Внутри было очень душно, серные испарения кружили голову и заставляли слезиться глаза. К тому же мы очень плохо спали в последнее время и чувствовали себя слабыми и беспомощными. Мы не знали, что нас ждет впереди, и горевали о погибших под Гимерой. Короче говоря, стоило нам зайти в обиталище Герофилии, как мы закашлялись и принялись утирать ручьем льющиеся слезы, так что едва смогли рассмотреть убранство пещеры. К тому же нам стало очень жарко, потому что из-за своих преклонных лет предсказательница мерзла и никогда не разрешала гасить пламя в очаге. Герофилия давно уже лишилась всех волос, но при этом оставалась женщиной и всегда ходила в остроконечной шапочке. Прислуживала ей бледная длинноволосая девушка с диким взглядом, памятным мне после разговора с дельфийской Пифией, так что я понял, что со временем эта девица заменит престарелую Герофилию. Глаза же самой пророчицы были серыми и неподвижными, как камень, и мне подумалось, что она слепа.
Едва мы вошли, как девушка забеспокоилась и заметалась по пещере, поочередно заглядывая всем нам в глаза и время от времени разражаясь странным смехом. Потом она начала что-то выкрикивать и закружилась, в бешеном танце. Не знаю, сколь долго могло бы это продолжаться, если бы Герофилия громким и суровым голосом не велела ей угомониться. Не ожидал я услышать такой голос в пещере престарелой прорицательницы… Воспользовавшись наступившей тишиной, посланец Демодота принялся излагать наше дело, но Герофилия жестом прервала его.
— К чему нынче твое пустословие? Я знаю, что это за люди, я видела, как они прибыли в Киму и как стаи воронов покинули горы и полетели за море, туда, откуда они недавно уплыли. И мне не нравится, что сюда, в мою пещеру вошла сейчас целая толпа мертвых с распухшими языками и широко раскрытыми неподвижными глазами. Уйдите и заберите своих убитых с собой!
Она начала тяжело дышать и обеими руками толкать нас к выходу. Тогда двое этрусков покинули пещеру, чтобы глотнуть свежего воздуха, и окликнули мертвых товарищей. Герофилия сразу успокоилась и сказала:
— Хорошо, что они ушли. Теперь тут стало свободнее. Но я не понимаю, что это за яркое сияние и раскаты грома?
Девушка была чем-то занята в углу пещеры, но теперь она приблизилась к нам, коснулась руки Герофилии и надела на меня венок, сплетенный из сухих листьев лавра. Пророчица захохотала, уставилась мне в лицо своими невидящими глазами и провозгласила:
— О, любимец богов! В уголках твоих глаз я вижу тень луны, а от твоего лица исходит солнечное сияние. Мне, конечно, следовало бы увенчать тебя венком из мирта и белой ивы, но ты должен удовольствоваться лавром, потому что у нас нет ничего другого.
Посланец Демодота решил, что старая женщина бредит, и начал вновь нетерпеливо объяснять наше дело, тем более что от едких испарений у него першило в горле и слезились глаза; я тоже чувствовал во рту горький привкус серы. Не дав ему договорить, Герофилия произнесла свое пророчество:
— Что значат два корабля, когда вскоре тысяча судов сойдется в морской битве у Кимы? Пусть Демодот позволит этим людям уйти с миром и освободит их суда. Не суда, а боевые знаки решат исход битвы.
Голос ее окреп, и в нем как будто зазвенел металл, когда она повторила:
— Не корабли нужны Демодоту, а боевые знаки. Так сказал бог. — И, переведя дыхание, добавила: — Уйди, глупец, и оставь меня с этим посланцем богов наедине.
Советник Демодота записал ее предсказание на восковой табличке и попытался взять меня за руку, чтобы вывести из пещеры. Но девушка бросилась на него, расцарапала ему лицо длинными ногтями и тесно прильнула ко мне. Она была не очень чиста, но ее кожа и одежды так сильно пахли лавром и горькими травами, что я не испытал к ней отвращения. Я сказал, что ненадолго задержусь в пещере, поскольку это, кажется, угодно богам, и посланец Демодота вышел, кашляя и прижимая ко рту полу плаща. Когда он оставил нас, Герофилия сошла со своего треножника и открыла деревянную заслонку в стене пещеры, так что свежий воздух в одно мгновение рассеял все ядовитые испарения. Через большую щель в верхней части пещеры виднелись голубое море и небо.
Герофилия шагнула ко мне, провела руками по моему лицу и волосам и с волнением сказала:
— Я узнаю тебя, сын твоего отца! Почему ты не поцелуешь свою мать?
Я наклонился, прижал ладони к земле пещеры и поцеловал ее, признавая эту землю своей матерью. Мне казалось, что я стал выше ростом и где-то в глубине моего существа вспыхнул яркий свет. Девушка подошла поближе, коснулась моих коленей и рук, прижалась ко мне бедром… Внезапно силы покинули меня и пот заструился по спине. Герофилия ущипнула девушку за ухо, оттолкнула ее и спросила:
— Так ты узнаешь свою мать? Почему же ты не приветствуешь своего отца?
Я покачал головой и ответил:
— Моего отца я никогда не видел и ничего не знаю о моем происхождении.
Герофилия говорила теперь голосом бога:
— Сын мой, ты познаешь самого себя в тот день, когда прикоснешься к могильному столбу твоего отца. Я вижу твое озеро, вижу твои горы, вижу твой город. Ищи и найдешь. Стучи — и будет тебе отворено. Также и из-за закрытых дверей ты однажды вернешься. Вспомни тогда обо мне.
Внезапно она сказала:
— Обернись!
Я обернулся, но там не было ничего, хотя от движения, воздуха огонь в очаге разгорелся и осветил все углы пещеры. Я встряхнул головой, и удивленная Герофилия положила мне на лоб ладонь и еще раз повторила:
— Обернись! Разве ты не видишь богиню? Она выше и красивее всех смертных, она смотрит на тебя и протягивает к тебе руки. Она носит венок из плюща. Она богиня луны и богиня источника, богиня морской пены и ланей, кипариса и мирта.
Я опять посмотрел туда, куда она указывала, и опять не увидел богини, увенчанной плющом. Вместо нее моему взору явилась устремленная вперед фигура — такая, какие ставят на носу военного корабля. Этот призрак отделился от стены пещеры. С ног до головы он был закутан в белый плащ, а лицо его скрывали тонкие полоски ткани. Эта фигура становилась все более четкой. Она явно ждала чего-то, ждала — и была обращена лицом на север.
Герофилия что-то почувствовала, забеспокоилась, сняла ладонь с моего лба и спросила:
— Что такое ты видишь? Ты стал как каменный… Я ответил:
— Он неподвижен и скрыл свое лицо под повязками. Он стоит совершенно спокойно и указывает на север.
И вдруг гул в моих ушах стал совершенно невыносимым, меня ослепил яркий свет, и я, упав на землю, потерял сознание. Когда я пришел в себя, мне почудилось, что я лечу среди звезд и вижу далеко внизу землю; гул же в ушах, хотя и ослабел, все еще докучал мне. И только когда я открыл глаза, я понял, что лежу на каменном полу пещеры. Рядом со мной на коленях стояла Герофилия и растирала мне руки, а девушка вытирала мой лоб и виски тряпочкой, смоченной вином.
Увидев, что сознание вернулось ко мне, Герофилия сказала дрожащим старческим голосом:
— Твой приход был предсказан, и ты узнан. Не связывай больше свое сердце с землей. Ищи только самого себя, чтобы познать свою суть, о ты, бессмертный!
Потом я разделил с ней хлеб и вино, и она плачущим голосом рассказывала мне о своей тяжелой старости — так, как мать рассказывала бы сыну. Еще она говорила со мной о своих детях и показывала свиток, на котором записала свои видения — то прозой, то стихами. Среди прочих предсказаний там было одно, удивившее меня, мол, в Греции родится царь, который покорит Персию, завоюет все восточные страны и умрет, окруженный почетом, в тридцатилетнем возрасте. Я думаю, это предсказание относилось к неким очень отдаленным временам, так как при моей жизни ничего подобного не произошло. [56] Наоборот, Греция после всех одержанных ею побед разрушает себя изнутри, ибо Афины и Спарта непрерывно выясняют, кто из них сильнее.
Когда наконец я вышел из пещеры, солнце осветило землю передо мной и в его лучах сверкнул маленький камешек. Я поднял его. Это был круглый матовый кусочек гравия. Я спрятал его в мешочек, к другим камням моей жизни, и впервые понял, что моя якобы бессмысленная привычка подбирать и сохранять каменные осколки служит мне службу; каждый камешек показывал, что жизнь моя подошла к очередной грани, за которой непременно продолжится.
Мои товарищи ожидали меня и удивлялись тому, что я столько времени беседую с Герофилией. Когда я присоединился к ним, мне все еще казалось, что я сплю, и позже они говорили, что долго не могли разобрать ни слова из моих речей. У меня страшно болела голова, а глаза опухли так, что я почти ничего не видел.
Демодот, к счастью, истолковал предсказания прорицательницы удачным для нас образом и позволил нам отплыть из Кимы. Он велел только снять с обоих наших кораблей боевые знаки и убрал их в свою сокровищницу, нисколько не заботясь о том, чтобы отослать их Гелону. Нас это, впрочем, не огорчило, мы хотели лишь одного: как можно скорее покинуть этот необычный город.
