— Ак Гор, — закричала женщина и повалилась без чувств на каменные плиты.
— Ак Гор! — подхватила толпа. — Это бог! — Ряд за рядом люди падали на колени. На верхних трибунах тоже опустились на колени и многие сделали знак, спасающий от беды. Даже сановники вокруг трона последовали общему примеру. Во всем храме только два человека остались на ногах. Фараон замер перед троном, как раскрашенная статуя, и великий визирь Фив гордо и надменно стоял на своем месте.
Ак Гор вышел вперед и встал перед царем, глядя на него через прорези бронзовой маски, но фараон не дрогнул. Щеки царя покрывали белила, и невозможно было сказать, побледнел ли он, но блеск в его глазах мог выражать и религиозный экстаз, и ужас.
— Кто ты? — с вызовом спросил фараон. — Призрак или человек? Почему ты нарушаешь наше торжество? — Голос его прозвучал ясно и громко. Я не различил в нем ни тени дрожи, и восхищение мое возросло. Хотя фараон и стал старым и доверчивым человеком, но сохранил былое мужество. Он мог предстать перед человеком или богом как воин.
Ак Гор ответил ему голосом, которым привык командовать войсками в отчаянном шуме сражения, и слова его эхом прокатились по дворам храма, отражаясь от каменных стен.
— Великий фараон, я человек, а не призрак. Я твой человек. Я пришел сюда по твоему приказу. Я стою перед тобой, чтобы отчитаться за поручение, возложенное тобой на меня на этом самом месте в этот же день Осириса два года назад.
Он поднял шлем над головой, и огненные кудри рассыпались по плечам. Собравшиеся сразу узнали его. Крик толпы, казалось, потряс основание храма.
— Вельможа Тан! Тан! Тан!
Мне почудилось, что госпожа моя кричала громче всех и почти оглушила меня, так как я сидел рядом с ней.
— Тан! Ак Гор! Ак Гор! — Эти два имени, смешавшись, бились между стенами храма, словно волны прибоя во время бури.
— Он восстал из могилы! Он стал богом среди нас! Крики не умолкали до тех пор, пока Тан не вынул меч из ножен и не поднял его, требуя тишины. Толпа подчинилась, и он заговорил снова в полной тишине:
— Величие Египта, позволишь ли ты мне сказать?
Я думаю, на этот раз царь уже не стал полагаться на свой голос, он сделал ритуальный жест посохом и плетью и опустился на трон, будто ноги у него подкосились.
Тан заговорил голосом столь громким, что слова доносились до внешнего двора храма.
— Два года назад ты поручил мне уничтожить гадючьи гнезда убийц и разбойников, угрожавших жизни всего Египта. Ты доверил мне царскую ястребиную печать.
Он вынул из складок плаща голубую статуэтку и поставил ее на ступени трона. Потом отступил назад и заговорил снова:
— Чтобы облегчить выполнение царского приказа, я обманным путем распустил слухи о своей смерти и приказал запечатать в моей гробнице мумию незнакомца.
— Бак-Хер! — закричал кто-то, и толпа подхватила этот крик, но Тан опять потребовал тишины.
— Я возглавил тысячу храбрецов из отряда синих, и мы отправились в пустыню и горы, нашли сорокопутов в тайных убежищах. Там мы убивали их сотнями и складывали головы у дорог.
— Бак-Хер! — закричали люди. — Это правда. Ак Гор делал это!
Тан снова заставил их молчать.
— Я сломил князей-разбойников, я перебил их подручных без малейшей жалости. Во всем Египте остался только один человек, называющий себя сорокопутом.
Теперь все молчали, как завороженные, упиваясь каждым его словом. Даже фараон не смог скрыть нетерпение.
— Говори, вельможа Тан, которого люди теперь знают под именем Ак Гора. Назови этого человека. Дай мне имя, чтобы и на него обрушился гнев фараона.
— Он скрывается под именем Ак Сета! — выкрикнул Тан. — И позорные дела его сравнимы лишь с делами брата, бога тьмы.
— Дай мне настоящее имя, — приказал фараон, в возбуждении снова поднимаясь на ноги. — Назови последнего сорокопута!
Тан медлил. Он не спеша обвел глазами двор храма. Когда наши взгляды встретились, я незаметно кивнул ему, чтобы только он видел это движение. Взгляд его не остановился на мне и скользнул дальше к открытым дверям святилища.
Внимание всех собравшихся было обращено на вельможу Тана, и никто не заметил, как цепочка вооруженных людей стремительно вышла из святилища и бесшумно пересекла двор. Хотя все они были при полном вооружении и несли боевые щиты, я узнал большинство из них, разглядев лица под шлемами. Там были Ремрем и Аст и пятьдесят других воинов отряда синих. Они быстро построились вокруг трона как царская охрана, а Ремрем и Аст незаметно встали позади вельможи Интефа. Как только они заняли свои места, Тан снова заговорил:
— Я назову тебе имя Ак Сета, божественный фараон. Он бесстыдно стоит в тени твоего трона. — Тан показал мечом. — Вот он! И на шее этого изменника висит «Золото похвалы». Вот он стоит, единственный товарищ фараона, который превратил твое царство в логово убийц и разбойников. Вот он, Ак Сет — правитель нома Фив и великий визирь Верхнего царства!
Страшная тишина установилась в храме. Среди собравшихся тысяч десять или даже больше серьезно пострадали от рук вельможи Интефа, и у них были причины ненавидеть его. Но никто не посмел поднять голос против него и выразить радость при разоблачении. Все знали, сколь ужасен его гнев и неотвратимо возмездие. Мне показалось, что я чувствую запах их страха в испарениях, поднимавшихся над толпой, как дым курений. Каждый понимал, что славы Тана и величия его подвига недостаточно для того, чтобы одними словами, без доказательств, свалить такого человека, как вельможа Интеф. Если бы они выразили в тот момент свое согласие или радость, это могло стоить им жизни. В полной тишине вдруг раздался смех вельможи Интефа. Презрение слышалось в нем, и одним небрежным движением он отмахнулся от Тана и повернулся к царю.
— Солнце пустыни выжгло его разум. Бедняга сошел с ума. Это бред, в котором нет ни единого слова истины. Мне следовало бы рассердиться, но вместо этого я печалюсь изза того, что столь славный воин так низко пал.
Он протянул к фараону обе руки величественным, полным достоинства и доверия движением.
— Всю свою жизнь я служу фараону и моему народу. Моя честь настолько неуязвима, что я не вижу необходимости защищаться от таких бредовых обвинений. Без малейшего страха я доверяюсь мудрости и справедливости божественного царя. Пусть говорят мои дела и моя любовь к фараону, а не мой язык.
Я увидел растерянность и сомнение на разрисованном лице фараона. Губы дрожали, а лоб наморщился, поскольку боги не благословили его быстрым и острым умом. В какое-то мгновение он уже открыл рот, чтобы заговорить, но прежде чем успел произнести ужасное и непоправимое суждение, Тан снова поднял меч и показал на открытые двери святилища позади трона.
