Население города возросло с 60 до 200 тысяч. Среди новых жителей были подрядчики, освобожденные негры, лица, прорывавшие блокаду, торговцы, маркитанты, искатели должностей, ораторы, шулера, содержатели салунов с эстрадными концертами и женщинами-официантками, торговцы спиртными напитками, продавцы сластей с лотков, мастера, ремонтирующие зонтики, бальзамировщики, гробовщики, фабриканты протезов, продавцы патентованных лекарств вразнос, перекупщики краденого, карманники, грабители.
О вновь прибывших женщинах легкого поведения писали, что их классификация была обширной: «… начиная с щеголих-куртизанок, которые принимали в каменных домах, вплоть до спившихся тварей, изгнанных из армейских лагерей по приказу командования». Один наблюдатель отметил, что «…дома с дурной славой рассеяны по всему городу. Однако, за редкими исключениями, они пока еще не решаются вторгаться в респектабельные кварталы. Некоторые из этих домов роскошно меблированы, постановка дела в них превосходна. Женщины либо молодые, либо в расцвете лет; много красивых и культурных. Они выходцы из разных районов страны, и держат их в этих домах не более двух лет, потому что такой образ жизни разрушительно действует на их красоту. Большую часть клиентуры домов высшего класса составляют мужчины внешне респектабельные, стоящие на высоких ступенях общественной жизни, офицеры армии и флота, губернаторы штатов, юристы, врачи и вообще представители высших кругов населения. Некоторые приходят в состоянии опьянения, а другие абсолютно трезвые».
Пиво, виски, представления с голыми или почти голыми участницами завлекали в концертные залы салунов молодых солдат, и впоследствии они просыпались на улицах с очищенными карманами. В напитки им подмешивали «нокаутирующие капли». Изредка полиция или военная комендатура делала налеты на дома низшего пошиба.
Игорные дома высшего класса были роскошно обставлены. Комнаты украшали коврами, картинами, статуями. В четырех лучших заведениях среди игроков в фаро и покер можно было найти губернаторов, конгрессменов, чиновников министерств, клерков, подрядчиков, кассиров. Разнокалиберные игорные дома чередовались с притонами, в которых нежноголосые женщины угощали молодых пехотинцев напитками, а затем выманивали у них все до последнего доллара.
Уолт Уитмен, автор «Листьев травы», пророк Среднего Человека, летом 1863 года писал в нью-йоркской «Таймс»: «Президента я вижу почти каждый день… Его всегда сопровождают 25–30 кавалеристов с саблями наголо… Мистер Линкольн обычно ездит на крупном сером коне. Президент одет в простой черный костюм, порыжевший и пыльный; на нем черная жесткая шляпа, и в своей одежде он выглядит, как самый обыкновеннейший человек…»
Нью-йоркский адвокат Джордж Стронг записал в своем дневнике много примеров некультурной речи Линкольна — искажений слов, окончаний. «Он варвар, скиф, отвратителен внешне, горилла, но очень толковый, прямодушный старый чудак. Это лучший президент из всех после Джексона». Стронг просил о помиловании матроса, необоснованно обвиненного в убийстве. Президент ему ответил:
— Вы должны обратиться к генеральному прокурору, но я полагаю, что все будет в порядке, так как и у меня и у генерального прокурора цыплячьи сердца!
Один англичанин передал, что при встрече с Линкольном его поразили «мечтательные блестящие глаза, которые, казалось, не глядя на вас, видели насквозь». Хэй рассказал, как Линкольн взглянул на одного подозрительного типа: «Он видел его насквозь до самых пуговиц на спине сюртука».
Английский писатель Эдвард Дайси записал анекдот: «На первом же военном совете, состоявшемся после того, как президент принял на себя верховное командование армией вместо Мак-Клеллана — этот генерал не пришел и на следующий день просил извинить его, так как он забыл о заседании, — Линкольн оживился.
— Теперь я вспомнил, — сказал он, — одно дело об изнасиловании, по которому я выступал. Защитник спросил потерпевшую, почему она рассказала мужу лишь в среду об изнасиловании, которому она подверглась в воскресенье? Женщина ответила, что это как-то выпало у нее из памяти… Судья немедленно отклонил иск.
Дайси добавил, что такие рассказы «выглядят в печати сухими, если вы не можете вообразить той усмешки, которой они сопровождаются, сверканья глаз рассказчика и привычного для него поглаживанья колена рукой».
Хэй считал, что было много фотографий Линкольна, но ни одного настоящего портрета: «Искусство графики было бессильно перед лицом, которое изменялось тысячей тончайших градаций линий и контура, света и тени, блеска глаз и изгибов губ, всей гаммы эмоций от серьезности к веселью и от бесшабашного, радостного смеха к невидящему взгляду, устремленному вдаль».
Конгрессмен Генри Дауэс из Массачусетса сказал: «Ни у одного человека не было такой политической проницательности (как у Линкольна), дававшей ему возможность собирать вокруг себя людей, искренне поддерживавших правительство, и соперников, имевших антагонистические теории, непримиримых врагов, которые в других условиях развалили бы любое правительство. Он становился все более мудрым, горизонты становились все более широкими; по мере того как увеличивались трудности и множились опасности, он становился все сильнее, пока в конце концов стал чудом нашей истории…»
Лэймон сказал, что Линкольн рассматривал необходимость носить перчатки на официальных церемониях, как «жестокое обращение с животными». На одном приеме президенту захотелось особенно сердечно пожать руку старому иллинойскому другу, и белые лайковые перчатки с треском лопнули. Стоявшие в очереди услышали слова Линкольна:
— Что ж, мой дорогой друг, не нам с тобой их носить. Они не пригодны для рукопожатий между старыми друзьями.
Он вообще не любил перчаток, рассказывал Брукс; он видел, как Линкольн однажды вытащил семь или восемь пар перчаток из карманов пальто, где он накопил все, что ему каждый раз навязывала миссис Линкольн.
Однажды Линкольн с женой и другими лицами посетили госпиталь. Линкольн и Брукс остановились у койки раненого солдата, который в бледной руке держал какой-то листок и смеялся. Линкольн заметил, что дама из религиозного общества, давшая солдату этот листок, стоит поблизости, и сказал солдату:
— Вряд ли уместно смеяться над презентом. Дама, несомненно, хотела сделать благое дело.
— Как же мне не посмеяться, мистер президент, — сказал солдат, — эта женщина дала мне трактат «Танцевать — грех», а у меня обе ноги оторваны.
Старый нллинойский приятель организовал банк на основании нового закона о банках и предложил часть акций Линкольну; президент отказался, так как он считал невозможным извлекать прибыль из закона, принятого под его руководством.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
