Переживание горя в психологии иногда называют «пиковым состоянием». Можно представить себе, что страдание – это не яма, куда человек упал, а вершина, на которую человек вознесся. Он стоит совершенно один на этой вершине и смотрит на мир, на жизнь, на других людей как бы из другого измерения. А еще человек узнает правду о самом себе – бывает, неприятную, даже постыдную, или напротив, обнаруживает такую силу духа, мужество, верность, о которых никогда и не подозревал.
Если не закрывать глаза от страха, то можно увидеть то, что раньше не замечалось, что-то переосмыслить, пересмотреть, переоценить в своем внутреннем пространстве и в окружении, образе жизни, приоритетах. Здесь могут ставиться самые важные вопросы и даваться самые честные ответы. Здесь вдруг открывается смысл жизни, который, оказывается, не связан с количеством денег, наличием семьи и дома, престижной работой и другими не менее значимыми в обыденной жизни вещами. Этот смысл – в самой жизни, которая включает в себя и страдания, и смерть. Этот смысл – в духовном измерении жизни, позволяющем выйти за рамки происходящего, оставаться свободным даже в тюрьме.
Хорошо, если человек осознает происходящее с ним, свою свободу выбора и ответственность за этот выбор, если он честен перед собой. Безусловно, он не может уменьшить свою боль от нанесенной раны, но приложить все усилия для того, чтобы с максимальной духовной и психологической пользой прожить сложное для себя время, может. Это требует смелости жить с открытыми глазами и идти вперед, когда хочется их зажмурить, ничего не видеть, убежать, спрятаться. Горе может вызвать такую сильную реакцию, которая парализует чувства и волю – даже обыденные вещи вызывают оторопь и бессилие. Одна женщина, находясь в кризисной жизненной ситуации, грустно пошутила: «Иногда мыть голову и чистить утром зубы кажется человекоугодием». Выполнение простых действий, которые обычно человек совершает автоматически, в такой момент требует от него неимоверных усилий и напряжения, он делает что-то скорее для других, чем для себя. Ведь ему самому больше всего хочется замереть – не быть.
Прятать голову в песок, как страус, – не выход, а тупик. Кстати, говорят, что именно страусы так никогда и не делают. Но как же хочется «потерять голову» («ну почему я не умею падать в обморок?»), чтобы перестать чувствовать боль, страх и… одиночество! «Тебе решать!» – «Ну почему мне?! Мне же так плохо, у меня нет сил, я больше ничего не хочу и не могу… Помогите! Скажите, что мне делать?» – типичный разговор на психологической консультации. Дайте совет, рецепт, алгоритм действий, скажите волшебное слово… Снимите с меня мою ответственность! Если никто не соглашается «взять на ручки», то возникает обида и гнев: «Все меня бросили, никому до меня дела нет, меня никто не понимает и не любит, как же мне одиноко!» Чувство мнимого одиночества обостряется. Мнимого, так как окружающие на самом деле не бросили, не оставили одного, они сочувствуют, сопереживают, заботятся. Реальное же одиночество заключается в том, что пережить свое горе способен только сам человек, никто за него этого не сделает.
И здесь очень легко попасть в ловушку: как только горюющий как бы переложил ответственность за себя на кого-то (на самом деле его ответственность осталась с ним – ее невозможно с себя снять) и стал жить «чужим умом», или «здравым смыслом», или «народной мудростью», он перестал чувствовать одиночество. Но вместе с этим он рискует перестать чувствовать и себя: его глаза закрыты, он слепо следует инструкциям, и если его собственные желания, чувства и мысли не совпадают с «правильными», с тем, что «должно быть», то он старается их подавлять. Тем самым, по сути, он насилует себя, причиняет себе боль. А дальше получается замкнутый круг: чтобы не чувствовать боль, человек делает, что ему говорят, при этом он сам причиняет себе новую боль, подавляя свои реакции и проявления.
Горе и одиночество в горе – одна из сторон жизни. То, что люди тешат себя надеждой на возможность легко и безмятежно прожить отпущенный им срок, – лишь проявление работы защитных механизмов психики: отрицания, вытеснения или инфантильности («если я не буду думать о плохом, оно со мной не случится»). «Благополучие желанно и благодатно, но по-своему опасно и обманчиво. Страдание не менее опасно – оно может сломать и измельчить душу, но менее обманчиво, ибо очищает от наносного, поверхностного, обнажает сердцевину человеческого существа, в нем выговаривается глубокая и простая правда жизни. Страдание испытывает человека», – считает профессор Ф. Е. Василюк[7].
Любые попытки избежать встречи с горем тщетны – мы не можем изменить реальность, а в реальной жизни есть место всему. Но можно изменить свое отношение к горю. Виктор Франкл в своей книге «Сказать жизни „Да“: психолог в концлагере» описывал страдание как подвиг: «После того, как нам открылся смысл страданий, мы перестали преуменьшать, приукрашать их, то есть „вытеснять“ их и скрывать их от себя, например, путем дешевого, навязчивого оптимизма. Смысл страдания открылся нам, оно стало задачей, покровы с него были сняты, и мы увидели, что страдание может стать нравственным трудом, подвигом в том смысле, какой прозвучал в восклицании Рильке: „Сколько надо еще перестрадать!“ Рильке сказал здесь „перестрадать“ подобно тому, как говорят: сколько дел надо еще переделать»[8].
Очень грустно бывает видеть, до какого состояния люди сами себя доводят, пытаясь избежать открытой встречи со своей болью. То, что они с собой делают, намного превосходит самые печальные из возможных последствий от реальных событий: там отболело бы и перестало, а тут болит и будет еще долго болеть. Представьте себе женщину, двадцать лет назад потерявшую любимого мужа, которая не проронила ни одной слезинки ни на его похоронах, ни после. Может быть, хотела всем показать, какая она сильная, но скорее – не нашла в себе сил проявить свою слабость, открыто выразить свое горе. Она живет с тех пор как будто с замороженными чувствами – такое ощущение, что ее сердце умерло вместе с мужем. Ничто не радует, но ничто и не печалит – по сравнению с болью, которая спрятана у нее внутри, все кажется не заслуживающим внимания. Это похоже на действие местной анестезии: человек все видит, все понимает, но ничего не чувствует. Можно было бы сказать, что отношение к своему горю – это ее личное дело, если бы не одно «но»: рядом с ней все это время жили дети, которым нужна была ее нежность, любовь, радость. «Бесчувствие» матери плохо влияет на хрупкие детские души, как холод не дает развиваться молодым побегам, замедляет, ухудшает их рост. Получается, что не только сама эта женщина все это время не чувствовала жизнь во всей ее полноте, но и своих детей обделила. По сути, не отгоревав вовремя, она сделала боль от утраты содержанием своей эмоциональной жизни, и чтобы не страдать, научилась подавлять, вытеснять свои чувства. Только не учла, что нельзя, «отключив» одни эмоции, оставить другие – человек либо чувствует все, либо ничего. И если эта женщина когда-нибудь осознает, что она давно сама стала источником своей боли, то ей будет очень горько от понимания того, сколько сил и времени ее жизни были на это потрачены. И главное – некого винить, все сама, одна.
Есть еще важный момент, связанный с горем и одиночеством, о котором необходимо знать. В описании «очарования роли жертвы» психологи упоминают одну из серьезных выгод страдания – привлечение к себе всеобщего внимания и спасение от одиночества[9]. Иногда человек этому учится в детстве, когда о нем заботились и ему уделяли время только в том случае, если с ним что-то случалось. Но бывает, что этот способ построения взаимоотношений вырабатывается во взрослом возрасте. Суть от этого не меняется: манипулировать чувствами других для получения своей психологической выгоды как-то, мягко говоря, некрасиво, нечестно.
Окружающим же очень важно не спутать «жертву»-манипулятора (ролевую жертву), нуждающуюся во внимании и не заинтересованную в выходе из горя (страдать легче, чем решать, как говорил Берт Хеллингер), и человека, действительно нуждающегося в помощи и поддержке, чтобы справиться с горем. Чаще всего это проверяется опытным путем: первым не станет лучше никогда – им это не нужно, их цель – прилепиться к кому-нибудь и сидеть на его шее, а вторые через какое-то время встанут на ноги, поблагодарят и пойдут своей дорогой. О том, как утешить страдающего, мы подробно поговорим далее, в третьей части книги.
Остаться на всю жизнь безутешным («безутешная вдова» – очень романтизированный образ), «застрять» в своем горе, похоронить себя заживо или, несмотря ни на что, возрождаться к жизни, обогащаясь важным опытом, пусть и очень страшным, горьким – вот выбор, перед которым стоит человек. Даже люди, переживающие общее горе (родители, потерявшие своего ребенка), проживают каждый свою историю, свой опыт. Решение каждому из них предстоит принять для себя (но не за другого!): горевание – образ жизни или часть жизни, не менее значимая, чем радость и счастье.
