— Пока не понял. А почему тебе-то фильм так нравится? Ты, похоже, прямо захлебываешься от восторга.
— Если бы мне предложили на выбор посмотреть снова любой фильм, я выбрал бы этот.
— Но почему? Разве не понятно, что это просто нацистское барахло?
— Слушай… Ладно, лучше я помолчу.
— Нет, почему? Что ты хотел сказать, Молина?
— Нет, хватит. Я буду спать.
— В чем дело?
— Хорошо, что здесь темно и я не вижу твоего лица.
— Ты это хотел сказать?
— Нет, просто если здесь и есть барахло, так это ты, а не фильм. Все, хватит болтать.
— Прости меня.
— …
— Правда прости. Я не хотел тебя обидеть.
— Ну конечно, ты думал, что не обидишь меня, если скажешь… что я даже не знаю, что такое нацистская пропа… ганда, но разве фильм не может мне нравиться… не из-за этого, а просто потому, что он хорошо снят? Это произведение искусства, но тебе этого не… не понять, потому что ты даже его не видел.
— Ты что, с ума сошел, плакать из-за такой ерунды?!
— Я могу плакать ск… сколько хочу…
— Ну как знаешь… Прости.
— И не думай, что я плачу из-за тебя. Просто я думал о… о нем, что, если бы я… я был с ним, то… говорил бы с ним о фи… фильмах, которые мне нравятся, вместо того чтобы сидеть здесь с тобой. Я думал о нем весь день. Сегодня ровно… три года, как мы с ним познакомились. Поэтому… я пла… плачу.
— Говорю, я правда не хотел тебя обидеть. Расскажи мне о своем друге, тебе будет легче. Расскажи о нем.
— Зачем? Чтобы ты сказал, что он тоже… барахло?
— Да ладно, брось. Чем он занимается?
— Он официант в ресторане…
— Он хороший человек?
— М-м-м, ты не поверишь, но у него тоже случаются заскоки.
— Почему он так тебе нравится?
— Из-за многого.
— Например?
— Ладно, буду с тобой откровенным. Во-первых, потому что он очень красивый. А потом, мне кажется, он очень умный, но у него нет возможности реализоваться, вот почему он все еще на этой поганой работе, хотя заслуживает гораздо большего. Я хочу помочь ему.
— А ему нужна твоя помощь?
— В смысле?
— Он позволяет тебе помогать ему или нет?
— Ты, наверное, провидец. Почему ты спросил?
— Не знаю.
— Ты попал прямо в точку.
— Значит, ему не нужна твоя помощь?
— Была не нужна. А сейчас не знаю, понятия не имею, каково ему…
— Это не тот друг, что приходил тебя навещать? Тот, про которого ты говорил?
— Нет, то была подруга, из нее такой же мужчина, как и из меня. А тот, официант, он работает, когда здесь часы посещения.
— Он ни разу к тебе не приходил?
— Нет.
— Бедняга, столько работы.
— Слушай, Валентин, а тебе не кажется, что он мог бы с кем-нибудь поменяться?
— Может, там это не разрешается.
— Выгораживать друг друга — это вы все горазды…
— Кто это — вы все?
— Мужчины. Вы все…
— Ну, и кто мы все?
— Все ублюдки. Не в буквальном смысле, потому что твоя мама, конечно, в этом не виновата.
— Слушай, ты такой же мужчина, как и я, так что хватит… Ты не так уж и далек от меня.
— Хочешь, чтобы я подошел поближе?
— Не надо поближе, но не отделяй себя от мужчин.
— Слушай, Валентин, я прекрасно помню, как однажды он поменялся сменами с одним парнем, чтобы сходить с женой в театр.
— Так он женат?
— М-м-м, он абсолютно гетеросексуален. Начал все это я, так что он не виноват. Я вмешался в его жизнь, но хотел лишь помочь.
— И как все это началось?
— Однажды я пошел в ресторан и увидел его. Сразу потерял голову. Но это долгая история, расскажу в другой раз или, может, нет, не расскажу, больше я тебе ничего не скажу — откуда я знаю, что ты выкинешь.
— Погоди, Молина, тут ты не прав. Раз я спрашиваю, значит, я чувствую… как бы тебе объяснить?
— Любопытство — вот что тебя гложет.
— Это неправда. Думаю, я должен знать о тебе больше, чтобы лучше тебя понимать. Раз нам сидеть в этой камере вместе, надо научиться понимать друг друга, а я очень мало знаю о таких, как ты.{1}
— Ладно, я расскажу, как все случилось, но вкратце, чтобы тебе не было скучно.
— Как его зовут?
— Нет, его имя — это только для меня. И ни для кого более.
— Как хочешь.
— Это единственное, что принадлежит только мне, его имя у меня внутри, в моем сердце, и я оставлю его только для себя. И никогда не выпущу наружу…
— Ты давно его знаешь?
— Сегодня три года. Я пошел в тот ресторан двенадцатого сентября. Мне так смешно об этом рассказывать.
— Ладно, хочешь рассказать — рассказывай. Не хочешь — не надо.
— Мне почему-то неловко.
— Знаешь… Так бывает всегда, когда дело касается настоящих чувств…
— Я там был со знакомыми. С двумя несносными шлюшками. Но довольно забавными и остроумными.
— С девушками?
— Нет, когда я говорю «шлюшки», я имею в виду голубых. И вот один из них вел себя просто отвратительно с официантом, это и был он. Я сразу заметил, что он симпатичный, но не более. А потом эта шлюха начала грубить ему, и он спокойно так поставил ее на место. Я был изумлен. Потому что официанты, бедняги, обычно страдают комплексом, что они прислуживают, из-за чего им сложно ответить на грубость так, чтобы не быть похожими на обиженного слугу. А тут ничего подобного: просто объяснил моему приятелю, почему блюдо не такое, каким должно было быть, и с таким достоинством, что тому пришлось прикусить язычок. Но не думай, что он вышел из себя, — нет, он был абсолютно спокоен и полностью владел ситуацией. Я сразу понял: в нем что-то есть, он настоящий мужчина. Естественно, на следующей неделе я одна пошла в этот ресторан.
— Одна?
— Слушай, прости, но когда речь заходит о нем, я не могу говорить о себе как о мужчине, я не чувствую себя мужчиной.
— Ну?
— Когда я увидел его во второй раз, он был даже еще лучше — в белой форменной куртке с воротником-стойкой «под Мао», которая ему дивно шла. Прямо кинозвезда. Все в нем было чудесно — как он двигался, его голос, чуть хрипловатый, но при этом с мягкими нотками, нежный, даже не знаю, как тебе описать. А как он обслуживал! Это была настоящая поэзия, я видел, как он приносит салат, — я просто обалдел! Вначале он усадил посетительницу — причем какую-то замухрышку — за стол, придвинул маленький столик, чтобы поставить на него поднос с салатом, и спрашивает ее: «Масла? Уксуса? Желаете ли этого? Желаете ли того?» А потом взял деревянные ложку с вилкой и начал перемешивать салат, даже не знаю, как тебе объяснить: он так нежно обращался с этими листьями салата и с помидорами, но не как какая-нибудь барышня, как же сказать? У него были такие уверенные и точные движения, элегантные, мягкие и в то же время мужественные.
— А что такое в твоем понимании мужественность?
— Многое, но для меня… все-таки самое привлекательное в мужчине — это привлекательная внешность и сила, но не тогда, когда ее выставляют напоказ. Мужчина должен быть высоким. С хорошей осанкой, как мой официант, он должен не бояться говорить и вообще ничего не бояться. И должен знать, чего хочет, и к этому стремиться.
— Это чистейшая фантазия, таких не бывает.
— Бывают, он такой.
— Это тебе так кажется, в нашем обществе нельзя проявить себя, если за твоей спиной не стоят какие-то силы. Все не так, как ты говоришь.
— Ты просто ревнуешь. С мужчиной нельзя обсуждать другого мужчину без споров. В этом вы совсем как женщины.
— Ты просто болван.
— Видишь, как ты реагируешь, даже оскорбляешь меня. Вы, мужчины, как и женщины, не выносите соперников.
— Пожалуйста, давай держать себя в рамках или вообще не будем разговаривать.
— Что в рамках, что без…
— С тобой совершенно невозможно разговаривать, разве что когда ты пересказываешь какой-нибудь фильм.
— Это со мной невозможно разговаривать? Почему, интересно?
— Потому что ты не умеешь разговаривать, ты теряешь нить и несешь всякую чушь.
— Это неправда, Валентин.
— Как знаешь.
— Ты шибко умный…
— Если тебе так кажется…
— Ну объясни мне почему. Как это я выхожу за рамки?
— Я не говорил, что ты выходишь за рамки; я сказал, что ты теряешь нить.
— Вот увидишь, что это не так.
— Зачем говорить дальше, Молина?
— Давай продолжим, и я докажу тебе.
— И о чем мы поговорим?
— Ну… расскажи, что для тебя значит быть мужчиной.
— Ты меня уже достал.
— Ну ладно тебе… Ответь, что, по-твоему, значит быть мужчиной?
— М-м-м… это значит… никогда не унижаться… ни перед человеком, ни перед властью… И не только это, конечно. Не унижаться — не самое важное. Быть мужчиной — гораздо больше, это значит никогда самому никого не смешивать с грязью — приказом или чаевыми. И даже еще больше — не дать человеку, находящемуся рядом, почувствовать себя униженным.
