Через опущенные жалюзи в квартиру Марутаевых, скупо освещенную единственной свечой, стоявшей на столе, яркими подвижными полосами врезался свет фар немецких автомашин, бронетранспортеров и танков. По улицам столицы полыхало море света, громыхая колесами и лязгая гусеницами, нескончаемым потоком двигались механизированные и бронированные колонны. И от того, что в городе стоял несмолкаемый и невообразимый грохот, от которого дрожали стены зданий, дребезжали стекла в окнах, казалось, что Брюссель раздавлен диковинным чудовищем. По всему было видно, что немцы не только перебрасывали войска в нужном для них направлении, но демонстрацией силы старались морально подавить бельгийцев, сломить их волю к сопротивлению.
— Пятый час идут и конца не видно, — сказал Марутаев, наблюдая в окно. — Его лицо, выхваченное из сумрака комнаты полосами света, было суровым, голос звучал гневно. — Оккупанты… Сверхчеловеки… Гранатой бы по ним. Гранатой!
Он гневно ударил кулаком по подоконнику и задохнулся от ненависти, сознания собственного бессилия.
— Гранатой, говоришь? — язвительно спросила Марина. Она сидела у стола с газетой в руках, — Ты лучше послушай, что говорит бургомистр Брюсселя Ван де Мельброк. К чему он призывает бельгийцев, — Поднесла к тусклому пламени свечи газету. — «Военные события могут развернуться так, что возникнет опасность оккупации города, — читала она возмущенно. — Я ожидаю, что при такой вероятности население сохранит спокойствие и достоинство. Жители должны оставаться в своих квартирах, закрыть окна и двери, воздерживаться от всяких оскорблений, провокаций или угрозы в отношении вступивших в город войск. Все сограждане должны соблюдать эту линию поведения самым строжайшим образом. Городские власти будут контролировать выполнение настоящего обращения. Население может доверить мне полностью, как оно полностью доверяет своей армии и главе государства, королю. Какова бы ни была длительность испытания, которая нас ожидает, бельгийцы должны придерживаться лозунга — с сильным королем с нами ничего не случиться. Бургомистр Брюсселя Ван де Мельброк», — Брезгливо бросила на стол газету, спросила: — Что ты на это скажешь? А?
Марутаев ничего не ответил. Об этом обращении он слыхал днем раньше. И, несмотря на то, что оно было тревожным, все же надеялся, что опасность оккупации города, о которой говорил бургомистр, не возникнет, что бельгийская армия и союзные войска Франции и Англии не допустят вторжения фашистов в Брюссель, а если и настанет такой момент, то за город будут сражаться, превратив его в крепость. Именно так поступали бельгийцы в 1388 году в войне с войсками герцога Фландрского. Об этом свидетельствует история и тот знаменитый монумент умирающего старика Еверарда Серклаеса, который сооружен у стены гостиницы «Этуаль». Воины и жители брюссельского гарнизона тогда дрались с противником до последнего. Мужественно сражался и Серклаес пока не был предательски убит у стены гостиницы. Бельгийцы отдают должное великому патриоту. Проходя около монумента, они с чувством признательности поглаживают бессильно лежащую вдоль туловища умирающего Серклаеса бронзовую руку. От прикосновения к бронзе в течение многих лет миллионов человеческих ладоней то место, где они прикасаются, ярко выделяется своей полированностью на фоне общего зеленого налета окисления, который покрывает всю бронзовую статую. Да только ли Еверард Серклаес мог служить примером для брюссельцев?
Марутаев вырос за границей, но характером, образом мышления остался русским и с позиций этой своей русскости судил о положении и людях чужой для него страны, к своему огорчению, обнаруживая однако, что его суждения не всегда совпадают с суждением и мнением бельгийцев. Так и сейчас. Он полагал, что Брюссель без боя не сдадут, а бургомистр столицы призывал к капитуляции.
— В военное время это называется изменой королю и государству, — ответил он Марине жестко и в тон ему прозвучал гневом наполненный ее голос:
— Подумать только. Война еще не окончена, король с армией временно отступил на запад и сражается с фашистами, а бургомистр Брюсселя уже предает его, призывает бельгийцев к воздержанию даже от оскорблений оккупантов! — Зашлась мелким презрительным смехом, — Остается стать на колени и верноподданнически склонить головы к ногам победителей. Ведь приказано даже не оскорблять их! А ты «гранатами! — Помолчав немного, устало поднялась со стула, подошла к Марутаеву, зашептала горячо и убежденно. — Я верю королю, Юра. Он не оставит народ Брюсселя в беде. Он еще вернется. Я верю.
— Дай-то Бог, — неопределенно ответил Марутаев, мало веря в возвращение короля в Брюссель.
Он взял руку Марины, поднес ее холодную ладонь к губам и принялся своим дыханием согревать ее озябшие, нервно подрагивавшие пальцы. С душевной болью смотрел он в опечаленное лицо жены, не находя слов утешения.
Резкий звонок в прихожей вывел их из тягостного состояния.
— Кто это? Зачем в такое время? — спросила Марина и направилась в прихожую, но ее остановил Марутаев.
— Я сам посмотрю.
— Будь осторожен, Юра. Может, это фашисты, — предупредила Марина, и не выдержав, последовала за ним, — Боже ты мой, — всплеснула она руками, когда в дверях появился Шафров, — Отец! Зачем ты пришел? Немцы могли убить тебя! Сидел бы у себя дома.
Шафров, устало опустился на диван, вытер вспотевшее лицо.
— Позволь мне, дорогая, перевести дух. Я дал полный вперед, а в моем возрасте такой ход держать трудно. Устал. А затем, осмелюсь заметить, хорошая дочь своему родителю прежде всего говорит здравствуй, а не Боже мой.
— Прости, но сейчас такое время…
— Зачем рисковать, Александр Александрович? — упрекнул Марутаев, — В городе немцы.
— Знаю, знаю, — недовольно ответил Шафров, — Вчера честь имел сам убедиться в этом. Своими глазами видел как к городской ратуше на Гранд Плас подъехал на мотоцикле с коляской немецкий майор, спустил с флагштока бельгийский флаг, бросил его себе под ноги и поднял над ратушей фашистский флаг с омерзительной свастикой.
— Ты был у ратуши? — обеспокоилась Марина, — Как ты мог?
Шафров выдержал небольшую паузу и голосом, в котором преобладали интонации покорности судьбе, сказал:
— Мне, дочка, уже ничего не страшно. Я свое прожил. Смерти я не боялся раньше, а теперь тем более.
— И кто же присутствовал при этом «историческом» акте? — едко спросил Марутаев.
— Представьте себе, были мэр города, мэры коммун, — ответил мрачно Шафров. — Стояли у парадного входа в ратушу и наблюдали за унижением нации, будто ничего и не случилось.
— Бедная Бельгия, — зашептала Марина. — Что теперь с нею будет?
Но ей никто не ответил. Разговор внезапно оборвался и ни у кого не было желания его продолжать. Перед ними открывалась новая, неизвестная страница в их судьбе и каждый вдруг почувствовал душевную опустошенность, потребность на какое-то время остаться наедине со своими мыслями.
— Оккупация… — размышлял вслух Марутаев, — Какая судьба теперь ожидает нас, русских эмигрантов, в Бельгии? Эмигрант в любом государстве — чужой человек. Человек второго сорта. Что же будет с ним в государстве, оккупированном врагом? Когда все жители этого государства сами стали людьми второго сорта?
За окном прогремели последние танки и по мере их удаления в комнате наступала тишина, которая с каждой минутой становилась томительнее, невыносимей. Первым ее нарушил Шафров.
— Сейчас наша судьба тесно переплелась с судьбой бельгийцев, — рассудительно заговорил он, — У нас теперь один общий враг. Бельгийцам и русским надо вместе драться с ним. Надо становиться в один боевой строй, друзья.
— С кем становиться в один боевой строй? — возмущенно спросил Марутаев, — С бургомистром? Так он уже сложил оружие. Видимо, и король его сложит скоро.
— Нет, ты не прав, Юра — горячо возразила Марина, — Драться будут все, кому дорога Бельгия. В России в тысяча восемьсот двенадцатом году люди брали в руки топоры, вилы, колья и били французов.
Так то в России, Марина. В России, — напомнил ей Марутаев.
Она протестующе резко поднялась с дивана, где сидела рядом с Шафровым, подошла к столу и свет от свечи пал на ее строго сосредоточенное лицо.
— Так и в Бельгии будет, — сказала она уверенно. — Бельгийцы не станут перед фашистами на колени. У нас на фабрике все женщины возьмутся за оружие. Вот увидите, — Обвела решительным взглядом Марутаева, Шафрова, продолжила с меньшей запальчивостью, но с той же уверенностью. — Фашистов надо бить беспощадно. Не давать им расползаться по Европе, по всему миру.
— Все дело в том, душа моя, Марина, — заговорил Шафров после некоторой паузы, — что вашим женщинам, как и всем бельгийцам, которые соблаговолят сразиться с неприятелем, нужно оружие. Король его народу не оставил. Склады и арсеналы при оккупации Бельгии забрал противник. Стало быть, для того, чтобы бельгийцам взяться за оружие, его сначала надо где-то и как-то раздобыть. Надо вооружаться, друзья мои. Вот в чем вопрос.
