Однако сложная, противоречивая судьба рабочего класса Советской России началась много раньше.
В известной советской песне «За фабричной заставой» есть слова:
Парню очень хотелось счастье в жизни узнать,За рабочее дело он ушел воевать…
Десятки тысяч рабочих, ушедших на фронты гражданской войны, не вернулись к станкам. Причем речь шла о самых сознательных рабочих, о добровольцах или мобилизованных большевиках, о тех, кого Ленин называл авангардом рабочего класса. Нелегким было и положение рабочих, оставшихся на заводах.
Один из первых советских экономистов, член Президиума ВСНХ Ю. Ларин, в докладе на съезде политпросветов в ноябре 1920 года сетует, что «в 1919–1920 годах средняя выработка одного рабочего за год составляла 45 процентов того количества всяких предметов, какие являлись результатом его работы до войны». Резко падают заработки рабочих: в 1922 году они достигают лишь 30 % средней зарплаты рабочего в 1913 году. Недовольство рабочих выражается не только «волынкой» на производстве, но и в привычных еще в те годы формах стачечной борьбы. В Смоленском партийном архиве имеются многочисленные донесения агентов ГПУ о недовольстве рабочих, о забастовках. Причина состояла в резком ухудшении материального положения. Появилось и еще одно, совсем уж новое обстоятельство. Принуждение к труду. В дореволюционной России, как, впрочем, и во всех других странах, рабочие, часто за мизерную зарплату, тем не менее «продавали» свой труд добровольно на «рынке труда». В условиях военного коммунизма выдвигается идея трудовых армий. Фактически речь идет о милитаризации труда. Трудовые армии, как свидетельствует «История КПСС», были созданы на Украине, Урале, Северном Кавказе, под Петроградом, в Среднем Поволжье. Одним из теоретиков подневольного труда выступает Троцкий. На III Всероссийском съезде профсоюзов в апреле 1920 года он рассуждает: «Верно ли, что принудительный труд всегда непродуктивен? Мой ответ: это наиболее жалкий и наиболее вульгарный предрассудок либерализма». К сожалению, на IX съезде РКП(б) проповедуемая Троцким мысль о том, что каждый должен считать себя «солдатом труда, который не может собой свободно располагать, если дан наряд перебросить его, он должен его выполнить; если он не выполнит — он будет дезертиром, которого карают», не встречает принципиального отпора.
Брожение среди рабочих вынуждает власть «укреплять» и партийные ячейки на заводах и фабриках. Отражая недовольство рабочих, «Правда» писала в 1923 году: «Ячейки и отдельные партийцы в глазах рабочих всегда выступают как защитники администрации, увеличения норм выработки, всякого рода отчислений. Каждый коммунист считает своей обязанностью во что бы то ни стало оправдать в глазах рабочего всякую, даже явную несправедливость».
Волна забастовок прокатывается по заводам и фабрикам Москвы, Петрограда, Тулы, Брянска, растекается по провинции.
Партийные пропагандисты объясняли населению забастовки по простой и ставшей скоро привычной схеме: либо происками меньшевиков, эсеров и даже монархистов, либо несознательностью самих рабочих. На XI съезде РКП(б) весной 1922 года Зиновьев заявляет: «Рабочий класс в силу перипетий нашей революции деклассирован». Александр Шляпников, нарком труда в первом Советском правительстве, бросит в президиум горькую реплику: «Разрешите поздравить вас, что являетесь авангардом несуществующего класса».
В результате гражданской войны, бегства от голода в деревню численность кадровых рабочих к 1920 году сократилась до 700 тысяч. Разумеется, ни Ленин, ни большая часть старой большевистской гвардии, призывая в 1918 году рабочих и солдат к разгону «самого демократического буржуазного парламента» (так Ленин в работе «Детская болезнь „левизны“ в коммунизме» сам охарактеризовал Учредительное собрание), не предполагали, что рабочий класс наряду с интеллигенцией понесет такие жертвы. Трагическую судьбу русского рабочего интуитивно чувствовал такой глубокий знаток рабочей жизни, как М. Горький. Из близких к Ленину людей он одним из первых увидел в разгуле революционной нетерпимости опасность для пролетариата. Еще 11 января 1918 года в статье «Интеллигенту из народа» пролетарский писатель предупреждал, обращаясь к газете «Правда»:
«Социальная революция без пролетариата — нелепость, бессмысленная утопия, а через некоторое время пролетариат исчезнет, перебитый в междоусобице, развращенный той чернью, о которой вы говорите. Пролетариат без демократии висит в воздухе, вы отталкиваете демократию от пролетариата».
Введенный по инициативе Ленина нэп преследовал цель не только окончательно покончить с иллюзиями военного коммунизма и перевести хозяйство страны на нормальный экономический круговорот, но и предотвратить «отталкивание пролетариата от демократии». Сталинские фальсификаторы истории, шельмуя ленинские идеи, старательно внедряли в сознание масс, что нэп нанес ущерб интересам пролетариата. Фактически же дело обстояло как раз наоборот. Можно сказать, что именно нэп спас российский пролетариат. Разделение партийной и хозяйственной власти дало быстрые результаты. Прекратился развал промышленности, снова заработали фабрики и заводы. Возродилась дисциплина. И не при помощи угроз и призывов к пролетарской сознательности, а введением реальной денежной оплаты за реальный труд взамен расчетов натурой. В результате за три года производительность труда удвоилась — случай уникальный за всю историю советской экономики.
Возросли заработки — они превысили даже довоенный уровень. С ростом достатка населения власти стали ослаблять и идеологическое давление. В стране увеличивается число независимых издательств. Множится количество журналов, альманахов. В Москве свободно работает Академия духовной культуры. Лекции читают известные русские философы, исповедующие разные взгляды: Бердяев, Вышеславцев, Степун. В городах словно по мановению волшебной палочки сотнями открываются дорогие и дешевые рестораны, трактиры, закусочные. Рабочие клубы устраивают вечера с буфетом. Возрождаются профсоюзы, причисленные ранее к «государственным организациям». Партия, постигая ту истину, что тотальный контроль над демократией оборачивается экономическим крахом и разгулом насилия, ориентирует союзы рабочих на «защиту интересов трудящихся масс в самом непосредственном и ближайшем смысле слова». В том числе и от «бюрократического извращения» госаппарата.
Начавшийся после смерти Ленина демонтаж нэпа подрубил надежды на укрепление экономического достоинства рабочих и в конечном счете надежды на реальное участие пролетариата в политике.
Энергия великих строек
Положение рабочих с откатом нэпа и началом ускоренной индустриализации заметно ухудшается. Огромный приток крестьян, бегущих от насильственной коллективизации, резко обостряет жилищный кризис городов. Начинается новый круг «уплотнений». Разорение деревни, сокращение крестьянской запашки, свертывание мелкооптовой и розничной частной торговли приводят к деградации продовольственного снабжения. Обобществленный сектор в оптовой торговле составляет уже почти 100 процентов, в розничной — около 90. Исчезают дешевые трактиры, чайные, народные «обжорки», где можно было просто, но сытно и недорого поесть.
Вместо них в городах, на местах «великих строек» начинают действовать рабочие столовые, управляемые «государственной сферой обслуживания». В романе «Энергия» Федор Гладков описывает рабочую столовую на строительстве Днепрогэса, заложенного в 1927 году: «Я бываю на фабрике-кухне, и меня тошнит от одного вида гнусного ядева. Я бываю на участках работ, куда пища привозится в термосах. Это синяя болтушка смердит трупом и выгребной ямой. Рабочие предпочитают хлеб с водой».
Но рабочие сознательно шли на жертвы и лишения. Цифры первого пятилетнего плана пьянили воображение. Лозунг «Пять в четыре» подхватывается в декабре 1929 года съездом ударников. Энтузиазм захлестывает страну. Великие стройки ликвидируют безработицу; кажется, еще одно, последнее усилие — время лишений минует, и за углом засияет обещанное солнце социализма. Страна, подогреваемая миражами успехов (новейшие исследования советских экономистов убедительно показали механизм статистической лжи), все дальше углубляется в лес ирреальностей и мифов.
Выступая на XVI съезде ВКП(б) в июне 1930 года, Сталин риторически спрашивает делегатов: «Но если в 1929–1930 годах всего лишь 2 процента народного дохода перепадает на долю эксплуататорских классов, то куда девается остальная масса народного дохода?» и сам себе отвечает: «Ясно, что она остается в руках рабочих и трудящихся крестьян… Вот где основа систематического роста материального благосостояния рабочих и крестьян СССР».
