— Зайди, наконец, к нему и поздоровайся.
Я почувствовал, как меня бьет дрожь и, не подумав, сказал:
— Ну… зачем его сейчас беспокоить?
Но она, не обращая на мои слова никакого внимания, легонько постучала в дверь, а затем, открыв ее, возгласила:
— Сэр… здесь доктор Рубин, вернувшийся из Англии. Хочет поприветствовать вас перед операцией.
Лазар со своими помощниками сидел за большим столом. Внешне не похоже было, чтобы он похудел, разве что был очень бледен. Быстрым дружеским жестом он пригласил меня войти и, подозвав поближе, спросил, не скрывая удивления:
— Но ведь вы планировали вернуться в середине месяца… кажется, пятнадцатого? Что случилось с вашими планами?
Я был ошеломлен тем, что в бюрократической, забитой доверху голове этого человека нашлось место для столь незначительного события, как предполагаемая дата нашего возвращения из Англии — меня, соискателя места в больнице, не имеющего никакого определенного статуса. От растерянности я не сумел соврать что-нибудь правдоподобное, а потому, покраснев на виду у всех, я выпалил правду, прозвучавшую неожиданно громко:
— Мне хотелось присутствовать здесь во время вашей операции. И завтра я буду помогать доктору Накашу в качестве анестезиолога.
Здесь уже изумился непробиваемый Лазар.
— Вы вернулись специально из-за моей операции?
Пораженный, он повернулся к своим помощникам, которые были удивлены, похоже, не меньше него моей заботой. Затем, отдышавшись, Лазар сказал:
— Я вижу, что весь медицинский персонал готовится принять участие в этом представлении. Жаль, что эту операцию нельзя провести на сцене большой аудитории.
Он фыркнул, а мы с обоими помощниками присоединились к его смеху, и только секретарша улыбалась застенчиво и чуточку таинственно. Но Лазар тут же пресек представление, легонечко помахав мне ладонью, с чем я и покинул кабинет.
Перед тем как распрощаться с секретаршей Лазара, я спросил ее, как ко всему происходящему относится Дори. Как я и ожидал, она в страшном напряжении и смущена даже больше, чем ее муж. Вскоре она должна была появиться, чтобы провести эту ночь вместе с ним в той комнате, что специально была предоставлена в их распоряжение перед операцией. Сама мысль, что даже одну-единственную ночь она не в состоянии пробыть в одиночестве в собственной своей квартире и своей кровати, наполняла меня странным сочувствием. Ситуация так меня тронула, что в какой-то момент я даже подумывал, чтобы дождаться ее здесь, возле офиса, но испугался, что, услышав объяснение моего преждевременного возвращения из Англии, она попросит профессора Хишина убрать меня из операционной… и усилием воли удалился со сцены. Но не до конца. Я сидел, скрытый темнотой, становившейся все гуще. Сидел, ожидая звука ее твердых, уверенных шагов.
В течение всех шести часов операции она и ее сын сидели в офисе ее мужа под заботливым присмотром секретарши, непрерывно предлагавшей им закуски и напитки. Из дома для престарелых явилась бабушка, чтобы поддержать своим неиссякающим оптимизмом семью.
Хишин и Левин собственноручно выкатили Лазара из палаты. Произошло это в два часа ночи. В роли санитаров они выглядели довольно убедительно. А Лазар казался совершенно спокойным и взирал на происходящее с некоторым удивлением. Внимая шуткам и прибауткам, непрерывным потоком обрушившимся на него из уст Хишина, он лишь улыбался и тихо кивал головой. В противовес Хишину профессор Левин выглядел тихим и торжественным. Наверное, он переживал очередной всплеск безумия, который приглушал приступ ярости.
Из-за бесчисленных инструментов, заполнявших пространство, на котором проводились операции сердца, само это место превратилось в своего рода приемное отделение, в котором доктор Накаш и доктор Ярден уже поджидали директора больницы. Я тоже стоял здесь же; в углу. Да. И мне было совершенно ясно, что там и будет находиться мое место в процессе операции — в отдаленном углу. В стороне от двух специалистов, ответственных за все, связанное с технической стороной процесса шунтирования, не смешиваясь равным образом с бригадой из трех операционных медсестер, что гротескно делало меня похожим на профессора Адлера, столь же одинокого. В эту минуту он стоял у раковины и мыл руки в глубокой задумчивости, в то время как Хишин и Левин ловили каждое его движение, буквально буравя его взглядами. В операциях подобного рода очень важно наладить взаимопонимание между хирургом и анестезиологами, и после «старта» они договариваются, каким образом отправлять больного «в полет», применяя раствор фентанила, анестетик кратковременного действия, хорошо поддающийся контролю, в противоположность анестезирующему газу, действие которого имеет более общий и неустойчивый характер. Как раз в это время Накаш имел возможность объяснить мне это изменение в первоначальных планах, прежде чем Лазара ввезли в операционную.
И тут же его вкатили. Я обратил внимание на нечто совершенно невероятное: у доктора Накаша тряслись руки. Немного. И все-таки… После того, как он начал вводить коктейль, приготовленный им заранее в две внутривенные линии в запястьях, настал момент для введения трубок, подающих смесь к легким. И снова я увидел, что он, наиболее опытный и точный из всех присутствующих анестезиологов, внезапно пропустил то место, в которое трубка должна была попасть, и не успевший еще потерять сознание Лазар задергался под темнокожей рукой Накаша, как если бы хотел ее укусить. Накаш побелел и вынужден был с силой прижать лицо Лазара, чтобы восстановить контроль. Выяснилось, что трубка вошла слишком глубоко, так что работать могло только одно легкое, и необходимо было вновь вернуться к месту раздвоения и начать сначала, чтобы оба легких оказались в одинаковом положении.
В противоположность этому, столь несвойственному Накашу, волнению, которое лишь усилило мою тревогу, другой анестезиолог, доктор Ярден, работавший с кардиохирургами, сохранял все это время незаметный, но безупречный профессионализм. Он, не теряя ни секунды, нагнулся над правой ногой Лазара, чтобы ввести дополнительную внутривенную линию в случае необходимости срочного вливания крови или раствора, если что-либо пойдет не так. Неожиданно взору всех присутствующих открылись гениталии директора больницы. В совершеннейшем почтении я склонил голову, но в поле моего зрения все оставшееся время оставался его огромный член, в эту минуту тихий, но полный достоинства, не подозревая, правда, что один из присутствующих в операционной готов соперничать с ним во имя невероятной любви. После того, как большой участок тела был очищен бетадином, доктор Ярден ввел в член длинный и тонкий катетер, затем он расстелил стерильное полотенце поверх всего пространства, для защиты от огромной иглы, воткнутой в бедренную вену для дополнительной внутривенной поддержки.
Для меня было ново, что в сложных операциях подобного рода вспомогательные точки были приготовлены по всему телу для того чтобы иметь наилучшую дополнительную, в случае опасности, возможность поставить капельницу с раствором или лекарством. Накаш, который к этому моменту полностью уже оправился и пришел в себя, приготовился вести центральную венозную линию через яремную вену в правый желудочек сердца. Хишин, который смотрел на все эти приготовления с большим интересом, не без колебания предложил свои услуги, но Накаш, горевший желанием восстановить свое достоинство после промаха, допущенного им с трубками, настоял на том, что сделает все сам, и начал расстилать стерильные синие полотенца по всей поверхности груди больного, который уже был провентилирован к этому времени. Он натянул перчатки и с решительностью хирурга ввел в действие венозную линию — быстро и умело. Затем он бросил окровавленные перчатки в бак и кивнул на Хишина и Левина, которые наблюдали за ним с восхищением студентов-медиков первого курса, которым разрешили вкатить больного в операционную.
— Поди сюда и помоги мне, Бенци, — обратился ко мне Накаш так, как обычно зовут ребенка, желая его чем-нибудь занять.
Он сказал это не только, чтобы показать, что не забыл обо мне, но, в основном, чтобы обосновать необходимость моего присутствия в глазах остальных анестезиологов. Я немедленно зашагал вслед за кроватью, которую уже покатили в другое помещение, работая в то же время помпой, подававшей кислород в легкие Лазара до тех пор, пока его не подключили к аппарату искусственного дыхания. А там «идеальный» хирург, великий профессор Адлер, уже ожидал своей очереди, облаченный в стерильный халат, с лампочкой на голове, подключенной к электрокабелю, — все это обеспечивало луч света, позволявший ему через сильные узкие линзы, которые он предпочитал всему остальному, видеть мельчайшие повреждения, когда он работал с младенцами, явившимися в этот мир с врожденными пороками сердца. На арго хирургов, эта узко направленная специализация называлась «пентхаус» — то, что выше крыши, во всей пирамиде кардиохирургии, и даже хирург, столь высокомерный, как профессор Хишин, признавал ту высочайшую степень мастерства, которое при этом требовалось, чтобы исправлять ошибки и упущения, допущенные Создателем.
