Ему принесли марципан и что-то вроде манного колобка в густом сиропе. Первая еда с прошлого ужина сто одиннадцать лет назад. Завтрак необычный, но Стэнтон был рад и ему. Он положил на столик купюру в десять лир и сделал знак – сдачи не надо. Улыбнувшись, хозяин вернулся к своим кофе, газете и цигарке.
С улицы слышались призывы на молитву. Сквозь витрину с кальяном было видно, как на маленькой площади собираются правоверные. Стэнтон достал из кармана сильно похудевший бумажник. Никаких кредиток и удостоверений, лишь турецкая валюта начала двадцатого века.
И две распечатки.
Они лучше всего напоминали о долге и укрепляли решимость.
Два последних электронных письма Кэсси.
Одно с просьбой о разводе.
И другое, самое последнее. В нем была искра надежды. Ответ на его мольбы и обещания. И он помчался домой, чтобы поговорить с ней.
Если ты хоть немного изменишься.
Нет, даже не изменишься. Просто опять станешь собой. Тем, за кого я выходила.
Отцом наших детей.
Тот человек был таким же неистовым, как ты сейчас. Но не таким злым.
Таким же твердым. Но не таким жестким.
Таким же спокойным. Но не таким холодным.
Стэнтон залпом выпил кофе и подал знак – повторить.
Он так хотел ее убедить, что сможет стать прежним. Но четыре обдолбанных отморозка лишили его этого шанса. Кэсси умерла, считая его неисправимым. Тесса и Билл умерли, считая, что мама уходит от папы.
Потому что папа – тупой эгоистичный ублюдок, не заслуживший их любви.
Я никогда не жалела, что вышла за военного. Потому что знала: ты веришь в то, ради чего рискуешь своей жизнью. И отнимаешь чужие.
Я никогда не жалела, что вышла за дурака, считавшего, что его игры со смертью вдохновят подростков.
Даже когда у нас появились дети, а ты не угомонился. Хоть ты мог оставить меня вдовой, а наших детей сиротами, я не противилась.
Потому что подписалась на такого человека.
Ты тоже знал, что женился на девушке, которая предпочтет валяться в постели и смотреть дневные телепрограммы, нежели в непогоду лазать по горам.
На девушке, которая не хочет нырять с аквалангом. И летать на параплане (и даже смотреть, как это делаешь ты).
Мы оба знали, что получили, и были этим довольны.
Но кто этот новый человек, Хью?
Я его не знаю. А ты?
Правда, Хью? Серьезно?
Телохранитель? Наемник? Прославленный охранник?
Ты оставляешь меня и детей, чтобы служить шестеркой миллиардеров? Ты впрямь готов за них принять пулю?
Мы так мало для тебя значим?
Она права. Это было безумием. Зачем он это сделал?
Озлобленность? Скука? Гордыня?
Всё вместе. Но главное, конечно, гордыня. Дурацкая мужская гордыня. Когда его вышибли из армии, а сетевая затея опротивела, он просто не знал, чем заняться. Слонялся по дому, ругался с Кэсси, орал на детей. Он себя чувствовал… бабой.
И потом, деньги. Прежде они с Кэсси о деньгах не думали. Как-то всегда хватало. Но «Кремень наперекор Крутизне» ненадолго превратил их в богачей. Ну, так казалось. Теперь они могли себе позволить настоящий дом в хорошем районе. Намечался второй ребенок, требовалось больше места, и он просто взял и в рассрочку купил дом. Не сказав ей. Конечно, сперва она психанула, но он знал, что она влюбится в этот дом. Их первый настоящий дом. Прежде были только съемные и служебные квартиры.
Он не мог допустить, чтобы все это рухнуло.
Не мог сказать Кэсси и детям, дескать, собирайте манатки, выплаты стали непосильны. Он был слишком… гордый.
Значит, ипотека нам не по карману! Ладно, съедем. Найдем что-нибудь подешевле, а то будем жить всъемной квартире или даже в палатке! Ты это умеешь. Если тебе скучно – читай. Нужна работа – иди грузчиком в супермаркет! Стань мойщиком своих любимых машин. Продавай гамбургеры. Думаешь, нас колышет, что папа больше не герой? А ты по-прежнему мнишь себя героем? Наверное, в мечтах спасаешь охваченных ужасом принцесс от торговцев живым товаром. Выручаешь школьников, похищенных сбрендившими вояками. Ты всегда был большим мальчишкой, и за это мы тебя любили. Но теперь ты всего лишь оберегаешь самых гнусных себялюбцев на свете.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Конечно, она была права. Когда бывший однополчанин-спецназовец предложил работу в международном «охранном» агентстве, прозвучало много высоких слов о защите беспомощных от хищников. Тяжелая задача, которую власти не могут или не хотят выполнять. Борьба с пиратами, охрана миссионеров-просветителей от фундаменталистов.
Но письма Кэсси застали его в Эгейском море. Опершись на рейлинг, он стоял на палубе роскошной яхты. Костюм, темные очки, гарнитура. Он получал отменное жалованье, но был всего лишь вооруженным громилой, сопровождающим босса. Служил новой расе, господствующей в мире на плаву. Особям двадцать первого века – безудержно растущей флотилии миллиардеров и триллионеров, переселившихся в море, дабы укрыться от социальной катастрофы, в значительной степени спровоцированной их трудами. В полном смысле слова беженцам от изменения климата.
Я гордилась тобой, когда в миротворческих миссиях ты рисковал жизнью, спасая детей, так похожих на наших.
Я гордилась тобой, когда ты рисковал жизнью и снимал свои ролики для подростков, которым не повезло иметь такого отца.
Но рисковать жизнью ради медиамагнатов, нефтяных королей и паразитов, торгующих недвижимостью? Чтобы они тешились на своих яхтах, когда весь прочий мир полыхает?
Нет уж!
Биллу и Тессе нужен отец, который любит их, а не собственные закидоны.
Если вдруг встретишь себя прежнего, скажи ему, чтобы позвонил нам.
Эта последняя строчка была искрой надежды. Он не позвонил. Он помчался. Тотчас бросил работу. Сошел на берег и рванул в ближайший аэропорт. Полетел в Лондон. Чтобы встать на колени и обещать: он будет настоящим мужем. И настоящим отцом.
Он не исполнил обещания, потому что даже не успел его дать. Родные так и не узнали, что он возвращается…
Стэнтон выпил вторую чашку кофе, налил себе стакан воды.
И тут услышал голос. Английскую речь.
– Гарсон! Кофе с коньяком, и побыстрее!
Стэнтон окаменел.
Голос был ему знаком.
7
Утренний дождь с градом уже опять сменился снегом, когда Стэнтон и Маккласки переходили через реку Кем, шагая к университетской церкви, маячившей в плотном белом тумане.
– Неописуемая красота, правда? – Маккласки приостановилась на мосту. – Прямо душа воспаряет, да?
– Виноват, – ответил Стэнтон. – Вот Кэсси точно обомлела бы.
– Ну да, – вздохнула Маккласки. – Жестокая насмешка утраты: всякая обычная радость превращается в муку. Всякая улыбка – точно нож вострый. Всякая красота лишь бередит рану.
– Благодарю.
Служба и впрямь была мучительно красива. Словно повторные похороны. Море трепещущих свечей. Проникновенный хор. Мощная поэтика библейских строк, способная растрогать даже неверующего. Нестерпимая величавость обряда, за триста лет почти не изменившегося.
Стэнтон полагал, что после службы они вернутся в дом декана, но Маккласки взяла его под руку и через двор, продуваемый студеным ветром, повела к Большому залу. Многие из паствы шли в ту же сторону – почтенные университетские мужи, согбенные возрастом, руками придерживали разнообразной формы головные уборы с бахромой и кисточками. Ветер вздымал их мантии, грозя сдуть самых тщедушных.
Два привратника стояли у входа в зал, другие заняли позиции по периметру двора. Все были в традиционных котелках (нелепых в сочетании со светящимися куртками), но что-то в их поведении подсказывало, что они вовсе не привратники. Слишком сосредоточенные, слишком одинаковые. По мелким деталям Стэнтон всегда мог распознать охранников.
