Тут нужна эпохальная деприватизация государства – возможно, даже возмездная (чтобы снизить накал борьбы). Хотя скорее всего это все равно будет война за национализацию власти, хотя и без пальбы.
В этой войне необходим мощный союзник. Теоретически он есть, и так же теоретически понятно, как его мобилизовать, но в жизни… К тому же «электорат инерции» все еще огромен, а в значительной своей части слеп и глух к резонам – пока кормят.
Это и есть историческая ловушка: условия для модернизации возникнут тогда, когда что-либо модернизировать будет уже поздно и некому. Если что-то делать сейчас, то это будет против течения и против шерсти. Если, конечно, это государство каким-то волшебным образом не переориентируется на другой статус – не на свой государственный народ, кормящийся и ворующий, а на тех, кто хочет быть независимым и свободным, способным на самостоятельные, ответственные решения, на тех, кому в этой стране нужна политика, но не от администрации, а в собственном смысле слова. Это было бы чудом, но чудеса случаются, если над ними работать.
10 октября 2012Обновление теории: Государство как не очень стационарный бандит
Публицистика освоила идею: наше государство – стационарный бандит. Это выражение чаще используют как ругательство, хотя его авторы – Манкур Олсон и Мартин Макгир – полагали, что именно оседлый бандит в отличие от бандита-гастролера, грабящего дочиста, включает в калькуляцию будущее. Он берет с граждан поменьше и производит общественное благо, обеспечивая расширенное воспроизводство, что в конце концов позволяет ему брать с граждан побольше. Грабеж становится цивилизованным и легальным. При соблюдении обязательств такой вертикальный контракт может быть легитимным. Хотя исторически устойчивее договор горизонтальный – когда право править не завоевывают, а делегируют.
Однако по критериям институциональной экономики наша власть сплошь и рядом ведет себя скорее как гастролер. В самом деле, реконструируя теневые версии этой «национальной идеи», легко заподозрить курс на окончательное разграбление трофейной территории («Я вам говорил, что мы победим!») с последующим отбытием в места дислокации счетов, активов, недвижимости, детей и прочих нематериальных ценностей, включая духовные, а именно христианские, точнее православные (к лидерам это не относится: в несветлом будущем вне России места им нет, да и здесь тоже).
Также давно подмечено: сидящих на «игле» тяготит и свое производство, и лишнее население. Но осложнения «голландской болезни» не просто портят отношение власти к аборигенам (принципала-автократа к вечно поддатым подданным). Сырьевое проклятье вырождается в институциональное. На экономике перераспределения зиждется ресурсный социум, в котором в расходные материалы записано все: люди, проекты, вывозимые задаром идеи и открытия. К отраслям безвозмездного сырьевого экспорта отходит производство мозгов и знаний. В вековой истории низкого передела сама страна становится полем быстрой наживы и вечной заготовкой под правильное будущее.
Государство по Конституции и в жизни
До развилки между стационаром и гастролером есть выбор между вертикальным контрактом и горизонтальным. По Конституции контракт у нас горизонтальный, что формально исключает формат «государство-бандит» даже в самых гуманных его формах. Постструктуралисты скажут, что Конституция, законодательство и прочие наши красоты – не более чем обломки сцены (а жизнь совсем другая, и анализировать ее надо, деконструируя эти декорации). Но на этих подмостках одновременно играют и живут, причем и труппа, и публика. Нет зрительного зала и ничего вне сцены. Конституционная модель – театр, но мы все актеры, как сказал Уильям Шекспир. Этот контракт никто не навязывал, мы сами его учредили и сами же срываем в новом цикле предательства свободы в истории Отечества. Но пьеса диктует: наш президент в законе при всем желании не может открыто оспорить принцип горизонтального договора как учредительной основы государства. Как автократ он нелегален даже для самого себя; отсюда невроз, идеологическая шизофрения и постоянные обломы в политике.
Этот автократ ограничен в применении легальной силы, что явно мешает (синдром «глиняных ног»). Называть его бандитом без оговорок некорректно при всей нелюбви. Государственный бандитизм без сдержек – все же другое, и как институт, и по жизни. А пока так, злостное хулиганство организованной группы лиц и органов по предварительному сговору в не особо крупных размерах…
Мешает втянутость во внешний мир: боязнь обструкции, угроза давления, проскрипционные списки… Оседлый бандит как иностранный агент, завербованный на вывозе и сбыте добычи. Как если бы пираты хранили клад в банке и не могли без аудиенций.
Другой ограничитель – само общество. Это не иллюзия (если не заигрываться в метафору «бандита», а реально оценивать, что есть, чего нет и, бог даст, не будет даже при этих корсарах). ГКЧП был обречен, потому что эти люди, как и все в то время, отвыкли от крови и страшно ее боялись (тогда-то в историю и вошла Людмила Телень с руками Янаева). Теперь народ к насилию притерпелся. ТВ – сплошной сгусток крови, рейтинги на трупном аромате. Но это виртуальная кровища. Здесь даже реальное воспринимается как кадр, а новости – как сериал. Политическое убийство offline (или суицид) еще может взорвать или инфернально навредить, как тень Сергея Магнитского. Власть нащупывает пределы членовредительства, но понимает: все уже на грани. Еще немного – и ненавидящие ее молча из дома выйдут, сделав реакцию цепной (см. фокус-группы ЦСР, а также статью «Власть проходит период полураспада», «Ведомости» от 4.07.2012).
Поэтому наш автократ вынужден симулировать верность процедуре горизонтальной легитимации и размахивать руками с оглядкой, а не как попадя. Отсюда концентрация бандитизма в политике: народ не насилуют, а соблазняют; ему сушат мозги – мочат лишь оппозицию, да и то фигурально. Чтобы лишить людей денег, сначала у них отбирают голос и крадут голоса. Да и репрессии здесь – палка о двух концах (три девицы в ХХС еще не раз отольются нашим защитникам веры).
Приказчик крадет у хозяина
Далее, эту власть никто не уполномочил собирать с подданных дань: по договору о деньгах она ночной сторож, а это другая экономия государства. Здесь вообще нет легального дохода от положения – все сборы власть обязана калькулировать и перераспределять публично и под законом (бюджет). А вот потом… Эти люди большей частью именно воруют, а вор и бандит-грабитель – разные составы деяний, почти по Бродскому. Здесь все пошло: приказчик крадет у хозяина. Бюджетная клептомания – существенно иной род бандитизма, чем тот, из которого когда-то сформировались вооруженные автократы.
Далее, средняя и низовая бюрократия собирает вторичные бандформирования. Ресурс, растаскиваемый в откатах, нецелевым использованием и проч., ограничен, а страждущих много. Возникает слой самодеятельных мытарей-энтузиастов, действующих от лица власти поверх даже этого постконституционного контракта (по которому власть ворует, но не калечит). Принцип «мы вам будем больше мешать, чтобы вы нам больше платили, чтобы мы вам меньше мешали» легализуется через публичные «услуги» и окологосударственные фирмы, опоясывающие регуляторов, агентства, службы и надзоры. Чтобы отжать «свое», остановив развитие, хватает одного техрегулирования. В обиходе это называется «государственный рэкет» или «регулятивный террор». Плюс рейдерство силовиков (хотя наши надзоры тоже в погонах). Но если главный бандос не защищает от этих «каботажных гастролеров», он срывает контракт, теряя легитимность.
Загоняют народ в подельники
И наконец, последнее в этой системе отношений – население. Андрей Колесников полагает, что, раз выборы, у власти одна проблема: откупиться от бедных. Это так, если бы не дисконт на сознании и процедуре. Экономия огромна. Если бы не бандитизм в политике, эфире и технологиях фальсификата, этого откупа не хватило бы даже близко. Не надо приукрашивать: простейших покупают за полцены, в остальном дурят. Такая «стабильность» минус телевизор = готовый социальный взрыв. Стратегия заведомо нестационарна: клонируя идиотов, власть обрубает перспективу – свою, этих людей, страны кормления.
То же с вопросом: откуда деньги? Известно – из недр. Принадлежащих не только нынешним, но и будущим поколениям. Беда не в том, что людей покупают, а в том, что они продаются. Власть загоняет в подельники народ – и тут же обносит его на разделе добычи. Она грабит и соучастников, и вовсе невинных: дети за этих отцов еще ответят. Здесь без оглядки грабят не просто природу – этот дешевый размен отбирает у страны будущее.
