Рабин подумал и кивнул огненной головой, едва не ударивши лбом о настольную лампу. Так и договорились.
9.
На высоком крыльце железнодорожного вокзала из каменной урны валил желтый дым – кто-то подпалил сор, и народ бежал, кашляя, сквозь это облако. Поперека не мог, конечно, пройти мимо – ругаясь сквозь зубы, он пометался по вокзалу, нашел под лестницей за дверью худенькую пьяноватую уборщицу с фиолетовыми волосами (она сидела и курила), схватил у нее ведро, с грохотом налил воды из крана и, выбежав, вылил на пламя. И заорал уборщице:
– Будешь еще спать – вылетишь с работы!
Затем на площади Поперека и Рабин купили билеты и сели в старый “Икарус”, идущий до районного центра Батьковщина. Оттуда на попутных можно добраться до заброшенного села Батьки, а далее – тайга и колючая проволока, во многих местах подмятая тракторами или порезанная умельцами, которые ходили даже в самые строгие годы за белыми грибами в Красный бор.
По дороге Поперека, никогда не терявший попусту время, читал московскую газету “Коммерсантъ”, а Рабин, страдая похмельем, разминал по очереди пальцы и тер, оттягивая, мочки ушей. Ему объяснила вторая и последняя жена Попереки Наталья, что это верный способ разогнать кровь.
Возле ног Попереки лежал полупустой широкий рюкзак, а на коленях Рабина – взятая им по просьбе друга портативная телекамера “Панасоник”.
Некая бабуля лет шестидесяти, еще крепкая, с волевым взглядом, с белесыми усиками, изумленно разглядывала худого Анатолия.
– Тебя жена не кормит? Хочешь, пирога дам, доченьку не застала, обратно везу.
– Спасибо, – Рабин помотал как гусь узкой головой. – А почему не застали?
– Ключ под половик не кладет, а куда умотала?.. и записки нет. А я-то и писала ей, и звонила из райцентра, что приеду. Ветер в голове.
– Может, замуж вышла, а от тебя скрывает... – откликнулся дед с калининской бородкой. Но дородная бабка, покосившись на него, даже не удостоила ответом... А вот Рабина продолжала уговаривать. – Бледный такой. Могу и чашку налить.
– Чашку? – переспросил Рабин, но очень тихо, чтобы не расслышал Поперека.
Бабка, поняв по его взгляду, чего остерегается Анатолий, молча отвернула крышечку с бутылки и, плеснув какой-то желтоватой жидкости в фарфоровую треснутую чашку, подала физику.
Рабин быстро выпил, отдал чашку и полузакрыл глаза. Вспомнил, что надо поблагодарить:
– Спасибо. – И как многие люди, которые совершили неблаговидный поступок или преступление, но остерегающиеся, не заметил ли этого проницательный милиционер, почему-то непременно обращаются именно к этому милиционеру с небрежной просьбой прикурить или даже просто так, с необязательными словами, так и Рабин вдруг изобразив живейший интерес на лице, спросил у Попереки. – Петя, а как ты познакомился со своей Натальей?
Оторвавшись от газеты, тот блеснул взглядом. Уж конечно же, он рассказывал Толе, как он познакомился с Натальей. Но, может быть, послушав еще раз, он сам хочет что-то рассказать.
– На танцах. Я же очень любил танцевать, особенно латиноамериканскую классику... рок-н-ролл, конечно. В Новосибе, на Красном проспекте, в огромном холле театра проводили с помпой конкурс. Я отрабатывал медленное танго с нашей аспиранткой, ну, представляешь – головка дамы до полу... а Наталья – с каким-то белокурым, с розовыми ушами. Мы раз переглянулись, два... а когда объявили, что я занял третье место, а она седьмое, под прощальную музычку подошел к ней.
– Красивая она тогда была?
– Она и сейчас... – чуть нахмурился Петр Платонович. – Что меня поразило, особенно после моей первой подруги Сони. Ножки литые, стан тонкий и гибкий, глаза умные... ну, будущий врач! Мгновенно подлаживается под малейшее твое движение... ну, как шелк вокруг кулака... Конечно, носик длинноват, но, когда высоко вскинет голову, это даже очень красиво.
– Намекаешь, что мы евреи.
– Опять! – И сердито зашипел. – Я обожаю евреев! Они трудяги! А если кто не трудяга, то очаровательный остроумный алкаш. Как ты!
– Значит, заметил... – заныл Рабин. – Но я немного. Спасибо вам, тетенька!
Но бабка уже дремала, обняв свою сумку на коленях.
По приезде на конечную остановку охмелевший и оживший Анатолий словно впервые увидел на спине друга рюкзак и не смог скрыть недоумения: зачем и куда такой большой?
Поперека сквозь зубы, уже злясь на что-то, негромко отвечал:
– С этой минуты включи камеру и снимай все мои движения. – И подмигнул.
Рабин растерянно вытащил из кожуха аппарат и, включив, нажал на “REC”.
В сторону тайги шел грязный грузовик с разболтанными бортами. Поперека поднял руку с зажатой синей денежкой – 50 рублей.
Зоркий шофер кивнул, затормозил – в кабине у него уже сидели два стальнозубых парня, в кузове спал на тулупе пьяный дед. Сели на железный пол рядом, и ГАЗ-51 поскакал дальше.
Через полчаса ученые соскочили с грузовика – машина шла вправо, не по пути.
Поперека быстро зашагал по дугообразной улочке, оглядывая сгнившую заброшенную деревеньку.
– За мной, – командовал он. – Толя, где-нибудь кирпич видишь?
– Кирпич?
– Лучше даже два.
– Два? Зачем?
На месте пожарища они нашли кучу черных старых кирпичей с горбиками перекаленного раствора.
– Снимай, снимай... – бормотал Поперека, складывая два кирпича в темный пакет, затем в тряпичную сумку. Вынул из рюкзака провода, сунул концы также в сумку и обмотал крепко крест-накрест толстой рыболовной леской. Затем вытащил из рюкзака тикающий будильник, присоединил провода к его ножкам, и прижав его к серой сумке, обвязал той же рыболовной леской.
Рабин хмыкнул. Получилось нечто похожее на мину с часовым механизмом.
– Зачем? – спросил он, хотя уже и догадался.
– У тебя записывает? – зло спросил Поперека, кивая на видеокамеру.
– Всё о’кей, – развеселился Рабин, хотя от страха руки у него задрожали. – Что, прямо так и пойдем на территорию?..
– Так и пойдем, – сказал Петр Платонович, глядя в объектив, – посмотрим, как работает их хваленая секретность. – Буржуев они испугались, суки! Да тут летом по ягоды все соседние села ходят, а осенью за шишками и за брусникой...
Они вошли в березовый лес, а вскоре оказались и в тайге, где преобладали сосны, ели, малинник. Поперека уверенно шагал по тропе, которая виляла, вела поверх обнаженных сосновых корней, похожих на мертвых осьминогов, спускалась в лощины, в кустарник, и возносилась наверх.
– А ты снимай, снимай, – повторял Поперека, оглядываясь и ухмыляясь, как бес. – Чтобы все было задокументировано.
Они через часа два вышли к мелкой речке, пробежали по галечнику до старого дерева, рухнувшего как раз поперек течения. А далее перед ними предстала черная колючая проволока в два ряда, протянутая через тальник и волчью ягоду от столба к столбу. Столбы уже сгнили, кое-где покосились, а то и держались на весу лишь из-за того, что были обвязаны заградительной проволокой. Пройти через эту преграду не составляло труда, и вскоре ученые НИИ Физики РАН оказались на бетонном пологом берегу огромного искусственного озера – собственно, уже на территории закрытого города.
Разумеется, в гору, туда, где расположен реактор, у них и мысли не было пройти, но вот к хранилищу ядерных отходов почему бы нет?
Сели на рейсовый автобус, причем, Рабин, по требованию Попереки, продолжал снимать на видеокамеру Попереку, рюкзак, автобус, улицы. Если бы это происходило лет семь назад, нашлась бы милиция и немедленно проверила их документы. Но времена были новые, в город без названия уже не раз приезжали американцы, их водили даже в подземные галереи, к реактору (конечно, не в цеха горно-химического комбината, где еще недавно производили – или еще производят? – плутоний). Поэтому на аппарат Рабина обратил внимание только карапуз лет пяти, сидевший у мамы на коленях, он прочел по слогам иноземное слово:
– PA-NA-SO-NIC... – и остался доволен.
Поперека и Рабин сошли с автобуса, Рабин нес включенную камеру небрежно, поматывая возле колена, как если бы она не работала, – на всякий случай, чтобы на конечной дистанции не нашелся все-таки чрезмерно бдительный человек и не остановил их.
Коллеги через пустырь вышли, наконец, к высокому бетонному забору и, оглянувшись – нет никого – остановились. Сделали вид, что вздумали закурить. Поперека еще раз огляделся и, быстро скинув рюкзак, вынул тяжелый муляж взрывчатки с часовым механизмом.
– Снимай же, ты!.. – прорычал Петр Платонович. – Чтобы вон те фонари было видно! Чтоб не сказали потом – мол, в другом городе разыграли операцию! Да, еще... – Он достал из кармана рюкзака дозиметр, включил. – Сюда!.. Видишь? Ничего себе фон!..
Бледный от волнения, Рабин торопливо водил объективом, чтобы всё попало на пленку: и принесенный груз, и данные дозиметра, и лицо друга-ученого, и бетонный забор, и фонари над ним. И стал пятиться, продолжая снимать, следуя яростному шепоту Попереки:
