Корнелиус Крок
(Николай Борисов)
Зеленые яблоки
Коллективный роман Перевод с американского
Посвящается Иосифу Григорьевичу КУПЕРМАНУ
Часть первая
Дневник Джона Бертона
Глава I
Посетительница Джеральда Марча
(М. Арлен)
Я глянул вниз и там у самых дверей увидел зеленую шляпу. Свет единственного фонаря на Шип-стрит как раз падал на нее, и я мог рассмотреть, что это была ярко-зеленая шляпа, — фетровая и задорно изогнутая: из числа тех, какие у женщин, имеющих много шляп, предназначаются якобы pour le sport.
— Вы не знаете, м-р Марч дома? — спросила зеленая шляпа. Но тень, отбрасываемая полями, мешала мне видеть лицо. Это были пиратские поля, которые могли бросить вызов палящему солнцу Эльдорадо.
Я сказал, что наверное, не знаю. Я был крайне удивлен.
— Если посмотреть наверх, то можно легко увидеть, дома ли он, по свету в его окнах, Я вышел на середину переулка, и зеленая шляпа вместе со мной уставилась на верхние окна невзрачного домика.
— Там нет света. Свет ниже. Это, вероятно, в ваших комнатах.
— Свет есть, но очень слабый, — ответил я. — Он, несомненно, дома.
Она продолжала задумчиво смотреть вверх. Она была высокого роста, не слишком высокого, но настолько, насколько это идет женщине. Волосы в тени широкополой шляпы могли быть любого цвета, но я готов был поклясться что в них есть легкий оттенок золота. Они выбивались из-под шляпы и танцевали удивительно чинный танец на ее щеках. Чувствовалось, что в ее присутствии нужно соблюдать приличие и что она только что сыграла шесть сетов в теннис.
— Мой изумленный вид объсняется тем, — сказал я, — что за все время вы первый гость, явившийся к Джеральду Марчу.
Мне показалось, что она улыбается, едва заметно, как это делают иногда из любезности; вообще же она, по-видимому, редко улыбалась.
— Я его сестра, — сказала она, как бы объясняя этим свое появление в поздний час и все остальное. — С вашей стороны очень мило, что вы открыли мне дверь…
— Да, Джеральд не отворил бы вам дверей! — сказал я. — Он никогда не отворяет дверей.
Она рассеянно смотрела вдоль переулка. В этот миг я гордился нашим переулком, так как он удивительно оттенял цвет ее шляпы. Наконец ее взгляд упал на автомобиль с летящим аистом.
— Я думаю, этот автомобиль… его можно оставить тут?
Мне показалось, что она недостаточно гордится своим автомобилем. Я ответил, что, по-моему, его смело можно оставить, с таким видом, будто «Испано-Суиза» был самым обычным явлением у дверей моего дома; затем я предложил проводить ее до квартиры брата, так как он живет на самом верху, а лестница у нас никогда не освещается. Но она, видимо, не спешила. Она все время казалась погруженной в свои мысли. Она вяло промолвила:
— Вы очень любезны…
По ее голосу каким-то образом можно было догадаться, что у нее миленькое лицо.
— У меня часто являлось желание, — тихо произнесла она, — поселиться здесь. Вы понимаете, какое-то непонятное желание…
— Конечно, непонятное, — ответил я.
Она взглянула на меня, словно впервые заметив мое присутствие, как бы пораженная тем, что стоит и разговаривает со мной. Я тоже был поражен. Она стояла непринужденно, как женщины из журнала Джорджа Барбье «Falbalas et Fanfreliolies», умеющие стоять непринужденно; руки она держала в карманах светло-коричневого жакета-le sport, ярко блестевшего при свете фонаря; жакет был сильно открыт у шеи, и на нем красовался высокий воротник из меха выдры. Я знал это потому, что когда-то у Меня был приятель, занимавшийся набивкой чучел. Маленький красный слон шествовал по тому кусочку платья, который я мог видеть; платье было темного цвета и не pour le sport.
— Может быть, вы правы, — неуверенно сказала она.
Должен сознаться, у меня не было ни малейшего представления, о чем она говорит.
Я пошел впереди нее по темной узкой лестнице, держась одной стороны, зажигая и бросая спички, как я привык делать за последние шесть лет. В нашем доме было три этажа, но в первом никто не жил, если не считать мышей.
Вероятно, она только что Возвратилась из чужих краев; вокруг нее совершенно явственно веяла атмосфера многочисленных приключений. Но я смотрел на нее братскими глазами, интересуясь ею только потому, что она была сестрой Джеральда Марча. Ибо во всех других отношениях он был человек, исполненный недостатков. Кто бы мог это подумать! Она сказала:
— Однако и темно же здесь!
— Да, — сказал я, зажигая о стену еще одну спичку.
Я знал, что, у Джеральда есть сестра, но почему-то думал, что она еще учится в школе…
— Мне кажется, — сказала она любезно — она слегка Споткнулись, и я поддержал ее, — что никто не может знать всего. Что это, мыши в нижнем этаже? Крысы? Неужели?.. Когда-то мы с Джеральдом обнаружили сильную тенденцию быть близнецами, хотя говорят, между нами был промежуток целый час. Я пришла к концу этого часа, — c трудом, медленно поднимаясь по мрачной, узкой и затхлой лестнице, она сообщала эти ненужные сведения бесстрастным и слегка хриплым голосом. Когда мы достигли моей площадки, я спросил, видела ли она Джеральда за последнее время?
— Нет, — шепотом ответила она, — не видела уже много-много лет. Вероятно, около десяти. Не думаете ли вы, что это объясняется тем, что когда-то мы чуть было не стали близнецами?
Я ничего не сказал, так как в это время напряженно думал.
Мы продолжали стоять на моей площадке, размером четыре фута на три; она — одной ногой на ступеньке, ведущей вниз, опершись одним плечом о стену. И опять я почувствовал необходимость в ее присутствии соблюдать приличие.
— Вы о чем-то думаете, — упрекнула она меня. — Интересно бы знать, о чем…
Свет, вырывавшийся из полуоткрытых дверей моей гостиной, вступил в длительную борьбу с тенью, которую отбрасывала ее шляпа, и осветил ее лицо таинственным светом. Она была красива. И она была серьезна, страшно серьезна. Грустная леди, подумал я, красивая и грустная… была ли она вместе с тем умна? Кроме того, она была бледная, очень бледная, и ее накрашенные губы в тусклом свете выглядели ярко-красными. А глаза ее, казавшиеся широко расставленными, были бесстрастные, разумные и пламенно-синие. Даже при этом освещении они были пламенно-синие, как две огромные капли, взятые из Средиземного моря ранним утром в яркий солнечный день. Сирены, должно быть, имели такие глаза, когда пели о лучших мирах. Но она не была Сиреной. Это была серьезная леди и очень грустная. И ее золотистые волосы все время продолжали танцевать свой чинный танец на бледных маленьких щеках.
