От отчаяния она стала злиться.
Она бежала вверх и звонила во все квартиры подряд. Но никто не открывал, и лишь где-то снизу хлопнула дверь и сварливый женский голос закричал:
– Перестаньте хулиганить, а то я сейчас милицию вызову!
Олин преследователь и не думал сдаваться – шумно пыхтя, он упорно карабкался вслед за ней.
Девятый этаж оказался последним.
От слабости Оля не чувствовала ног, дыхание сбивалось. Дальше бежать было некуда. Она позвонила в последнюю дверь, за которой царила равнодушная дневная тишина, и беспомощно огляделась.
– Ну все… я тебя… ты у меня… – задыхаясь, пробормотал преследователь, заползая на последнюю ступеньку. Оля толкнула его ногой, а потом стала карабкаться по приставной лестнице вверх – там, на потолке, был люк, ведущий на чердак.
В последний момент мужчина успел ухватить ее за край куртки. Оля быстро расстегнула молнию, и куртка оказалась в руках у ее преследователя. Она молила бога только об одном – чтобы люк не оказался запертым.
Из последних сил забралась на самый верх лестницы, толкнула люк плечом – и, на ее счастье, он подался.
Она быстро скользнула внутрь, захлопнула дверцу и упала на нее всем телом.
Ее преследователь тем временем недоуменно смотрел вверх.
– Юркая, как обезьяна… – констатировал он. – Вот поди ж ты, догони такую!
Он брезгливо повертел в руках ее куртку, заляпанную уличной грязью, а затем бросил ее вниз, в лестничный пролет. Долго смотрел вниз, а после того вызвал лифт. Пока ждал его, все потирал ушибленный затылок.
– Вот, теперь шишка будет! – с сердцем произнес он и, войдя в пустую кабину, нажал на кнопку первого этажа…
Оля не знала, что человек, преследовавший ее, давно ушел.
Она лежала в полутьме и напряженно вслушивалась.
Ей слышался быстрый топот – словно тот незнакомец все еще преследовал ее, но на самом деле это билось ее сердце.
От усталости Оля не чувствовала собственного тела.
– Как глупо… как все глупо! – попыталась она засмеяться.
Оля хотела встать, но не смогла.
Где-то там, снаружи, по карнизу бегали голуби, стрекоча коготками, и возбужденно курлыкали.
Оля лежала на полу, покрытом толстым слоем мягкой пыли, и смотрела вверх – туда, где пересекались какие-то балки и стропила. После той паники, которую она испытала, убегая от уличного хама (хотя, если подумать, и ему тоже здорово от нее досталось), вновь наступила тоска – такая острая, что ее едва можно было вынести.
Мысль о ребенке – о Дунечке, которую она потеряла, отогнала последние остатки страха.
Оля лежала на чердаке, в пыли, и не испытывала никакого беспокойства из-за странности своего положения, словно так и должно было быть – ее место здесь, и оно ничем не хуже другого.
А потом она погрузилась в легкую дрему…
Пришла в себя не сразу – было холодно, а сквозь подслеповатые чердачные окна, похожие на бойницы, сияла огнями ночная Москва.
Оля встала и обошла чердак. Нашла какое-то старое, рваное пальто и вязаную шапку – такие шапки обычно носят строители. От всех этих вещей странно пахло, но Олю уже мало трогали подобные мелочи, она закуталась в пальто, надвинула сверху какой-то половик вместо одеяла, который нашла тут же, рядом, и снова заснула.
Окончательно проснулась она далеко за следующий полдень, чувствуя полнейшее равнодушие ко всему окружающему, и к себе в том числе.
Хотелось только есть.
Через люк Оля снова вылезла наружу и пешком спустилась по лестнице (то, что можно воспользоваться лифтом, ей даже не пришло в голову). Старый половик она упорно тащила за собой…
Какая-то тетка стала орать на нее, когда она выходила из подъезда – Оля так и не поняла, почему.
Есть хотелось все сильнее.
Оля брела по улице, щурясь от мартовского солнца.
Около церкви кто-то сунул ей в руки бумажную десятку.
Оля не сразу вспомнила, что это деньги и для чего они. Сунула десятку в окошечко ближайшего ларька и сказала:
– Чего-нибудь… – Голоса своего она не узнала. «Это кто, я?..»
Ей протянули шоколадный батончик. В общем, и он оказался каким-то странным, без вкуса, но зато голода Оля потом уже не чувствовала.
Она добрела до вокзала. Часть ночи провела в каком-то переходе, где какая-то нищенка сначала хотела ее погнать, а потом почему-то подобрела и оставила возле себя. Она показала Оле, как надо просить милостыню – что Оля, не видя никакого смысла сопротивляться, стала делать. И, что самое главное, подавали ей хорошо.
– Очень уж жалистный вид у тебя, молодка… – весело констатировала нищенка, шмыгая сизым носом. Для полного завершения имиджа она отняла у Оли ее сапожки, а вместо них дала разбитые валенки неимоверного размера. Олины кудри, к тому моменту изрядно испачканные, чем-то трогали сердца суетливых прохожих.
Затем пришлось убегать от милицейской облавы, и где-то по пути Оля потеряла свою сизоносую покровительницу, половичок же по-прежнему продолжала прижимать к груди…
Ночевала она в каком-то подъезде. Но под утро жильцы выгнали ее оттуда, и Оля пошла к булочной просить милостыню, это было единственное, что она могла сейчас делать.
Постепенно Оля забыла обо всем, что ее мучило. Стерлось из памяти собственное имя, лицо Агнии, имя жениха, сам факт существования Эммы Петровны и то, что когда-то она мечтала о девочке по имени Дунечка. И лишь где-то в самой глубине ее сознания копошилась неясная мысль о том, что надо куда-то идти. Но вот куда, зачем?.. Может быть, она хотела найти того бритоголового хама – для того, чтобы объяснить ему: нельзя быть таким злым, нельзя обижать людей?..
Так она бродила изо дня в день по близлежащим улицам до тех пор, пока не уставала. Устав же, садилась на свой половичок у какого-нибудь дома, чтобы передохнуть, и с безучастным видом смотрела на то, как прохожие кидали ей под ноги мелочь…
Особенно ей полюбилось местечко у одного красивого дома. Там было спокойно, почти безлюдно… Но надолго обосноваться там Оле не удалось…
Через некоторое время из подворотни появился хмурый старик в потертой женской дубленке и, шамкая, заявил Оле, что это не ее территория и что она должна убираться отсюда.
– Через час проверю – и чтоб духу твоего тут не было, дрянь такая! – брюзгливо заключил старикашка и ушел.
Вернулся он раньше и, увидев Олю на том же месте, разразился бранной тирадой, большей частью состоявшей из непечатных слов, поэтому смысла ее Оля не поняла. Она завороженно смотрела старику в рот, в котором торчал один-единственный золотой зуб, и силилась понять, о чем тот кричит.
– Ты тоже злой, – наконец догадалась Оля. – Так нельзя… Почему люди злые?..
На что старик вцепился ей в волосы и потащил куда-то в переулок. Было больно, Оля попыталась вырваться… И наконец ей это, кажется, удалось: поправляя на голове вязаную шапку, Оля вдруг обнаружила, что старика поблизости уже нет. Зато у края тротуара стояла большая красивая машина и человек в ней через распахнутую переднюю дверь протягивал Оле руку, словно звал с собой.
Это было удивительно, поскольку Оля уже поняла: мир, в котором существует она, никогда не пересекается с миром других людей – особенно тех, которые ездят в таких красивых блестящих автомобилях.
Она долго смотрела на протянутую руку, а потом решилась и шагнула вперед. Ее замерзшие, грязные пальцы с обломанными ногтями легли в ладонь незнакомца.
Поступку его Оля не удивилась, потому что тут же решила для себя, что человек этот, судя по всему, не злой и просто хочет ей помочь.
Она осторожно залезла в салон, где было тепло и тихо играла музыка.
Машина тут же тронулась с места.
По дороге человек пытался расспросить ее, как ее зовут и откуда она.
Но она уже не помнила ни своего настоящего имени, ни где жила когда-то. Да разве это имело какое-то значение?.. Олю теперь уже мало что волновало.
Она грызла прядь своих спутанных волос и со спокойным любопытством глазела на незнакомца.
Что было дальше – тоже не задержалось в ее памяти. Кажется, ночевать на улице ей больше не пришлось. Да, именно так, потому что ни холода, ни голода она больше не испытывала…
Иногда какие-то смутные образы мелькали в ее голове, но ни за один из них она не могла зацепиться. Старалась, но не могла.
Время остановилось для нее.
Не было ни минут, ни часов, ни утра, ни вечера… лишь бесконечность. Она словно плыла по безбрежному океану, а горизонт терялся в туманной дали.
А потом что-то произошло: в один прекрасный день она почувствовала беспокойство. Неясное и поначалу почти неощутимое, оно вдруг начало нарастать. И смутные образы, на которые Оля поначалу не обращала никакого внимания, стали все настойчивей преследовать ее. Какие-то лица… Если напрячься, то можно понять, кто были эти люди и какое они имели отношение к ней. К ней?.. А она-то сама – кто?
