Парламентская кампания 2011 г. вскрыла проблемы легитимации через формальную процедуру. Нарушения на президентских выборах старались не замечать под рефрен «отрыв и так был огромным» – как если бы допинг, угрозы и подкуп не мешали присвоению чемпионского титула «за явным преимуществом».
Идея легитимации через религию изначально была убогой. Если церковь легитимируется государством, шмиттовская «политическая теология» выворачивается наизнанку. Не проходило и оправдание власти через эксклюзивное знание и проект будущего: как раз тогда модернизационный план провалился, и замены ему не было.
Не сработала идея нормального камерализма: полицейский ресурс превратился у нас в главный источник опасности и силового перераспределения. Даже «государство как стационарный бандит» выглядело не очень стационарно и вело себя как «залетное». Не вышло и с Гоббсом: мифология «лихих девяностых» уперлась в понимание, что «война всех против всех» только усугубилась и что именно власть является здесь главным инициатором стравливания и конфликтов, милитаризации политики и развязывания холодной гражданской войны.
Падение рейтингов подрывало шансы харизматической доминации. Постсоветская идиосинкразия резко сужала возможности идейной работы. В итоге возникало ощущение судорожных попыток легитимации власти через все подряд, но с неизменно плохим результатом.
«Легитимация от чрезвычайного положения – главный и, как выясняется, безотказный тренд последних лет».
С тех пор изменилось многое и кардинально. Появились элементы, живо напоминающие веберовскую легитимность от традиции («так было всегда»). Путин уже начинает восприниматься «вечным» – в прошлом и в будущем. Новому поколению уже кажется, что иначе не бывает и что этот человек правит «с незапамятных времен». Клановость, политика преемников, введение детей и друзей во власть и в бизнес все еще далеки от монархии и прямого политического наследования, однако ресурс консолидирован, а традиция успешно заменяется обреченностью: «так будет не всегда, но на наш век хватит». Такая «легитимация» поддерживается конформизмом и политической ленью, боязнью перемен к худшему, часто катастрофической. Чувство безысходности и отсутствия альтернатив тоже может быть мотивом условной, пассивной легитимации (мы вас не признаем, но выступать не будем). Легитимность не тождественна популярности.
Но наиболее очевидным достижением этих лет стала феноменальная раскрутка путинской харизмы. Монолит не надо переоценивать: пресловутые 86% – результат не фальсификации, но все же особого рода «спрашивания». «Поддержка деятельности» – тоже результат систематической медийной сепарации, когда с клиентом ассоциируют только самое эффектное, героическое, щекочущее комплексы и амбиции, а все негативное и проблемное отсеивают (если только это не «решение вопроса мановением»).
Однако такое отделение добра от зла возможно, только пока в деяниях власти есть нечто столь ослепительное, что заставляет забыть о рутине и ответственности за нее того же суверена. Сейчас активно эксплуатируют идею «затягивания поясов ради имперского величия». Отчасти есть, но есть и жесткое разделение «правильной» внешней политики президента и «ужасной» социально-экономической политики всей вертикали. Восторг удачно сочетается с ненавистью, когда связей одного с другим люди не видят и видеть не хотят.
Такое возможно только в условиях экстраординарной политики. Легитимация от чрезвычайного положения – главный и, как выясняется, безотказный тренд последних лет.
Теория видит в ЧП ключ к пониманию власти вообще. «Исключительный случай» и «произвольное действие» конституируют суверенитет и суверена. Но если это так интересует философию власти, подобный зондаж еще более соблазнителен в реальной политике, особенно когда эффект превосходит ожидания.
Эта же линия в науке подчеркивает легальные обоснования ЧП в самых либеральных конституциях и полагает, что в современном мире чрезвычайное положение все чаще становится правилом (Беньямин, Агамбен). Например, после 11 сентября. Но если такое позволено «быку», оно тем более позволено всякому, кто мнит себя Юпитером.
Пользоваться потенциалом чрезвычайности можно как угодно. В Германии чрезвычайное положение было введено в 1933 г. и не отменялось до 1945 г. У нас полномасштабные войны в Чечне велись вовсе без объявления ЧП. Гибридная политика не может не быть экстраординарной – иначе зачем? Возможны «территориальные исключения» (Гуантанамо). Однако все это лишь отдаленные аналогии: нашему «авторитаризму чрезвычайного положения» еще далеко до деяний нацизма, но не менее далеко и до западных моделей, использующих элементы ЧП дозированно и без изменения сути режимов.
О том, насколько власть понимает чрезвычайность складывающегося положения, лучше судить не по лирике, а по делам. Масштаб ощущаемой угрозы виден во всей этой машинерии защиты, в объеме истероидной пропаганды и системы промывания мозгов, во фронтальном наступлении даже не на оппозицию, а вообще на все, что не выражает заполошной готовности служить и может выглядеть самостоятельно хотя бы в теории. В этой панике включение кружков вышивания в реестр иностранных агентов выглядит логичным.
Сгущение внутренних и внешних врагов, аннексия, изоляционизм, внешнеполитическая конфронтация и реальные боевые действия, эпидемия законодательных запретов – все это реалии необъявленного и пока скорее потенциального ЧП. Но это лишь до тех пор, пока есть резерв фондов и тихой экспроприации населения. Когда этот резерв будет исчерпан, иной возможности легитимации, как через чрезвычайное положение, не останется – как не останется и вариантов мирного ухода. А поскольку никакого печенья госдепа для обоснования настоящей чрезвычайщины не хватит, дело скорее обернется обычной войной.
В этой эволюции поражает прежде всего ее скорость – всего три года. И непонимание того, что в подобных условиях ЧП хорошо не заканчиваются. Самосохранение через культ героики говорит не о мужестве начальства, а о неумении работать в нормальном режиме. Этот «эффективный менеджмент» обеспечивает власти мощную историческую саморекламу, но ценой обрушения капитализации «кампании». Недавняя очередь к могиле Сталина – тоже симптом культа чрезвычайности.
11 марта 2016Уроки легитимности
Проблема легитимности возникает всегда, когда кончаются автоматизм и самоочевидность, когда начинают говорить и спорить: об истине, вкусах и убеждениях.
Время, которому ты служишь
Победоносный рейтинг
Почти оформились два разнонаправленных вектора: социально-экономическая ситуация ухудшается – рейтинг начальства растет. Динамика на разрыв с интересными перспективами.
В этом «почти» есть доля лукавства: в жизни все может меняться, но не в логике самосохранения режима. При таком отношении к экономике и при такой деградации институтов рассчитывать на положительную динамику можно, лишь мечтая о чуде, да и то только в одном жанре – с ценами на нефть. Уже все сказано: $40 за бочку, второй шок, стабилизация не ранее 2020-го, последний год распаковки госрезерва… Однако для самосохранения системы, возможно, даже большую проблему составляет противоположный, «победный» вектор – сказочный рост рейтинга, уже превратившийся в политическую ловушку. Кризис экономики и социальной сферы вполне можно себе представить, но представить себе спад рейтинга президента в сложившейся ситуации уже невозможно.
Еще не так давно публиковались данные опросов с плохой динамикой, а Центр стратегических разработок (ЦСР) и вовсе рисовал опасные тенденции – осыпание «тефлона», смещение протеста из центра в миллионники. Эти времена ушли безвозвратно. Дело не в том, что симбиоз пропаганды и социологии научился держать рейтинг, не слишком греша манипуляцией цифрами. И даже не в том, что в ЦСР нет больше Михаила Дмитриева, а Комитет гражданских инициатив подобные исследования с тех пор не заказывает. Теперь рейтинг президента вообще не может не только падать, но и демонстрировать неприличную волатильность. В этом смысле переродилась сама политическая система. Ее суть мало изменилась, но в рамках «вида» возникло новое качество. Это не прямая (силовая) диктатура – в той мере, в какой проблема легитимации через популярность остается, хотя и решается иначе. Но это и принципиально новое положение, в котором харизма, однажды став запредельной (или хотя бы будучи объявлена таковой), более не может давать повода и даже намека для сомнений без риска фатальных последствий для режима и персоналий. Нормальный вожак стаи не просто превратился в Акелу – на электоральной репутации старого волка держится все, а его реноме держится на обрушении всех прочих репутаций, личных и институциональных.
