Месяц или два спустя мне предложили весьма выгодный брак, к которому господин кардинал постарался меня склонить, но скорее из-за неприязни к графу де Суассону, чем по какой-то иной причине. Дело в том, что девушка, которую мне предложили, была племянницей и наследницей барона де Купе, известного противника его семьи.
Дело в том, что граф однажды отправил капитана своих гвардейцев, и тот начал донимать барона под предлогом того, что он сказал что-то нелюбезное в адрес некоей дамы, которую граф уважал. Это стало причиной скандала. Все дворянство, принявшее участие в этом противостоянии, было собрано по письменной просьбе барона, и было принято решение, что его ранг защищает его от подобных нападок. Было решено также, что его должны оставить в покое, а тот, кто нарушит это постановление, будет называться человеком, лишенным чести. Это решение было выполнено, и граф оказался в одиночестве. Он сделал все возможное, чтобы снова быть принятым в благородные круги общества, но никто не хотел с ним общаться. Тогда он попросил для себя командование армией, когда противник подошел к Корби, но все войска уже были под чьим-то командованием, однако он все равно надеялся, что конъюнктура будет к нему благоприятной. Чтобы преуспеть в этом деле, он пошел на жуткие траты, накрыв двенадцать столов по двадцать пять приборов на каждом, пригласил всех, предлагал каждому деньги.
Таким способом он добился дружбы многих, но при этом родственники и друзья барона де Купе так его и не простили, а так как они только и думали что о мести, они обратили свой взор на меня, когда встал вопрос о замужестве его племянницы. Они были уверены, что господин кардинал меня поддержит. Ему даже рассказали обо всем, и он мне сказал, что это лучший для меня вариант. Я был удивлен подобным предложением, ведь у меня не было ничего, что могло бы выделить меня в качестве жениха, и я сразу решил, что за этим что-то скрывается. Однако, увидев девушку, я понял, что она прекрасна, но излишне свободна от предрассудков, так как уже на второй встрече она показала мне, что мы уже почти муж и жена и я не должен неправильно интерпретировать ее некоторые небольшие вольности. Уже этого было для меня достаточно, а присмотревшись к ней повнимательнее, я решил, что она беременна, и это меня тут же совсем охладило. И я не ошибся, она действительно оказалась беременной, ее родственники спешили выдать ее замуж, и они сочли неправильным то, что я отошел в сторону, и даже надавили на барона де Купе, чтобы он побранил меня. Чтобы очернить меня перед господином кардиналом, они сказали, что граф де Суассон отговорил меня от этого брака, что я встал на его сторону и что они считают, что я полностью в его руках и это отстраняет меня от них. Это последнее они могли говорить спокойно, но господин кардинал подумал, что все, что они говорят, это правда, и приказал бросить меня в тюрьму, даже не выслушав моих объяснений.
Я обратился к Ля Удиньеру, который закончил карьеру капитаном гвардии и который был одним из моих друзей. Я попросил его прийти ко мне, и я сказал ему, что со мной все кончено, если он не замолвит за меня словечко, ибо мои враги наговорили на меня господину кардиналу. Я сказал, что кардинал поступает жестоко по отношению к человеку, который верно служил ему, который не мог его оскорбить в ситуации, когда самозащита была необходима и вполне законна, что я прошу разузнать, чем я вызвал такое недовольство, что если я виновен, то готов предстать перед судом и даже умереть, но я невиновен и не могу спокойно смотреть на потерю его уважения и милости.
Ля Удиньер пообещал мне сделать то, что я у него просил. На следующий день он снова пришел ко мне и сказал, что у него для меня есть лишь нехорошие новости: что господин кардинал так зол на меня, что решил отрубить мне голову, что он говорил, что пригрел змею в своем доме, что я шпионил на графа де Суассона, по приказу которого я не только отказался жениться на племяннице барона де Купе, но и выступил против него. Я не смог удержаться от смеха при таких обвинениях, а потом сказал, что даже самые великие люди иногда ошибаются, как простые смертные, и попросил от моего имени передать, что я не хочу, чтобы мне отрубали голову, что не хочу и слышать о графе де Суассоне, что не желаю племянницу барона де Купе только потому, что она беременна, причем не от меня, и находится уже на четвертом месяце, а Его Преосвященство не может требовать такого от своих подчиненных.
Ля Удиньер передал слово в слово наш разговор господину кардиналу, и он был очень удивлен, когда узнал, что эта девушка была беременна. Он внимательно посмотрел ему в глаза, ничего не сказал, но его молчание не длилось долго.
— Возможно ли, Ля Удиньер, — сказал он, — чтобы меня обманули, чтобы эти жалкие создания посмели меня обмануть?
Ля Удиньер ответил ему, что знает меня как честного человека, что если я что-то говорю, что так оно и есть на самом деле, и что есть способ все прояснить, что нужно вызвать племянницу к Его Преосвященству или отправить к ней опытную женщину, что еще лучше. Господин кардинал посмеялся над этим предложением, но в то же время послал за бароном де Купе. Он поставил перед ним вопрос ребром: беременна ли его племянница и господин ли де Суассон разорвал помолвку? Такие вопросы обеспокоили бедного барона, он попытался пойти на попятную и отвечать уклончиво, но господин кардинал пригрозил ему, и тот вынужден был пасть ему в ноги и просить прощения. Господин кардинал отправил его в тюрьму и в тот же момент приказал выпустить меня. Увидев меня, он протянул мне руку и сказал, что постарается исправить то, что сделал. Я поцеловал ему руку и сказал, что благодарен ему за заботу о себе, добавив, что мне хотелось бы, чтобы он поверил, что я не способен на предательство.
* * *
Так я снова вернул себе его милость. Через несколько дней господин кардинал сказал мне, чтобы я начистил сапоги и был готов отправиться в путешествие. Нужно было направляться в Брюссель, куда вынуждена была уехать мадам де Шеврёз[14] после того, как она попыталась повлиять на образ мыслей королевы-регентши.
Ее подозревали в том, что она интригует, вступив в сговор с группой высокопоставленных дворян, и я должен был раскрыть эти интриги. Однако, чтобы никто не заподозрил об истинной цели моего путешествия, мне приказали переодеться в капуцина, чтобы все думали, что я им и являюсь. Соответствующую одежду мне должны были подготовить за два-три дня до отбытия. Кроме того, я должен был поселиться у капуцинов на улице Сент-Оноре, как будто я прибыл туда из какого-то провинциального монастыря.
Отец Жозеф
Настоятель, который был человеком отца Жозефа[15], фаворита кардинала, принял меня как положено, и, получив инструкции от самого отца Жозефа, я отправился в Брюссель, куда мне следовало прибыть пешком. Это было необходимо, чтобы быть похожим на молодого монаха, верного своему предназначению.
Я быстро устал от ходьбы и от необходимости попрошайничать во имя любви к Господу, я просто проклял это путешествие. Тем не менее я прибыл на место через пятнадцать дней непрерывной ходьбы. Я был в таком состоянии, что два дня не мог подняться. Я нашел на месте какую-то жалкую кровать, хотя был привычен к приличным постелям, упал на нее, но вскоре должен был идти в церковь. Мне стало казаться, что кардинал отправил меня в настоящее чистилище.
Мадам де Шеврёз
Тем временем я познакомился с несколькими французами, которые тоже прибыли в монастырь. Указав им на одного человека, которого мне часто приходилось видеть в монастыре, я спросил у них, кто это такой. Мне ответили, что это маркиз де Лаи к, который и был тем человеком, которого я искал. Это был фаворит или даже возлюбленный мадам де Шеврёз, или, лучше сказать, он был им несколько лет назад, но с тех пор она решила заключить брак с господином де Шеврёзом, то есть она, по сути, соединила в одно шикарное рагу любовника и мужа. При отправлении из Парижа я был проинструктирован, что он был фаворитом эрцгерцога[16], и целью господина кардинала было оторвать его от него, вызвав в нем ревность.
Де Лаик, к которому мне не терпелось приблизиться, сам опередил меня, подошел и начал задавать вопросы по устройству монастыря. Я не упустил возможности воспользоваться этим случаем, мы разговорились, и я рассказал ему, что моя мать — валлонка, а с моим отцом обошлись несправедливо. Он слушал меня с удовольствием, а потом стал приходить достаточно часто. До поры до времени я не решался раскрыться, но он опять опередил меня, спросив, не соглашусь ли я передать несколько писем во Францию. Я ответил, что с удовольствием оказал бы ему услугу, но не решаюсь, так как опасность выглядит очевидной. Он сделал все возможное, чтобы меня успокоить, но я для верности еще поупорстовал. Он продолжал настаивать, утверждая, что я должен это сделать ради родины моей матери, то есть ради Фландрии. Я еще поделал вид, что сомневаюсь, сказав, что я и сделал бы, что меня просят, но я связан обязательствами в отношении Господа, и что мне будет трудно объяснить свое возвращение во Францию. На это он ответил, что если проблема только в этом, он ее решит за меня, а мое дело — лишь дать согласие, и он сделает все, что нужно.
