поля[58].
Эти расстояния поглощали уйму времени. Таблица показывает, что медиана расстояния до самого дальнего участка составляла от 5,1 до 10 верст или от 5,5 до 10,7 км. В 1913 г., по оценке специалистов Главного управления землеустройства и земледелия, чтобы добраться до участка, находящегося в 6400 м от крестьянской избы – т. е. чуть ниже медианы расстояния, – тратилось примерно столько же времени, сколько и на саму работу[59]. В некоторых районах крестьяне сократили потери времени за счет того, что посещали самые отдаленные участки только дважды в год – один раз, чтобы взрыхлить землю и засеять ее, и второй – для сбора урожая[60].
Какое‐то время историки объясняли чересполосицу страстью к равенству[61]. Но это объяснение не соответствовало явлению. Самый наглядный факт – не было никакой нужды дробить земли каждой семьи для уравнения ценности этих земель. Позднее ученые обратились к идее эффективности. Макклоски в ряде статей пытался доказать, что чересполосица давала каждой крестьянской семье страховку от опасностей, связанных с местоположением поля. «Стаи птиц и рои насекомых опустошают поля точечно»[62]. Поскольку риск потерять урожай из‐за вредителей, засухи, холода или жары зависит от местоположения (низины, например, особенно страдают от сильных дождей), раздробление земли позволяло каждой семье получить «портфель», сбалансированный по риску. Когда земля раздроблена, семья больше защищена от голода из‐за превратностей природы. Мы ведь платим за страховку, защищающую нас от риска для жизни и имущества, так и крестьяне могли терпеть неудобства, создаваемые раздробленностью земли и чересполосицей, ради защиты от голода[63].
Распространенность практики раздробления крестьянских земель в России может служить косвенным основанием предложенной Макклоски теории страхования: чем больше регион отличался разнообразием качества почв и ландшафта (и соответственно чем больше был потенциал диверсификации риска с помощью раздробления земли), тем больше было число полос[64]. Так, в нечерноземных районах почвы разнообразнее, чем в черноземных, и уровень раздробленности земли был выше. Но модель России свидетельствует против теории Макклоски. Именно в нечерноземных районах (где чересполосица была наибольшей) крестьяне в большей степени участвовали в несельскохозяйственной деятельности, но ведь вовлеченность в сложный рынок труда давала достаточную защиту от всяких невзгод и ослабляла потребность в чересполосице как инструменте защиты от риска.
Смит, сторонник другого объяснения, выявил и другие несообразности в теории Макклоски. В числе прочего он показал, что колебания погоды от года к году не столь значительны, как предполагает теория; кроме того, можно было обратиться к другим формам страхования, например хозяин поместья мог бы изменять ежегодные сборы в соответствии с урожайностью, но тогда чересполосица должна была бы быть меньшей там, где такие лендлорды были, чем там, где таких лендлордов не было, тогда как на самом деле имело место обратное (в Англии, которая была главным предметом исследований Смита)[65].
Смит рассматривает чересполосицу как инструмент контроля стратегического поведения в управлении пастбищами. Выпас скота – это и благо и ущерб для земли, которая используется и как пашня. Навоз – это плюс, вытаптывание – минус. Если бы земля была нарезана едиными участками, пастух мог бы искать своей выгоды, так чтобы навоза на его участок попадало побольше, а в сырую погоду, когда велик риск вытаптывания, отгонял бы скот на другие участки. Чтобы пресекать такие трюки пастуха, за ним нужно следить, а это накладно. Чересполосица же делает такие трюки практически невозможными.
Смит не только указывает на слабости в теории Макклоски, но и опирается на тот факт, что чересполосица была распространена там, где землю попеременно использовали как пашню и как пастбище (также в Англии). Хотя в соответствии с теорией страхования можно было бы ожидать, что чересполосица преобладала там, где землю использовали только для пахоты, а не там, где ее использовали попеременно как пашню и как пастбище, что само по себе обеспечивает диверсификацию крестьянского «портфеля», в действительности чересполосица совершенно отсутствовала в первом случае и была распространена во втором[66].
Нам нет необходимости делать выбор между этими теориями, потому что обе они поддерживают два вывода, существенные для наших задач. Во‐первых, чересполосица не является надежным свидетельством того, что русские как‐то особенно привержены равенству или перераспределению, что сделало бы практически невозможным переход к настоящей частной собственности на землю. Некоторое стремление к социально‐организованному перераспределению, вероятно, прочно сидит в человеке. Правдоподобно предположение, что в коллективах охотников‐собирателей, где во многом и сформировалась человеческая природа, умеренные формы перераспределения давали группе преимущество перед другими группами, в которых никакого перераспределения не практиковалось. Первые должны были получать выгоду от выживания семей, в которых охотника временно преследовали неудачи. И плата за это была невелика: удачливый охотник все равно не мог подолгу сохранять добытое мясо, а усердным членам группы было не трудно выявлять увиливание от дележки и принуждать к честной взаимности. А родственные связи между дающими и принимающими помогали сделать такое перераспределение генетически выигрышной стратегией[67]. Но поскольку функция чересполосицы не имеет отношения к равенству и перераспределению, ее присутствие в истории России не может служить свидетельством какой‐либо особой склонности к эгалитаризму, которая могла бы сделать защищенные права собственности как‐то особенно неподходящими для России.
Во‐вторых, если прав Смит или Макклоски (или истина где‐то посередине), то модернизация, по‐видимому, может уменьшить привлекательность чересполосицы. В случае успеха модернизации открывается доступ к альтернативным формам страхования, включая и собственно страхование урожая. Когда улучшается технология, снижаются издержки на долгосрочное хранение продукции. Когда улучшается транспортная сеть, регион, способный вывозить зерно, начинает процветать, а по мере улучшения коммуникаций и монетизации экономической жизни развивается способность быстро мобилизовывать запасы продовольствия.
Кроме того, модернизация изменяет издержки и выгоды, предполагаемые теорией Смита. Отделение пашни от пастбища – это форма специализации земли, делающаяся более распространенной по мере расширения рынка, в связи с чем у всех производителей возникает нужда в более усовершенствованных ноу‐хау или оборудовании[68]. Вместе с этими изменениями начинает возрастать напряженность в соединении двух форм эксплуатации земли и, разумеется, развиваются две культуры (индивидуальная обработка небольших участков земли и выпас большого общинного стада), т. е. все происходит примерно так же, как при возникновении напряжений в управлении [промышленным] конгломератом. Смит обнаружил, что в Англии новые культуры, клевер и турнепс, дали возможность отказаться от выпаса овец на скошенных полях[69]. Сопровождающая модернизацию специализация и в России вызовет споры о соотношении выгод и издержек[70].
Короче говоря, скорее всего в России, как и везде, чересполосица (система открытых полей) служила утилитарным целям и была вполне совместима с индивидуализмом западного
