– Мы сделаем и такую порцию, – пообещала Амалия.
Мать повернулась ко мне:
– Ты ничего не уронил и не разбил?
– Нет, мэм. Все удержал в руках.
– Я люблю этот стеклянный мерный стакан. Сейчас таких больше не делают.
– Я буду с ним осторожен, – пообещал я.
– Будь с ним осторожен, – наказала она, словно и не услышав моих слов, и вернулась в гостиную к телику.
Мы с Амалией испекли печенье. Прибрались. Я ничего не разбил. И мы пошли знакомиться с новыми соседями.
3
Поднявшись по лестнице на крыльцо, мы увидели, что входная дверь приоткрыта. Солнце еще оставалось на востоке, горячие лучи проникали под свесы, ложились на пол яркими полосами. Мы стояли на выкрашенных серой краской досках. Амалия держала в руках тарелку с печеньем, я нажал кнопку звонка. Никто не откликнулся на мелодичную трель, и я позвонил вновь.
После третьего звонка, когда стало понятно, что в доме никого нет, Амалия повернулась ко мне:
– Наверное, в дом все-таки залезал вор, несмотря на свет в окнах. Конечно же, только вор, уходя, мог оставить дверь открытой. Ему-то что?
В четырехдюймовую щель между дверью и дверной коробкой я видел купающуюся в сумраке прихожую, а за ней такую же темную гостиную.
– Но почему вор не поленился выключить свет? Может, что-то не так и кто-то нуждается в помощи?
– Нельзя входить в чужой дом, Малколм.
– Тогда что же нам делать?
– Эй? Есть кто-нибудь дома? – позвала Амалия, шагнув к самой двери.
Ей ответило молчание, достойное нашего отца, завтракающего сандвичем на заднем крыльце.
Амалия позвала вновь, а когда никто не ответил, толкнула дверь, чтобы мы могли получше рассмотреть тесную прихожую и гостиную, где все, похоже, стояло, как было и при жизни мистера Клокенуола. За месяц после его смерти никто не приходил, чтобы вынести ставшие ненужными вещи.
– Может, нам пойти домой, позвонить в полицию и сообщить о взломе и ограблении? – предложил я после того, как сестра позвала в третий раз, еще громче.
– А если ограбления не было, ты представляешь себе, что они нам устроят за этот звонок?
Под «они» она подразумевала не полицию. Наша мать только и ждала повода прочитать нам нотацию. Пилила, пилила и пилила за малейшую оплошность, пока не возникало ощущение, что продолжаться это будет до скончания веков. А наш отец, который терпеть не мог материного голоса, которым она отчитывала нас, начинал орать на меня с Амалией, словно именно мы являлись источником раздражающего шума: «Я всего лишь хочу посмотреть этот маленький телик и забыть про говняный день на работе! Неужели это надо объяснять вам обоим?»
– Нельзя входить в чужой дом, – повторил я ее слова.
– Нельзя, – согласилась она и переступила порог с тарелкой печенья в руках. – Но ты помнишь, что мистера Клокенуола нашли через день после смерти. Вдруг кто-то нуждается в помощи.
Я, разумеется, последовал за ней. Если на то пошло, последовал бы за любимой сестрой даже в ворота ада. По сравнению с ними, входная дверь соседского дома не выглядела такой страшной.
Хотя шторы на окнах пропускали толику дневного света, гостиная утопала в тенях. И меня бы не удивило, если бы в этом молчаливом сумраке мы наткнулись на лежащий в гробу труп. Если в гостиной чего-то и не хватало, так только его.
Амалия щелкнула настенным выключателем, и зажглась лампа у кресла.
Слой пыли покрывал столик, на котором стояла лампа. Очки лежали рядом с книгой в обложке, которую мистер Клоукенуол наверняка бы почитал, если бы тот день не стал последним в его жизни. Никаких следов вандализма мы не увидели.
– Мы из соседнего дома, – крикнула Амалия. – Пришли познакомиться. – Она подождала, прислушиваясь. – Эй? Все хорошо?
На кухне гудел холодильник. На столе стояли грязные тарелки, на одной застыло пятнышко желтка. Между тарелками виднелись крошки от тоста. Инфаркт свалил мистера Клокенуола здесь, возможно, в тот момент, когда он поднялся из-за стола, позавтракав, и никто не удосужился прибраться после того, как его увезла служба коронера.
– Это ужасно – жить одному. – Амалия вздохнула.
В голосе слышалась искренняя печаль, хотя мистер Клокенуол не относился к тем людям, которые общением с соседями скрашивают одиночество, при условии, что оно его тяготило. Но мы знали, что человек он вежливый: если оказывался во дворе и видел кого-то из нас, несколько минут беседовал с нами через забор. Никто не считал его отстраненным или ушедшим в себя. Нам он представлялся застенчивым и – изредка – меланхоличным. Возможно, в прошлом у него случилась трагедия, с которой он так и не смог примириться. Вот почему грусть стала единственной спутницей, в компании которой он уютно себя чувствовал.
Увиденное очень огорчило Амалию.
– Кому-то следовало убрать со стола, помыть грязную посуду и забрать все из холодильника, пока продукты не испортились. Оставить все так… это неправильно.
Я пожал плечами:
– Может, чихать на него все хотели.
Моя сестра ни к кому не проявляла безразличия, даже пыталась искать доводы, оправдывающие наших родителей, но тут промолчала и она.
Я вздохнул.
– Только не говори, что мы должны тут прибраться.
Она собралась ответить, но внезапно лицо ее переменилось, она вздрогнула и обернулась.
– Кто? Что?
– Что… Кто – что? – в недоумении переспросил я.
Она нахмурилась.
– Ты не слышал?
– Нет. Что я не слышал?
– Он сказал: «Мелинда. Дорогая Мелинда».
– Кто сказал?
– Судя по голосу – мистер Клокенуол.
Когда я был моложе, а моя сестра – более вредной, ей нравилось пугать меня, убедительно выдавая вымысел за правду. «Папа не знал, что я здесь, поэтому он снял лицо, а под ним оказалась морда ящерицы!» или «Боже! Я видела, как мама ела живых пауков!». И так убедительно она все это рассказывала, что мне потребовался год, прежде чем у меня выработался иммунитет к ее выдумкам, и еще год я притворялся, будто верю им, потому что меня это очень забавляло. Потом у нее проснулся интерес к парням и пропало желание пугать меня, хотя все эти выдумки пугали гораздо меньше, чем пара идиотов, с которыми она встречалась. Но даже в те дни ей хватало ума не больше двух раз ходить на свидание с психопатом-маньяком.
– Мистер Клокенуол умер и похоронен, – напомнил я.
– Я знаю, что он умер и похоронен. – Держа тарелку с печеньем в левой руке, правой она потерла загривок, словно разгоняя мурашки. – Или, по меньшей мере, умер.
– Мне уже не девять лет, сестра.
– Это ты к чему?
– Я уже знаю, что мама ест только дохлых пауков.
– Я не шучу с тобой, Малколм. – Она снова вздрогнула и повернулась, словно на голос, который я не слышал.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
