в 80 лет стало рождением Господа в душе.
Примечательно*), что между первым Пробуждением Толстого (в конце 60-х годов) и его первым духовным рождением (конец 70-х годов) прошло столько же времени, сколько между его вторым Пробуждением (конец 90-х годов) и вторым духовным рождением – 10 – 12 лет.
*) Примечательно для той темы, которую мы развили в "Пути восхождения".
После первого духовного рождения Толстой перешел в новое состояние жизни и обрел свободу духовного пути жизни. После второго духовного рождения Толстой на Пути восхождения вошел в наивысшее состояние жизни – стал Птицей Небесной.
*)Тут нет натяжки. Слово «Я», которое употреблено только в этом месте Торы, звучит и начерчено иначе, чем обычное слово «я».
13 (64)
Толстой с легкостью проникал за самые разные завесы, скрывающие людские души, и видел их, словно глазами глядел вокруг себя. Прозревал он и Природу, и даже животных. Чем старше он становился, тем его сила прозревания все больше и больше обращалась в глубь себя. Под самый конец жизни в нем совершился тот переворот, который он сам провидел за полвека до того, в полном расцвете земных сил, когда описывал смерть князя Андрея.
Ко всем героям Толстого, даже к княжне Марье, даже к отцу Сергию можно обнаружить легкую авторскую улыбку. Но не по отношению к князю Андрею. Толстой, который всегда и везде над своими героями, смотрит на князя Андрея как на равного, а в прощальных сценах – и снизу вверх.
Судя по всему, Лев Толстой задумал князя Андрея в целях художественного исследования того, что велико в этом мире и что ничтожно.*) В образе этом испытывается статус и достоинство людского величия, подлинность той или иной достигаемой человеком Вершины жизни. Для Льва Толстого, который знал себе цену, это не литературная, философская или публицистическая тема, а личная проблема. Эту личную задачу истинной Вершины жизни человека Толстой и решал – решал для себя – в образе князя Андрея.
*) В ранних рукописях князь Андрей говорит: "Я люблю великое во всем». Он и действительно убежден, что «равных ему никого не было".
Войдя к брату, княжна Марья "чувствовала уже в горле своем готовые рыдания", но, "увидав его лицо и, встретившись с ним взглядом, княжна Марья вдруг умерила быстроту своего шага и почувствовала, что слезы вдруг пересохли и рыдания остановились. Уловив выражение его лица и взгляд, она вдруг оробела и почувствовала себя виноватой. "Да в чем же я виновата?" – спросила она себя. "В том, что живешь и думаешь о живом, а я!.." – отвечал его холодный, строгий взгляд. В глубоком, не из себя, а в себя смотревшем его взгляде, была почти враждебность, когда он медленно оглянул сестру и Наташу".
Потом княжна поняла, что и взгляд брата, и все его поведение "доказывали", как "страшно далек он был теперь от всего живого", "что что-то другое, важнейшее было открыто ему" – "такое, чего не понимали и не могли понимать живые и что поглощало его всего". И если она "виновата" перед ним, то совсем не в том, что, оставаясь жить, она имеет непростительное преимущество перед умирающим, а, напротив, в том, что она "живет и думает о живом", то есть живет такими интересами, которые для него, на его Вершине жизни, ничтожны и чужды.
Все земные чувства и мысли людей для князя Андрея ненужны потому, что есть жизнь Птиц Небесных. Князь Андрей Николаевич Болконский вознесся над родом человеческим. Как и положено Птице Небесной, он высоко-высоко парит над людьми со всеми их заботами и чувствами, которыми они так дорожат, и всеми их мыслями, которые кажутся им так важны. В прозрении Птицы Небесной у Толстого возник образ истинного небесно-земного величия человеческого.
С некоторого момента работы над "Войной и миром" (я думаю, с описания Аустерлицкого сражения) князь Андрей становится героем, имеющим совершенно особое значение для его создателя: в нем все более отчетливо проявляется идеальное Я автора – "то лучшее, что есть во мне", как говорил Лев Николаевич. Придет время, и эта "лучшая часть души человека"(13.489) будет названа "духовным Я".
За два года до своей смерти, 31 января 1908 года Лев Толстой записал слова, которые вполне можно поместить в описание последних дней жизни князя Андрея:
«То, что я начинаю испытывать, – как Христос говорит: – иногда будете видеть, а иногда не будете видеть меня, – испытывать какую-то странную радостную свободу от своего тела, чувствую только свою жизнь, свое духовное существо, – какое-то равнодушие ко всему временному и спокойное, твердое сознание истинности своего существования. Впрочем, сказать этого ясно нельзя,*) по крайней мере теперь не умею"(56.95).
*) На этом всегда настаивали и те, кто в разные времена достигали такого же, что и Толстой, состояния «просветления».
Прошел месяц,:
«Душевное состояние все лучше и лучше. – Пишет он 9 февраля 1908 года. – Духовная жизнь, внутренняя, духовная работа все больше и больше заменяет телесную жизнь, (это и есть формула состояния князя Андрея. – И. М.), и все лучше и лучше на душе. То, что кажется парадоксом: что старость, приближение к смерти и сама смерть – хорошо – благо, несомненная истина. Испытываю это»(56.98).
И в тот же день:
"Я сейчас всё больше и больше теряю память и сознаю то, что приобретаю. И так хорошо!"(56.101)
Через полгода, 2 сентября 1908 года – еще определеннее:
«Утром и ночью в первый раз почувствовал, именно почувствовал, что центр тяжести моей жизни перенесся уже из плотской в духовную жизнь: почувствовал свое равнодушие полное ко всему телесному и неперестающий интерес к своему духовному росту, т. е. своей духовной жизни»(56.150).
На вершинах Пути восхождения у человека "в виду смерти вся жизнь становится торжественна, значительна и истинно плодотворна и радостна"(45.462).
Такое состояние было знакомо старцу Толстому в те минуты, часы, дни последних лет жизни, когда он жил вместе и этой и той жизнью и, так же, как по его описанию Христос, "жил уже во время своего плотского существования в лучах света от того другого центра жизни, к которому он шел" и очень хотел видеть "при своей жизни, как лучи этого света уже освещали людей вокруг него". Об этом его состоянии вместе и этой и иной жизни свидетельствовали очевидцы. Вот что видел Петр Струве во время своего посещения Толстого в середине 1909 году, то есть уже после второго духовного рождения:
"Самое сильное, я скажу, единственное сильное впечатление, полученное мною от этого посещения, можно выразить так: Толстой живет только мыслью о Боге, о своем приближении к Нему. Он уходит отсюда – туда. ОН УЖЕ УШЕЛ (подчеркнуто Струве. – И. М.). Телесно он одной ногой в могиле, потому что ему 81 год, но он может еще прожить немало дней, месяцев и лет, ибо тело его еще не разрушилось – способен же он
