хочу я этого или нет. Для меня этот билет бесполезен, как горсть золы, но я должен заботиться о нем, хранить его. Я не могу отдать его, если б даже и захотел, потому что ни один честный гражданин, ни один разбойник с большой дороги не возьмет его и не пожелает с ним возиться.
Я продолжал обдумывать положение. Надежды мои стали расти. В это время я уже шел по улицам. Вид магазина готового платья внушил мне страстное желание сбросить мой потертый костюм и снова одеться прилично. Мог ли я это сделать? Нет. У меня не было ни гроша, кроме этого билета в миллион фунтов стерлингов. Я сделал над собой усилие и прошел мимо. Но вскоре повернул назад. Искушение было чересчур сильно. Должно быть, я прошел мимо этого магазина раз пять или шесть, мужественно борясь с собой. Наконец я сдался не мог не сдаться. Я спросил, нет ли у них какого-нибудь забракованного платья, оставшегося у них на руках. Приказчик, к которому я обратился, ничего не ответив, кивком головы направил меня к другому. Я подошел к указанному приказчику, и тот отправил меня к третьему, тоже — головой, без слов. Я добрался до него, и он сказал: