Княгиня Ольга была поражена: она и в самом деле не слыхала, чтобы правую руку болгарского святого тайком перенесли в наши земли…
— Я удивлена, сын мой, что ты слушаешь все эти бредни, ты ведь так всегда называл все, что относилось к христианам, — сказала княгиня Ольга. Но говорила она мягко, почти не слыша себя: ей было приятно видеть сына и общаться с ним.
Это было большей радостью, и даже важнее того, о чем они говорили друг другу.
Святослав подошел и обнял мать.
— Ты права! Права! Права! Но, может быть, Боян–певец, или я постарел… И потом он мне об этом Иване Рыльском так много говорил, что я будто знал его! Меня удивило, как он решил уйти от людей и взял с собой вола. А у него и было на свете, что брат да вол. Так брату стало жалко вола, он подговорил односельчан, и те отняли вола. Иван только и выпросил у них колокольчик с шеи вола. И ушел. А людей не проклял, а только сказал: «Покидаю вас с усмешкой и сожалением». Все ваши христиане кричат о прощении обид, а он — «с усмешкой и сожалением»… И поселился совсем один… Но потом пришел к нему мальчик, сын брата… Так брат явился и увел с собой сына. Но по дороге мальчика укусила змея, и он скончался, а Иван Рыльский приходил к нему на могилу. Меня удивил этот случай, и я сказал Бояну: «Вот все ругают нас, кто верит в старых богов, что мы‑де приносим жертвы людьми, хотя этого давно нет, и у меня в войске волхвы топят в реке только петухов… Но ведь этот мальчик был принесен в жертву… Иван Рыльский отплатил своему брату, и мальчик не достался никому». Но он со мной не согласился…
И опять Святослав взглянул прямо своими почти прозрачными глазами, и у княгини Ольги защемило сердце: «Бедный мой сын! Он волнуется о своих детях и думает, что будет с ними…»
— Для меня неожиданно, что ты об этом размышляешь, — сказала княгиня сыну, — но мальчик ушел к Богу, чтобы не попасть в руки греховного страшного отца…
— Это и есть жертва Богу, и христиане нисколько не лучше нас, — ответил Святослав. — А то, что этот Иван Рыльский жил сначала в пещере, потом в дупле дерева, питался только травой, а потом и вовсе жил на голой скале и все молился Богу, это достойно удивления, и ни один наш волхв на это не способен. Царь Петр, что правит сейчас в Болгарии, отыскал в лесу Ивана Рыльского, предлагал ему много золота, но тот все отверг… И велел царю скорее покинуть это место, а потом вскоре и умер. И звери приходили к телу его, чтобы излечить свои болезни… Вот что удивительно, мамо, если это правда. Ну, а охотники–ловцы царя Петра нашли тело Ивана Рыльского и перенесли его к людям в столицу… в храм… А руку принесли вот в город Рыльск… на Русь… где жили когда‑то болгаре… Почему и язык у нас один…
— Северянское княжество живет на особицу, — сказала княгиня Ольга, — и нисколько не удивительно, что мы не все знаем, что у них происходит, да и несли такую святыню, конечно, тайно, чтобы никто не проведал, не убили бы, не отняли, не надругались бы… Но мне приятно, что ты так проникся жизнью святого христианина. Видишь, Болгария склоняет тебя к христианству…
— Пусть только и рука святого оказалась здесь в наших краях, значит Иван Рыльский будет помогать всем[242]… Но и я не знала, что в Рыльске Северянском есть христианский храм…
— У болгар с северянами свои отношения, — сказал Святослав…
— Что тебе Болгария — опять, прости, спрашиваю я?
— Мамо, мы один народ, у нас один язык, одни сказания, одна азбука, но болгаре раньше нас сумели создать свое государство–царство… Боян говорит, что они ушли из этих мест с готами, а потом на берегах Сурожского–Азовского моря соединились с сарматами и приняли все наследство Боспорского Сарматского царства. Сарматы — потомки скифов… И никакие не тюрки захватили власть над болгарами, как спорят и ныне в Болгарии… Это были сарматы, а значит, и наши родичи… Когда они жили в Приазовье, то часто возвращались и сюда, общались с теми, кто остался, с северянами… Мне сейчас говорят разное: будто северяне — это сарматы, а иные видят в северянах сербов… И это похоже… Видел я знаменитый болгарский «Именник болгарских ханов». Он записан был давно, еще по–гречески, а уж потом глаголицей, и пытается вывести болгар от Аттилы — гуннского вождя. Но когда Аттила шел через наши земли, то славяне уже все сидели по своим краям… Смешно! А если посмотреть все имена этих болгарских ханов, так там почти все славянские иди сарматские прозвища. Во–первых, род Дуло… Что — тюркский? А потом — Гостун из рода Ерми, Безмер из рода Дуло. Славянские все имена… Дунай перешел Исперих, а потом — Тервел из рода Дуло, Севар из рода Дуло, Кормисош из рода Вокил, Винех из рода Вокил, Телец, Умор…
Княгиня Ольга любовно глядела на сына:
— Ты все знаешь на память, будто Порсенне должен заученное отвечать…
Святослав вздохнул:
— Его учение не пропало даром, и я все время ощущаю, что его нет с нами… Но согласитесь, мамо, что имя Гостун — по–нашему купец — совсем не тюркское слово, и Безмер — славянское слово, Севар — видимо, северянин, родом из северянских земель. А Телец? А Умор? Кормисош? — корми сохой… Вот тебе и тюркское… Остальные же сарматские… Но их меньше… Лет 350 тому назад сложился союз, в который входили два огромных племени — видимо, славян и сарматов… Кубрат из рода Дуло был христианин и жил даже в Византии, а земли были огромные — от реки Кубань до Дона, все Приазовье. Но начали наступать хазары… Возможно, тогда какие‑то тюрки и оседлали болгар… Одна часть ушла на Волгу, другая с ханом Аспарухом перешла Дунай…
Княгиня Ольга вглядывалась в лицо сына, увидев маленькую ямочку на подбородке, вспомнила, как совсем давно юный Святослав играл с копьем и наткнулся на него. Текла кровь, но он не заплакал, и отец похвалил его за это. Годы прошли, а след остался…
Святослав уловил ее рассеянный взгляд.
— Мамо, когда я разобью Хазарию, мы вернем тех из болгар, кто захочет, в Приазовье, и все земли — от Дуная до Дона — станут опять славянскими, как когда‑то в Скифии, — воскликнул он.
— Ах ты мой Александр Македонский! — едва успела сказать княгиня Ольга.
— Так он был не столько грек, сколько славянин — так я наслушался теперь в Болгарии. И Македония славянская земля…
— Но если ты хочешь опять устроить Великую Болгарию вместе с русскими, то придется принять Руси и христианство: ведь в Болгарии оно существует уже сто лет… — сказала княгиня лукаво.
Князь Святослав ответил сурово и пасмурно:
— Да, да, мамо, это так, и если болгарский царь Симеон хотел захватить императорский престол и сделать единую болгаро–византийскую страну, то я хочу восстановить справедливость и вернуть болгар на прежние земли, в Приазовье, с которых они были изгнаны хазарами, не потеряв и дунайских земель. Болгария и Русь соединятся в могучее славянское царство. Византийский трон мне не нужен, но Великое Славянское царство восстановит то, что принадлежало нам прежде, все славянские княжества на Балканах вольются в него… В Болгарии мне сказывали, что сербы — это северяне… Вся эта единая болгарская земля в Приазовье — а там остались жить болгаре, почему‑то назвали себя «черными» — может быть, от горя, когда ушли их сородичи! — станет оплотом русских земель против кочевников азиатских, и никто не победит наше славянское могущество!
Княгиня Ольга вспоминала, слушая сына, каким он был упрямым в детстве. Его нельзя было ничем отвлечь, если он что‑то взял себе в голову, кроме отца, которого он все‑таки побаивался, только Порсенна мог с ним управиться.
Увы! Ни в каком споре никакая истина не может родиться, в особенности если один из спорящих князь… Пусть и твой сын… Спорь — не спорь, а он поступит так, как решил. Но сейчас для княгини было неожиданным и приятным даром то, что Святослав так подробно обсуждал с ней свои намерения.
— Ты так уверенно говоришь о покорении Хазарии, а ведь это сильная страна, — произнесла она мягко.
Может быть, упоминание об очень сильном противнике или тяготившие его мысли о скором отъезде Малуши привели Святослава к невеселому настроению, и он ответил сумрачно:
— Я разобью Хазарию сразу, одним ударом…
«Господи, спаси его, и всех детей его, и всех жен!»
только и успела подумать княгиня Ольга. Стоило выйти Малуше — и будто солнце для него скрылось из виду. Несмотря на многие княжеские заботы и хлопоты, княгиня Ольга всегда оставалась женщиной, подмечавшей все оттенки и перемены у тех, с кем беседовала, а уж у Святослава… Впрочем, она часто думала о том, что мальчик, ее сыночек, Светик, и тот взрослый мужчина, со всеми его страстями, победами, успехами, невероятной силой и выносливостью, о которой складывались легенды, все‑таки это не совсем один и тот же человек… Маленькое беспомощное тельце у ее груди, ножки, ручки, пальчики, пяточки, волосики на головке, заливистый плач, и едва возьмешь на руки — радость в глазенках, схватывает губами ее грудь, жадно прильнув к ней… Где все это? Уже не отыскать… Снега растаяли, вешние воды унесли, но любовь‑то осталась, осталась. И это знали они оба.
