Из этих дверей вышла столь необычная процессия, что фараон уставился на нее, забыв закрыть рот. Крат с поднятым забралом шлема и мечом в правой руке вел за собой обнаженных — на них были только набедренные повязки — и босых людей. Руки их были связаны за спиной, и они шаркали, как рабы, идущие на рынок.
Я наблюдал за лицом вельможи Интефа и видел, как растерянность и страх овладели им и заставили вздрогнуть, будто его ударили по лицу. Он узнал пленников. Очевидно, считал, что они давно мертвы, а их черепа ухмыляются путникам на перекрестках дорог. Тайком бросил взгляд на маленькую дверцу в стене, почти скрытую занавесками. Эта дверца была единственным выходом из заполненного людьми двора храма. Ремрем сделал шаг вправо и загородил дорогу. Вельможа Интеф отвернулся и снова посмотрел на трон, задрав голову, с выражением доверия и вызова.
Шестеро связанных пленников выстроились перед троном, а затем по тихой команде Крата пали на колени и склонили головы.
— Кто эти создания? — спросил фараон. Тан подошел к первому из них, схватил за связанные руки и поднял на ноги. Кожу пленника покрывали старые шрамы от оспы, а слепой глаз сверкал на солнце как серебряная монета.
— Божественный фараон хочет знать, кто ты, — тихо сказал Тан. — Отвечай на вопрос.
— Величие Египта, я Шуфти, — ответил тот. — Раньше я был князем сорокопутов, пока Ак Гор не разогнал и не перебил мой клан у города Галлала.
— Говори царю, кто твой повелитель, — потребовал Тан.
— Ак Сет был моим повелителем, — ответил Шуфти. — Я принес клятву кровной верности Ак Сету и платил ему четверть всего награбленного. За это Ак Сет защищал меня от сил закона и снабжал сведениями о моих следующих жертвах.
— Покажи царю, кого ты знаешь под именем Ак Сета, — приказал Тан. Шуфти, шаркая, прошел вперед и остановился перед вельможей Интефом. Он набрал полный рот слюны и плюнул на роскошный наряд визиря.
— Вот Ак Сет, — закричал он. — И пусть черви насытятся его потрохами!
Крат оттащил Шуфти в сторону, и Тан поднял следующего пленника.
— Говори царю, кто ты.
— Я Акеку, я был князем сорокопутов, но все мои люди убиты.
— Кто был твоим повелителем? Кому ты платил дань?
— Вельможа Интеф был моим повелителем. Я платил дань в казну великого визиря.
Вельможа Интеф гордо и надменно стоял у трона, спокойно принимая град обвинений. Он не пытался защищаться, когда сорокопуты один за другим вставали перед царем и называли его Ак Сетом.
— Вельможа Интеф был моим повелителем. Вельможа Интеф — Ак Сет.
Молчание народа в храме становилось таким же тяжелым, как и зной. На лицах людей застыли ужас, неверие, ненависть и растерянность. Однако никто не отваживался открыто выступить против вельможи Интефа или выразить какие-либо чувства до того, как заговорит фараон.
Последнего князя сорокопутов подвели к великому визирю. Это был высокий худой человек с упругими мускулами и выжженной солнцем кожей. В жилах его текла кровь бедуина, глаза были черные, нос загнут, как у орла. Борода у него была густой и курчавой, а лицо — надменным.
— Меня зовут Басти, — он говорил чище остальных. — Люди называют меня Басти Жестокий, хотя я не знаю почему. — Его губы скривила усмешка висельника. — Я был князем сорокопутов, пока Ак Гор не разорил мой клан. Вельможа Интеф был моим повелителем.
После этих слов его не оттащили в сторону, как остальных. Тан снова обратился к нему:
— Скажи царю, знал ли ты Пианки, вельможу Харраба, который в давние времена был знатным гражданином Фив.
— Я хорошо знал его. У меня были с ним дела.
— Какие у тебя были с ним дела? — спросил Тан, и в голосе у него послышалась угроза.
— Я грабил его караваны. Я жег урожай на его полях. Я совершил набег на его копи в Сестре и перебил горняков таким занятным способом, что никто больше не пришел туда добывать медь. Я жег его поместья. Я посылал своих людей в города, чтобы они клеветали на него, и его честность и верность государству были запятнаны. Я помогал другим погубить его, и в конце концов он выпил яд датуры из собственной чаши.
Я увидел, что рука, в которой фараон держал царскую плеть, задрожала, когда он услышал это, и одно веко задергалось, как у него обычно бывает, когда он чем-то сильно расстроен.
— Кто приказывал тебе делать это?
— Вельможа Интеф приказывал мне и дал в награду один тах чистого золота.
— Что вельможа Интеф надеялся получить, преследуя вельможу Харраба?
Басти усмехнулся и пожал плечами.
— Вельможа Интеф стал великим визирем, а Пианки, вельможа Харраб, мертв. По-моему, вельможа Интеф добился своего.
— Признаешь ли ты, что я не предлагал тебе помилования за это признание? Понимаешь ли ты, что тебя ждет смерть?
— Смерть? — Басти засмеялся. — Я никогда не боялся ее. Это мука, из которой я пеку свой хлеб. Я накормил этим хлебом бесчисленное количество людей. Так почему же теперь я должен бояться съесть его сам?
Был ли он глупцом или храбрецом, спросил я себя, услышав эту похвальбу? Как бы то ни было, я не чувствовал по отношению к нему ни сочувствия, ни восхищения. Я вспомнил, что Пианки, вельможа Харраб, был таким же человеком, как и его сын, и именно им принадлежали мои сочувствие и восхищение.
Безжалостное выражение глаз Тана давало понять, что он разделяет мои чувства. Пальцы его сжали рукоять меча с такой силой, что побелели, как пальцы утопленника.
— Уведите его! — прохрипел он. — Пусть ожидает воли царя.
Я видел, как Тан с усилием взял себя в руки, а затем повернулся к царю и опустился на колено.
— Я сделал все, что ты приказывал мне, божественный Мамос, бог и правитель родины. Я ожидаю твоих повелений.
При виде такого благородства комок встал у меня в горле. Мне пришлось подавить свои чувства.
Фараон продолжал молчать. Я услышал тяжелое дыхание моей госпожи, а затем почувствовал, что она взяла меня за руку и сжала ее с такой силой, что я испугался, как бы она не сломала мне пальцы.
Наконец фараон заговорил, и я с ужасом услышал сомнение в его голосе: он не хотел, чтобы услышанное было правдой. Он так глубоко доверял вельможе Интефу и так давно полагался на него, что это поколебало его веру в людей до самого основания.
— Вельможа Интеф, ты слышал обвинения, брошенные тебе. Чем ты ответишь на них?
— Божественный фараон, разве это обвинения? Я посчитал бы их фантазиями молодого человека, сошедшего с ума от зависти и ревности. Он — сын осужденного изменника и преступника. Побудительные причины действий вельможи Тана мне совершенно ясны. Он убедил себя в том, что изменник Пианки мог стать великим визирем вместо меня. Теперь его извращенное мышление перекладывает на меня ответственность за падение его отца.
