— Я так и понял.
— Правда?
— На улице Верности такой девахе, как ты, делать нечего.
О, господи, еще один физиономист!.. И еще одна шуточка на тему.
Остаток пути до Суворовского мы проделали в полном молчании. Я попросила остановить машину за три дома до дремовского логова: в моем положении осторожность не помещает. Шофера же прорвало, как только я взялась за ручку.
— Может, оттянемся? — спросил он, повернув ко мне свое блинообразное лицо с оспинами, отдаленно напоминающими лунные кратеры.
— В другой раз, дорогуша.
Я искренне надеялась, что не увижу его никогда в жизни. Даже если мне не повезет и ее остаток придется провести в бегах.
— Подожди…
Он похлопал себя по карманам в поисках бумажки, но, так и не найдя ничего подходящего, вытащил из бар-дачка газетный лист и прямо на полях написал телефон.
— Меня Геной зовут. Позвони, когда соскучишься.
— Непременно.
Ломая каблуки, я выскочила на тротуар. Сексуально озабоченный Гена эскортировал меня еще с десяток метров, а потом, коротко посигналив, умчался в сторону Смольного.
Все. Теперь к Стасу. Он просто обязан вытащить меня из того дерьма, в которое я вляпалась.
* * *
…Стас умел жить широко.
Я убеждалась в этом постоянно, стоило мне только зайти в его шикарный подъезд с усатыми консьержками и цветами на лестничных площадках. Цветы носили сомнительного качества название Ванька мокрый.
— Куда? — в сто двадцать первый раз спросила меня консьержка баба Люба, бывшая вохровка.
— В девятнадцатую. К Дремову, — в сто двадцать первый раз ответила я.
— Дома он. Еще не выходил… — снизошла баба Люба и добавила — со всей классовой ненавистью, на которую была способна:
— Шастают тут всякие…
Стас жил на последнем этаже, в так называемом «русском пентхаузе» с мансардными окнами и сломанными перегородками. Со времен нашего знакомства в Таллине он разбогател, обуржуазился, завел себе дорогую мебель, две финиковые пальмы и попугая-жако по кличке Старый Тоомас. Все свободное время Стас посвящал обучению тупоголовой птицы матерным ругательствам.
Некоторые из них ему придется выслушать и от меня.
Лифт, как всегда, был занят, и я поплелась на шестой этаж пешком.
И на несколько минут остановилась перед большим зеркалом на площадке между первым и вторым этажами; тяжелая махина в позолоченной раме осталась здесь еще со времен Февральской революции. Я осмотрела себя и нашла, что выгляжу гораздо хуже, чем утром: ошметки теней, осыпавшаяся тушь на ресницах, ввалившиеся щеки и опущенные уголки губ. О глазах и говорить не стоит. Совсем некстати я вспомнила, что именно такой (прямо скажем, бледный) вид имела наша со Стасом общая подружка Кайе — после ночи, проведенной с двумя симпатичными выпускниками училища имени Фрунзе.
Черт, сейчас я согласна была на целый эсминец симпатичных выпускников — лишь бы со мной не случилось того, что случилось. Но нож по-прежнему лежал в сумке и даже не думал исчезать оттуда.
Я нетерпеливо нажала звонок Стасового родового гнезда и приготовилась с порога заехать ему в челюсть. Но рукоприкладствовать не пришлось: за дверью было тихо.
— Стасевич! — заорала я. — Открывай, ублюдок!
Никакого ответа.
Выждав еще несколько минут (на случай посещения Стасом санузла), я возобновила штурм. И снова он не принес никаких результатов. И тогда в моей голове щелкнуло:
А что, если Стас просто подставил меня?!
Мысль, показавшаяся поначалу невероятной, быстро обросла нужными свидетелями и ненужными подробностями. Стас не имел никакого отношения к гастролям классических исполнителей, но почему-то ему срочно понадобилась аудиенция у Олева Киви. Стас дал мне фотографию жены Киви и попросил максимально соответствовать ее изображению. Стас купил мне билет в филармонию — именно на то место, на котором всегда сидела она. А столик в «Европе»? А чертов мускат «Миральва»? А контактные линзы? А перстень?!.
Я едва не прошибла головой дверь. Олев Киви сказал, что точно такой же перстень он подарил своей жене. Какого хрена «точно такой же»?! Это и был перстень его жены! Но откуда Стас взял его? И зачем, зачем?!!
Я вцепилась в листья Ваньки мокрого, стоящего на подъездном подоконнике, и зарыдала. Но это не были слезы отчаяния, — меня душила ярость. Как я могла забыть о его сутенерском прошлом? В том, чтобы подставить шлюху, не было ничего экстраординарного. Напротив, это даже поощрялось: шлюха всегда должна знать свое место.
Ты за все мне заплатишь, Стасик Дремов! Тем более что терять мне нечего. Я знаю еще один способ проникнуть к тебе в квартиру.
Поднявшись на полпролета вверх, я оказалась перед чердачной дверью. Ключ от нее хранился в пожарном щите, за образцово свернутым брезентовым рукавом. Этот тайничок показал мне когда-то сам Стас, находившийся в благодушном подпитии: иногда его перемыкало, он вспоминал, что в детстве мечтал быть астрономом и открыть хотя бы одну сверхновую звезду. Никаких сверхновых он не открыл, детскую мечту задвинул за бритый лобок, а вот страсть к пьяным посиделкам на крыше осталась.
Ключ оказался на месте.
Я вставила его в замочную скважину и открыла дверь на чердак.
К крошечному слуховому окну вел узкий проход: часть чердака была перегорожена стеной, за которой располагался второй этаж двухуровневой квартиры Стаса. Год назад он дал на лапу кому-то из районной администрации, чтобы ему позволили перенести коммуникации, выдолбить трухлявую чердачную начинку и расширить свои владения.
…Чтобы выбраться на крышу, мне пришлось снять туфли и обматерить никчемного двойника платья Аллы Кодриной. Мало того, что такая модель никогда не шла мне и мешала передвижению — она, именно она сыграла роль приманки для Олева Киви. Она ввергнула меня в несчастье. Раскаленные листы железа жгли мне пятки, но я не чувствовала боли: Стас Дремов должен за все ответить.
Или все мне объяснить.
Добравшись до его первого мансардного окна, я заглянула вовнутрь: дохлый номер — весь обзор перекрывала гребаная, не на шутку разросшаяся финиковая пальма. Оставалось еще одно окно. Но если вторая пальма показывает те же темпы роста — плохи мои дела.
Со вторым окном мне повезло больше: оно находилось прямо над кроватью Стаса. Пьяная страсть к звездам взяла верх над трезвой страстью к флоре. Ура, olgu tervi-tatud [14] детские мечты, как сказала бы Анне Раамат, звезда эстонского любительского порно…
Стас лежал на кровати, широко раскинув руки — в своей любимой позе пресыщенного шейха. Я принялась стучать каблуком туфли по стеклу, привлекая к себе внимание, но он даже не пошевелился. Только Старый Тоомас, ходивший по кровати, поднял голову и захлопал линялыми крыльями. Я сложила ладони лодочкой, спасаясь от прямого солнца, и приблизила лицо к стеклу: теперь солнечный свет не мешал мне, и я смогла рассмотреть комнату.
И Старого Тоомаса.
И Стаса.
Старый Тоомас отклячил хвост и нагадил прямо на простыню. Но Стас не согнал неряху с кровати. Он и не мог этого сделать… Он тоже был мертв!
Мертв, как Олев Киви.
Мертв. Убит.
Так же, как виолончелист.
Вся голова в крови.
На секунду мне показалось, что я схожу с ума, что я снова вернулась в гостиницу, из которой с трудом выбралась сорок минут назад. Но это была не гостиница, это была квартира Стаса! Я нависала над ней, вцепившись побелевшими пальцами в раму, с бесполезными туфлями в руках, с бесполезной сумочкой, с бесполезной жизнью.
Комната Стаса завертелась перед моими глазами, кровь на простынях сложилась в контуры острова Сааремаа — именно туда пригласил меня Стас в первое лето нашего знакомства. Пригласил и предложил работать на себя. На Сааремаа мы так и не поехали, но предложение Стаса я приняла. И вот теперь он мертв. И у меня больше нет работодателя. И лучшее, на что я могу рассчитывать после побега из гостиницы, — это пошивочный цех в какой-нибудь женской колонии. От безысходности ситуации я застонала. Еще вчера вечером я была относительно свободна и относительно счастлива.
Кажется, я отрубилась.
А когда пришла в себя — тело Стасевича по-прежнему парило подо мной. Мое же собственное тело, распятое на стекле, отбрасывало причудливую тень на кровать. И, по странному, почти мистическому совпадению, контуры тени почти совпадали с той позой, в которой лежал Стас. «Он потянет за собой и меня, потянет и меня», — билось в моих висках.
Я сползла со стекла и на четвереньках добралась до чердачного окошка. Вон отсюда. Теперь ты можешь надеяться только на себя.
Выбравшись на площадку, я отряхнула платье и надела туфли. И, стараясь удержать в груди бешено колотящееся сердце, направилась к лифту. А в следующую минуту… Я даже не успела сообразить, что происходит, когда дверцы лифта распахнулись, и из них выплыла Вера Константиновна.
Вера Константиновна, вечная Стасова домработница, старая сука, ненавидевшая всех женщин моложе тридцати пяти.
