Я удостоился кое-каких ласк от господина кардинала после того, как уже говорилось, как я объяснил ему необходимость своего возвращения. Но либо ему было удобно всегда держать меня при себе, либо он не хотел меня повышать, но в результате он довольствовался лишь тем, что время от времени награждал меня, не давая никакой должности. После возвращения я получил от него две тысячи луидоров[20], но в моем положении это меня совсем не обрадовало. Я много тратил, и хотя получал сто тысяч экю в год, их не хватало.
Я видел, что поступаю неправильно, но не мог ничего поделать. Чтобы иметь что-то более солидное, я попросил для себя роту гвардейцев, когда освободилось это место, но господин кардинал сказал мне, что я не понимаю, что прошу, что любой капитан гвардии лишь мечтал бы оказаться на моем месте и что у него есть ко мне дело.
Короче, он все так представил, что я ему еще должен был быть обязан за отказ, что я его еще буду благодарить за эту милость, в которой я не видел ничего особенного. При этом он дал мне еще одно аббатство с шестью тысячами ливров ренты, и я поставил туда одного из моих братьев, а то моя мачеха начала уже всем говорить, что я ничего не могу добиться от господина кардинала, что он меня бросил, а я два года провел в тюрьме за долги.
Так она описывала то время, когда я находился в Брюсселе. Хотя я и слышал эти разговоры, но я решил не отказываться от своего долга. На ее месте многие благодарили бы меня, но она, узнав, что за это надо немного заплатить, еще больше ополчилась на меня. Она не только начала жаловаться, что я не делаю никакой разницы между родственниками и нашим кюре, которому я все сделал бесплатно, но и стала обвинять меня, что я дал ему больше, чем следовало бы. Она проконсультировалась в Орлеане и решила, что соглашаться на аббатство — это спекуляция, и всем объявила, что не хочет этим заниматься.
* * *
Это не помешало мне сделать все, что я хотел, для ее старшего сына. Узнав, что он попусту теряет время в деревне, я поместил его в Академию, а потом, оплатив его пансион, представил его господину кардиналу и спросил, куда его можно пристроить. Мне хотелось определить его в мушкетеры, но, зная, что у меня не очень хорошие отношения с господином де Тревилем, который ими командовал, я решил этого не делать. Да мой брат и сам был больше склонен к службе в гвардии, чем к тасканию мушкета в каком-нибудь полку. Когда я понял это, я поместил его в гвардию, и через шесть месяцев господин кардинал дал мне для него младший офицерский чин[21]. Давая его, он мне сказал, что в этом-то и заключается разница между тем, что принадлежит ему, и тем, что ему совершенно неинтересно.
Это прекратило на некоторое время стенания моей мачехи, во всяком случае она стала возмущаться не так открыто, опасаясь, что в нее в ответ бросят камень. Но мой брат был убит во время первой же осады во Фландрии, и она возобновила ругательства в мой адрес. Она стала говорить, что я погубил ее сына ради каких-то своих интересов, что без этого я не стал бы искать ему должность, что для этих же целей я вызвал в Париж еще двух своих братьев, что я и третьего хочу подвергнуть той же участи.
Все советовали мне не обращать внимания на эту сумасшедшую, но я это делал скорее для себя, чем для нее. Я попросил господина кардинала отдать мне младший офицерский чин моего убитого брата, чтобы я мог передать его старшему из тех, кто остался. Можно сказать, что я занимался детьми, не имея возможности произвести хотя бы одного на свет.
Это все сильно истощало мою казну, а если добавить к этому и мою собственную расточительность, то это позволяло господину кардиналу часто повторять, что я напоминаю ему бездонную корзину.
— Мне вечно не хватает денег, Монсеньор, — сказал ему я, — но имейте жалость к бедному отцу, у которого есть еще шесть детей. Он засмеялся в ответ и больше не отказывал в том, что я просил. Из этого я вытянул пятнадцать тысяч ливров в год, не считая двух аббатств, двух младших офицерских чинов в гвардии, которые были мне даны. Одну из моих сестер он поместил в Монмартрское аббатство, и это не стоило мне ни су[22], но я стал смотреться как маленький фаворит. Но при всем при этом я не всегда выглядел довольным своей судьбой, и я говорил, что у меня нет ничего и после меня ничего не останется.
— Монсеньор, — говорил ему я, — если бы я мог иметь маленькую комнатку в Сорбонне и докторскую долю, как было бы здорово.
— Ты всегда недоволен, — сказал мне он, — ты мне стоишь больше, чем четверо других, однако ты вечно жалуешься.
— Бог свидетель, Монсеньор, — ответил ему я, — я так молод, и мне так многого не хватает.
— Почему ты не экономишь? — спросил он.
— Ах, Монсеньор, — ответил я, — вы же знаете, что у меня много детей, я прошу только тогда, когда действительно нуждаюсь, несмотря на то что вы мне даете, у меня нет ни су накоплений.
— Я тебя понимаю, — сказал он, — ты просишь у меня гарантированного хлеба на случай, если я умру, а об этом надо думать.
Я искренне поблагодарил его за слова, которые мне очень понравились. Потом прошло дней пятнадцать, в течение которых Его Преосвященство, казалось, и не вспоминал о том, что я сказал, а я не мог докучать ему каждый день и просто молча выполнял свою работу. Некоторое время спустя он пригласил меня в свой кабинет, взял маленькую шкатулку, открыл ее и сказал:
— Ты просил у меня хлеба насущного, и настало время дать его тебе.
Одновременно с этим он достал пергамент, связанный двумя ленточками, и протянул его мне.
— Держи, — сказал он, — это тысяча экю ренты одного Лионского банка, и я решил даровать тебе эту пожизненную ренту, так как ты не выглядишь хорошим управляющим своим состоянием.
Несложно себе представить, как я был рад этому подарку. Это было лучше, чем если бы мне просто подарили двадцать тысяч экю, так как я бы все тут же потратил и не смог бы ничего накопить.
Этот подарок Его Преосвященства спровоцировал страшную зависть в его доме, стали говорить, что все подобные милости достаются новичкам, а старых вечно обходят вниманием. Но это было еще ничего по сравнению со злобой моей мачехи. Она сказала, что бесполезно пускать пыль в глаза, что мое злое естество не изменится, что я гнусный притворщик, что я все делаю только для себя, чтобы обмануть законных наследников, что я сам сделал этот счет в банке. Мой отец приехал в Париж, я пожаловался ему на ее поведение, но это был такой несчастный человек, он был настолько ослеплен своей женой, что мне показалось, что говорить с ним равносильно тому, что биться головой об стену.
* * *
Мы часто бывали в Рюэле, где господин кардинал имел очень красивый дом. Это были прекрасные места для охоты, я же охоту очень любил, а посему ничуть не скучал. Де Бомон служил капитаном в Сен-Жермене, он был одним из моих друзей, и мне часто доводилось охотиться вместе с ним. Однажды он пришел и предложил мне развлечься, мы загнали оленя в лесу, а после этого он пригласил меня посетить его лесной домик. Я сказал, что сегодня никак не могу, и он пошел туда один. По дороге он встретил камердинера одного местного дворянина. Тот шел с ружьем, и де Бомон поинтересовался, знает ли он, что это запрещено. Тот, увидев, что перед ним всего один человек, ответил, что прекрасно знает, но взял ружье, чтобы подстрелить кролика. Де Бомон, шокированный таким ответом, спросил, знает ли тот, с кем разговаривает.
— Как я могу вас не знать, — сказал ему этот плут, — вы слишком заметная личность, чтобы вас не узнать.
Де Бомон был одноглазым и совсем потерял самообладание при подобном ответе. Однако он заметил, что нарушитель встал в защитную стойку, и тогда он сделал вид, что в лесу еще кто-то есть и он готов прийти ему на помощь. Камердинер немедленно развернулся и вернулся в дом своего хозяина, где в тот момент случайно находился я. Он ничего не рассказал о том, что произошло, но так как мы сидели за столом, он спустился на кухню. Вскоре мы услышали шум во дворе, и это заставило нас подняться, чтобы пойти посмотреть, что происходит.
Я был удивлен не меньше, чем хозяин дома, так как двор был полон людей в синих полукафтанах. Это были гвардейцы де Бомона. Камердинер говорил с ними, но при этом они не знали, кто он. Они рассказали, за кем пришли. И тогда, вместо того чтобы пойти с ними, он убежал в дом и там спрятался. При этом хозяин дома, не знавший, что происходит, взял ружье и был готов выстрелить. Я остановил его и двинулся к гвардейцам, которые все прекрасно меня знали, и спросил, в чем дело. Они рассказали мне, что произошло. Я попросил их не двигаться, пока я не вернусь, и пошел все объяснить хозяину дома. Я предложил ему, чтобы один гвардеец вошел в дом вместе со мной. Это было непросто, но он доверился мне. Гвардейцы все вокруг обыскали, понимая, что камердинер не мог уйти далеко. Они осмотрели все уголки, но безрезультатно, а потом решили, что его унес сам дьявол. Лишь после того, как они удалились, камердинер хозяина дома выбрался из своего тайника.
