- Родненьки! Спаси вас Господи! . . Долго болела... пенсию не дали... Подайте Христа ради...
Виктор Бориков осуждающе смотрел на старуху-нищенку, ковылявшую в черепашьем темпе по проходу. Не то чтобы он не верил в Бога. Нет, наличия высших сил он не отрицал, только вот считал, что относиться к ним надо соответственно. Знамениям, мистическим откровениям он не доверял, считал их блажью, умышленным обманом или предвзято истолкованными психотическими реакциями. Высшие силы на то и высшие. Богу - Богово. Далеко же можно заехать, если на них оглядываться. Почитать за откровение какой-нибудь чих. Философствовать можно до посинения, а истина все равно останется скрытой. Нет уж! Вот он, Виктор, созданный или несозданный, и предоставьте его самому себе, не умножайте сущностей. В чем могу - разберусь самостоятельно, - ведь вы, высшие, о себе ничего не сообщаете толком. На том свете - ваша власть, не возражаю, а на этом - пусть уж мыкается, как умеет, мое гордое экзистенциальное "я". В былые дни Виктор так и выражался: "Мое экзистенциальное "я", сука такая, требует пивка. Подайте же! "
В поле его зрения возникла толстая, гладкая, задубевшая от грязи ладошка. Виктор не глядя выдал медяк и пялился в окно, пока старуха не отошла прочь.
- Спаси Господи! - равнодушно бормотала старуха, крестясь. - Спаси вас Христос! . .
"Как она это произносит! - сердито подумал Бориков. - От зубов отскакивает. Впрочем, какие там зубы... А что? Так денька два побродить уже на хороший мост наберется! Вот люди работают! "И в мыслях его начал проступать сюжет будущего рассказа. Виктор Бориков имел скромное, но несомненное дарование литератора. С одной стороны, это укрепляло его самомнение, с другой - из самомнения вырастало. Но в одном, однако, случае независимый Виктор полагал возможным подчиниться - самому себе. Своим фантазиям, замыслам, - всему , что поднимается изнутри. Ну, разумеется, только тому, что достойно командовать. На то он и интеллект - отсеивать всякую пакость. И вот, когда случался очередной наплыв, Виктор подчинялся ему с удовольствием и фантазировал неуемно. А верхом удачи он называл мгновения полного слияния с героем. Дело доходило порой до того, что он, влекомый вдохновением, достигал почти абсолютной идентификации и наяву совершал то, что предполагал приписать своему детищу. Этот вариант кабалы был Виктору по вкусу. "Лучше подчиняться высшему в себе, чем какой-то сомнительной абстракции", - говаривал он. Гоголь, который, в частности, переодевался Коробочкой, его восхищал. "Замкнутая система! - восторгался Бориков. - Обратная связь! "У него возникали продолжительные споры с друзьями - со Всеволодом Рюгиным в особенности, так как Рюгин считал, что в творчестве главное - впитать и рассекретить суть окружающих явлений. "Это пассивная позиция! - глаголил Виктор. - Это - Илья Муромец на печи! Только сам! Только внутренний вулкан! "Рюгин пытался возражать: "Витек, но как же, ведь то, что внутри, туда кем-то положено - согласись! "Бориков беспощадно отрубал: "Сие мне неизвестно. Я при этом не присутствовал. Свечку не держал. И к тому же: если твой таинственный благодетель делал кладочку, когда мне был год от роду, или даже меньше, то чем это вредит моей концепции? Я и отрицать не собираюсь - пусть его заложил, но я-то не помню. Так что, старина, получается, что сам я себе пекарь, и лекарь, и аптекарь".
Бориков задумчиво смотрел в удалявшийся старушечий горб. Сочинял: "Сколько, в самом деле, случаев, когда такие вот бабки помирали в полной нищете, и смерть настигала их лежащими на матрацах, битком набитых деньгами". Пальцы Борикова машинально отбивали дробь на оконном стекле. Он уже позабыл, куда он, собственно, направлялся, садясь в поезд - и не мудрено, ведь с самого начала у него не было никакой особенной цели. Так, хорошая погода, выбрался за город, мир посмотреть, себя показать. Сюжет не отступал: "Вообразим ситуацию... некий молодой человек - как бы современный Родион Романович... напоролся на старую ведьму вроде этой... Возможно, он сильно нуждается... И что же из этого будет следовать? "
Погруженный в раздумья, с отрешенным видом Виктор Бориков рассматривал место, где только что была старуха. Поезд остановился на какой-то станции. Цыганский табор галдел на перроне. Тронулась в путь встречная электричка: в другой бы раз Виктор обязательно разглядел бы прижатое к стеклу лицо Яшина, но сейчас ему было не до того.
"Следовать будет то, что наш субъект пойдет за бабкой по пятам... И в финале... почему бы и нет? "
Виктор встал и неторопливо пошел по проходу. Поезд набирал ход. За окнами начали стягиваться тучи, вылезла угрюмая, с тяжелой водой река. Освещенные запоздалым солнцем, весело промелькнули домики на красном глинистом берегу, испещренном ласточкиными норами.
Старуха обнаружилась в третьем вагоне. Рокот мотора глушил ее стенания, пол и стекла дрожали. Виктор обогнал попрошайку, притаился в тамбуре, закурил. Собственно Виктора уже не существовало, народился новый герой с упрямыми разбойничьими мыслями. Старуха миновала Виктора и перешла в следующий вагон. У нее был отвратительный вид: какая-то ветошь, надетая одна поверх другой, туго подпоясанная кушаком; потерявший цвет сальный платок, тощая торба за плечами, в руках - сухая суковатая палка, не то клюка, не то трость - неизвестно зачем. Слоновьи распухшие ноги в резиновых ботах, медленно переставляемые, без отрыва от пола. Маленькие настороженные зенки, одутловатое грушевидное рыло, булочное нутро, брюквенные мозги, картофельная кожа...
Виктор сошел на дальней станции. Старуха развязала свой узел, с тупым лицом пожевала кусок хлеба. Сидя на лавочке, она молча смотрела вперед, поджидая обратный поезд. Задолго до его появления она уже снова была на ногах, топталась. Потом залезла в первый вагон, а за ней следом - Виктор.
В дальнейшем, дабы не привлекать внимания нищенки, он садился с другого конца и караулил ее возле дверей. Когда он видел, что дверь в тамбур начинает медленно отворяться, он прятался за газету и ждал, пока старуха пройдет стороной. Потом быстро перебирался в другой вагон и в итоге выскакивал на платформу, где уже горбилась, считая монеты, отдувающаяся бабка. Нищенка ссыпала добычу в огромный карман, который к закату изрядно оттянулся.
Уже успела отгреметь гроза, и воздух напитался сырой свежестью, становилось холодно в легком костюме - но Виктор и не помышлял о возвращении домой. Отважный герой продолжал преследование. Уже в сумерках, в который раз очутившись все на той же дальней станции, Виктор глубоко вздохнул: он увидел, что старуха наконец-то не стала дожидаться нового поезда, а поплелась к ступеням платформы. Бориков только теперь осознал в полной мере, до чего невзлюбился ему этот вонявший мочой, раздувшийся старческий куль и как он, Бориков, устал, пока старуха богатела.
Та держала путь в сторону чахлого леса. Виктор злорадно подметил, что немощь ее волшебно убавилась. Негнущиеся ноги обрели неожиданную легкость, корявый посох расхлябанно, для форса, болтался в руке. Бабка чуть ли не летела над узенькой сырой тропкой. Видимо, старой Валькирии не терпелось спрятать награбленное в сундук. Небо быстро темнело, звезд не было - как не было, похоже, и никакого человеческого жилья по эту сторону железной дороги.
Тропинка вывела в поле. Прячась, не решаясь идти открыто, за стволами деревьев, Виктор напряг зрение и различил вдалеке, на фоне иссиня-черного неба, одинокие постройки. Размытые силуэты порождали в сознании картину запущенного, пришедшего в упадок хозяйства - дом как таковой, какой-то скособоченный сарай, сортир... быть может, сеновал - хотя на что ей сено? Вряд ли бабка держала корову.
Видя, что кроме как на далекий двор старухе податься некуда, Бориков решил передохнуть. Укрывшись в кустах, он зажег сигарету. Новых мыслей не было - все затмевалось жгучим желанием поскорее разобраться и вывести пройдоху на чистую воду. Чтоб не поминала светлое имя Христово всуе.
"О чем это я? "- ужаснулся Бориков.
И, крадучись, двинулся в поле.
Старухи уже не было видно - должно быть, добралась до избы. Так и есть: угловое окно мутно осветилось желтым огнем.
Ботинки Борикова, еще недавно безупречные, успели побывать в хлипком деревенском месиве, зачерпнули воды. Брючины намокли, галстук сбился. Виктор пробирался сквозь траву пригнувшись, и вскоре заломило поясницу, а трава высокая, мокрая - хлестала по лицу и некогда белой рубашке. Где-то в пути потерялась запонка, и осиротевший правый манжет елозил туда-сюда.
Шагов за двадцать от избы Виктор, повинуясь властному приказу, отданному кем-то в мозгу, рухнул в заросли опийного мака. Небо окончательно почернело, ветер раздраженно раскачивал стебли где-то над головой. Дорогая ткань костюма быстро пропиталась грязной водой. Галстук, имевший поначалу цвет артериальной крови, был теперь цвета венозной, темной. Далеко за лесом всполошились собаки, их лай подчеркнул мертвящую пустоту и холод вокруг.
