Я оторвал взгляд от пола, посмотрел на нож, гадая, с какой целью он заставил меня взять его из ящика стола.
И в этот миг Амалия позвала меня из кухни.
9
С округлившимися глазами, недоумевая, Амалия спустилась по лестнице в подвал. Роман, который она читала, не захватил ее, не могла она отделаться от мыслей о голосе, который обратился к ней в этом доме. С приближением сумерек она выглянула в окно и увидела, что в доме Клокенуола вновь горит свет.
– Я пошла в гараж, – объяснила она, – тебя не увидела, хотя музыка играла, но сразу поняла, где мне тебя искать. Твой приход сюда – моя вина. Ты не мог поступить иначе, когда я велела тебе не ходить сюда. Ты же мальчик, тебе двенадцать лет, и ты на грани пубертатного периода. Ты храбрый, это уже понятно, но нам нужно быстро уйти отсюда.
Она глянула на матрас, когда спустилась по лестнице, но ужас охватил Амалию лишь после того, как сестра связала его с рым-болтом, цепью и наручником.
Но, разумеется, и тут она не до конца понимала, что здесь произошло. Возможно, никогда не слышала о Мелинде Гармони, похищенной задолго до того, как сама Амалия появилась на свет Божий. Помня о проявленном к ней похотливом интересе мистера Клокенуола, моя очень умная сестра, похоже, догадалась, что наручник и цепь – символы заточения, а грязный матрац служил не только для отдыха. Кровь отлила от ее лица. Но, когда Амалия вновь повернулась ко мне, на лице читалось замешательство, а не страх.
В отчаянии, внезапно обильно вспотев, я пытался крикнуть ей: «Беги! Беги!» – но меня лишили голоса.
– Малколм? Что ты обнаружил? Что здесь произошло?
– Сладостные воспоминания, – ответил я, своим голосом, да только слова эти произнес другой.
Я все стоял, держа нож в руке, нацелив острие в пол, прижимая к ноге. Тут она увидела нож.
– Милый, зачем тебе этот нож? – Она посмотрела на печь, на темные углы подвала. – Кто-то здесь есть? Тебе грозит опасность?
Я направился к ней, мой голос произнес: «Если бы я увидел тебя первой, никогда бы не стал связываться с другой девчонкой».
Глаза Амалии раскрылись еще шире, она попятилась от меня.
Наверху захлопнулась дверь. Я догадался, что она нашла бы ее запертой, если б смогла добраться до верхней лестничной площадки раньше меня.
Она была моей сестрой, я любил ее душой и сердцем, она круглыми сутками дежурила у моей постели, когда я, восьмилетний, заболел гриппом, едва не убившим меня. Она была моей сестрой, и ее кларнет вдохновлял меня на сочинение музыки для саксофона, который быстро становился моей визитной карточкой. Я любил ее, как не любил никого, да и никто не позволял мне любить себя, а потому, если бы мне пришлось убить ее под воздействием злобного призрака, я бы тут же покончил с собой.
Именно я ковылял по жизни, именно мне недоставало грациозности, но в данном случае Амалия зацепилась ногой за ногу, потеряла равновесие и плюхнулась на третью снизу ступеньку. Когда я поднял нож, ее зеленые глаза, глубокие, словно арктическое море, сверкали от страха, чего там – ужаса.
Когда нож достиг верхней точки, я увидел на ее шее серебряную цепочку с крестиком, которую она носила в средней школе, но не после окончания. Наверное, она надела крестик перед тем, как выйти из дома, словно знала, что не найдет меня в гараже, и ей придется вновь идти в этот жуткий дом.
Когда нож начал опускаться, я внезапно осознал, что она купила серебряный крестик на серебряной цепочке и начала носить их в тринадцать лет, после того, как первый раз заметила, как на нее смотрел Руперт Клокенуол в тот самый день, когда она во дворе работала над арт-проектом для школы. Должно быть, она хотела отогнать зло, чувствовать себя защищенной в мире, где никто из нас не может считать себя в безопасности.
Нож опускался не с той скоростью и силой, как хотелось Клокенуолу, да и цель оказалось иной, чем намеченная им. Нож вонзился мне в бедро, я закричал, а вместе с моим криком рассыпались его чары.
И тут же раздался дикий вопль, заметавшийся между стенами, не мой и не Амалии, а в комнатке без окон, где отсутствовал даже источник легкого сквозняка, подул сильный ветер, слишком холодный для летнего вечера, закружил по подвалу, поднимая пыль и кристаллы извести, ветер, воплощающий в себе нечеловеческую ярость.
Я вырвал нож из бедра, отбросил, упал на колено. Рана кровоточила, но еще не болела, и я зажал ее рукой.
Амалия поднялась, а ветер крепчал, дул уже с такой силой, с такой скоростью, что сорвал с конского хвоста резинку, длинные светлые волосы Амалии встали дыбом, их мотало из стороны в сторону, словно она – свеча, а волосы – пламя. Я думал, что ее оторвет от пола и бросит в стену. Крестик подхватило ветром, цепочка натянулась, словно ветер стремился разорвать ее и унести крестик. Но Амалия схватила его рукой и прижала к шее.
Вот тут я и услышал звук, который разбудил меня и притянул к окну прошлой ночью: скрежет металла по металлу. Как было и прежде, он раздался три раза, только теперь ассоциировался не с мечом, который вытаскивали из ножен, а с большой стальной дверью, которая, открываясь, скребла по каменному порогу. Ревущий, завывающий ветер, казалось, вынесло в эту открывшуюся дверь, в подвале вновь стало тихо, спокойно, поднятая пыль медленно опускалась на пол.
Амалию отличали не только ум и сильный характер, но и здравомыслие, поэтому, не теряя времени на разговоры о том, что мы минуту назад пережили, она сказала:
– Твоя нога, рана, покажи ее мне.
Кровь струилась между пальцами, капала на пол, на брюках расширялось темное пятно, но, убрав руку, я обнаружил, что материя не порвана. В изумлении поднял руку и увидел: крови, которая только что заливала ее, больше нет. Пятно с брючины исчезло, на полу не осталось ни капли. Лезвие ножа блестело, чистое, словно только что вымытое.
Я поднялся, целый и невредимый, каким и вошел в этот дом. Амалия тоже встала, наши взгляды встретились, ни один из нас не мог произнести ни слова. Она обняла меня, я – ее, а через какое-то время мы поднялись на кухню.
Вместе прошли по тихому дому, выключая свет там, где я ранее его оставил. Прежде чем покинули дом, я показал Амалии альбом с газетными статьями о похищении Мелинды Ли Гармони, дневник и второй альбом, посвященный уже ей, с фотографиями, сделанными в те годы, когда она училась в средней школе.
Мы по-прежнему молчали. Не видели необходимости облечь наши впечатления в слова, потому что понимали случившееся сердцем.
Закрыли за собой входную дверь, спустились с крыльца. Когда пересекали двор Клокенуола, ночь окончательно вступила в свои права.
У калитки, ведущей в проулок, Амалия повернулась ко мне:
– Значит, Глен Миллер не успокоил твои нервы.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
