После того как лихорадка обогащения охватила всю Спарту, и даже такие незаурядные личности, как Гилипп, оказались уличенными в коррупции, был принят компромиссный закон, допускающий ввоз и хранение иностранной валюты, но только для государственных целей и под государственным наблюдением. Частным лицам за хранение золотой и серебряной монеты в собственных домах грозила смертная казнь (Plut. Lys. 17)024_143.
По этому закону в 403 г. Форак, гармост Самоса (Diod. XIV, 3, 5) и друг Лисандра, был отрешен от должности и приговорен к смертной казни. Фораку вменялось то, что он держал у себя дома (в частном владении - ijdiva/) деньги вопреки только что принятому закону (Plut. Lys. 19). Дело Форака было единственным, которое и в древней (например, у Плутарха), и в современной историографии трактуется как часть атаки на Лисандра024_144. Выбор же правонарушения, в котором обвинили Форака, конечно, не случаен. В этот период преступления, связанные с получением взяток и хранением иностранной валюты, были, по-видимому, самыми распространенными видами правонарушений. Правда, по словам Плутарха, даже с помощью этого страшного закона "лаконскому правительству не удалось сохранить в душах граждан бесстрашного равнодушия к деньгам: всем внушено было стремление к богатству как к чему-то великому и достойному" (Lys. 17).
Отсутствие собственной чеканной монеты (Plut. Lyc. 9, 1-6), с одной стороны, и монополия государства на накопление и хранение денег024_145- с другой, привели к неизбежному результату - повсеместному стремлению граждан обойти "неудобные" законы. В нашей традиции имеется целый ряд примеров того, как ловко богатые спартиаты обходили закон, запрещавший частным лицам пользоваться драгоценными металлами. Источники сообщают, что они помещали свои капиталы за границей, например в Аркадии (Posidon. ap. Athen. VI, 233 e-f), хранили их в виде вкладов в храмовые кассы (Plut. Lys. 18; Ages. 19), а также тайно прятали в своих домах (cp.: Plat. Resp. VIII, 548 a)024_146.
Об одном из таких способов рассказывает Посидоний у Афинея (VI, 233 e-f). По его словам, богатые "лакедемоняне, которым обычай запрещал ввозить в Спарту и хранить там золото и серебро... отдавали его на хранение своим соседям аркадянам", возможно, как полагает Н. Д. Фюстель де Куланж, через подставных лиц024_147. В качестве зарубежных банков использовались, как правило, храмовые центры как в Пелопоннесе, так и вне его. Чаще всего спартанцы хранили деньги у жрецов храма Афины Алеи в соседней Тегее024_148. Тесная связь Спарты и Дельф предполагает, что дельфийские жрецы также могли выступать в роли банкиров для спартанской элиты (Plut. Lys. 18; cp.: Ages. 19). Так, например, в Дельфах, возможно, хранил свои сбережения Лисандр. Плутарх называет даже точную сумму вклада024_149 Лисандра - 1 серебряный талант, 52 мины и 11 статеров. При этом Плутарх замечает, что данная информация никак "не согласуется с единодушным свидетельством о его бедности" (Lys. 18, 3).
Спарта на рубеже V-IV вв. считалась самым богатым после Персии государством (Plat. Alc. I 122 c), а ее полководцы и гармосты - самыми наглыми грабителями и взяточниками. При этом богатство распределялось настолько неравномерно, что Спарта среди всех греческих государств отличалась самой большой диспропорцией между богатством и бедностью (ajnwmaliva kthvsew", - как пишет Аристотель). Причем эта диспропорция относилась не только к частным гражданам, но и к государству в целом. По словам Аристотеля, законы Ликурга привели к совсем другим результатам, чем планировал законодатель: "государство он сделал бедным денежными средствами, а частных лиц - корыстолюбивыми" (Pol. II, 6, 23, 1271 b).
В небольшом трактате "Алкивиад I", который, если и не принадлежал Платону, конечно, относился к той эпохе, отмечается взрывной характер роста денежных ресурсов в послевоенной Спарте и полное неумение и нежелание спартанцев распорядиться этими огромными капиталами: "...у всех эллинов нет столько золота и серебра, сколько у одного только Лакедемона: ведь уже в течение многих поколений золото течет туда от всех эллинских государств, а часто и от варваров, обратно же никуда не уходит; в точности по Эзоповой басне, если вспомнить слова лисицы, обращенные ко льву, вполне можно заметить следы монет в направлении к Лакедемону, но никто никогда не видел подобных следов, ведущих оттуда. Так что надо хорошенько понять, что лакедемоняне богаче всех эллинов и золотом и серебром..." (122 c - 23 a / Пер. С. Я. Шейнман-Топштейн).
Н. И. Голубцова в своей статье, посвященной внутреннему положению Спарты на рубеже V-IV вв., обратила внимание на существование в науке двух противоположных точек зрения по вопросу о роли ввезенных в Спарту денег024_150. Мы согласны с ее критикой М. Хвостова. Последний утверждал, что деньги спартанцы вкладывали в "развитие денежного хозяйства, промышленности и торговли"024_151. Но, как справедливо заметила Н. И. Голубцова, в источниках нет прямых свидетельств о каких-либо других занятиях спартиатов, кроме военного дела. Наоборот, "в источниках есть указания на то, что разорившиеся спартиаты шли не в ремесло и торговлю, а превращались либо в обездоленную праздную массу гипомейонов, либо в наемников"024_152. Отсутствие правовой базы для развития товарно-денежных отношений, с одной стороны, и психологическая неготовность общества к обращению к коммерческой деятельности - с другой, привели Спарту к тому, что страна почти сразу же по окончании Пелопоннесской войны оказалась в состоянии затяжного социально-экономического кризиса. По меткому замечанию М. Кэри, консерватизм Спарты сделал ее непроницаемой для новых влияний024_153.
Приток в Спарту огромных богатств в конце Пелопоннесской войны не оздоровил социально-экономическую ситуацию в стране, а скорее усугубил ее, увеличив крайности неравенства. Большая часть богатств осела в карманах спартанской элиты, которая благодаря этому еще более отдалилась от основной массы сограждан. Высшие должности и выгодные места были полностью узурпированы узкой прослойкой общества и стали практически наследственными. Спарта после Пелопоннесской войны быстрыми шагами шла в сторону господства клановой олигархии.
Движения денежных масс практически не было. Капитал оставался мертвым, он не вкладывался в развитие экономики страны. Спартанская аристократия, презирающая всякий производительный труд и отказавшаяся от каких-либо социально-экономических реформ, обрекла всю страну, а вместе с ней и себя на медленную стагнацию. Если деньги и тратились, то только на предметы роскоши. Презрение к любой коммерческой деятельности усиленно культивировалось в Спарте и освещалось авторитетом Ликурга024_154.
Социально-экономическое неблагополучие большей части спартанских граждан, грозившее им быстрым обнищанием и потерей земли, с одной стороны, и демонстративное потребление богатства правящим сословием - с другой, привели к падению морального уровня в обществе. Взятки уже стали брать не отдельные чиновники, а целые коллегии чуть ли не в полном составе. Наиболее сильно коррупция коснулась коллегии эфоров. Аристотель считал такое явление вполне закономерным: ведь эфорат, по его словам, "пополнялся из среды всего гражданского населения, так что в состав правительства попадали зачастую люди совсем бедные, которых вследствие их необеспеченности легко можно подкупить" (Pol. II, 6, 14, 1270 b). Аристотель, по-видимому, знал не один такой случай и считал это явление обычным для современной ему Спарты: "...и в прежнее время такие подкупы нередко случались, да и недавно они имели место в андросском деле (ejn toi'" jAndrivoi"), когда некоторые из эфоров, соблазненные деньгами, погубили все государство, по крайней мере, насколько это от них зависело" (Pol. II, 6, 14, 1270 b)024_155. В "Риторике" Аристотель для иллюстрации обсуждаемых им нравственных проблем приводит, в частности, пример со спартанскими эфорами, будучи уверенным, очевидно, что подобная отсылка не вызовет какого-либо удивления у его читателей. Моделируемая им ситуация, когда четверо эфоров из пяти получили деньги за предательство интересов Спарты, являлась, по-видимому, вполне узнаваемой и никак не могла поразить воображение греков (III, 18, 1419 a 30-35).
Интересный пример повальной коррупции спартанских властей мы находим у Павсания. Случай относится к тому же времени, о котором писал Аристотель. В 346 г. спартанцы в качестве союзников фокейцев приняли участие в захвате Дельф. Вот как об этом рассказывает Павсаний: "Когда главари фокейцев разграбили святилище в Дельфах, то и спартанские цари, каждый персонально, и многие влиятельные лица в Спарте, вся коллегия эфоров в полном составе, равно и герусия приняли участие в разделе сокровищ бога" (IV, 5, 4).
Напоследок добавим, что спартанцы не только охотно брали взятки, но и сами нередко выступали в роли взяткодателей. Для решения своих военно-политических задач спартанцы очень рано отработали методику взяток. Павсаний даже утверждает, что "лакедемоняне - первые из всех, кого мы знаем, подкупили дарами своего врага, первые, которые победу на поле битвы сделали покупным товаром" (IV, 17, 2). В качестве примера он приводит решающий эпизод Второй Мессенской войны - сражение у т. н. Большого рва, которое мессенцы проиграли из-за предательства своих союзников аркадян. Согласно Павсанию, Аристократ, царь аркадян, был подкуплен спартанцами (IV, 17, 2).
