В общем, я видел самое страшное, но смерть Джо была для меня не менее страшной только потому, что я сделал это собственными руками. Хотя и случайно. Сейчас же я собирался совершить убийство преднамеренно, и мне надо было хорошенько все обдумать, перебрать в уме всевозможные аспекты, вспомнить все, что по этому поводу рассказывали нам мировые религии, искусство и литература… Когда думаешь о таких вещах, мозг начинает лучше соображать. Так у меня было после того случая, когда я нашел мертвой свою девушку, и так у меня было сейчас, когда я думал о Ви и о том, что мне надо было сделать. Мне надо было убить ее. Для меня это был единственный выход. Но мысли мои все время возвращались к той искромсанной ножом девушке в Сан-Анжело, и я терял всякую способность соображать, хотя и понимал, что должен хорошенько обдумать каждый свой шаг, если не хочу загреметь в тюрьму за убийство Ви.
Весь этот мыслительный процесс, разумеется, происходил у меня в баре отеля, но я, как ни странно, пил мало, а не как обычно, один стаканчик за другим. Я перебирал в мозгу всевозможные сценарии. Например, заманить Ви в питейную часть города и выставить все как обычное уличное убийство с целью ограбления. Но в таком случае полиция могла бы догадаться, что ее убили умышленно, дабы заткнуть ей рот. Столкнуть ее с лестницы? Но и это вызовет подозрение, сразу возникнет вопрос: почему она не воспользовалась лифтом? Про яды и оружие я вообще мало что знал, и к тому же мне надо было, чтобы это выглядело как несчастный случай.
Но все эти мысли сразу же вытесняла из моей головы память о той давней кровавой ночи в Сан-Анжело. Я тогда не стал у полиции подозреваемым только потому, что имел надежное алиби. Но даже если бы я позаботился о хорошем алиби для себя в случае смерти Ви, полиция все равно могла бы вернуться к расследованию смерти Джо, что снова подвергло бы меня большому риску. А мне нужно было, чтобы полиция считала убийцей Джо именно Ви. Эти мысли вертелись у меня в голове, то и дело выстреливая вопросами, и те, словно ударяясь о ка кую-то кирпичную стену и разбиваясь вдребезги, так и не находили ответа, отчего тревога моя только росла.
Для меня это было знакомое чувство. Поток идей, отвергаемых одна за другой, и все сжимающееся кольцо бездействия. Но это касалось писательской работы. А что же убийство? Да то же самое! Такой же творческий процесс. Та же задача – заставить персонажей действовать так, как я считаю нужным, чтобы добиться требующегося мне эффекта. И, несмотря на все мои тревоги, я сейчас находил даже некое удовольствие в привычном творческом процессе. И когда это понял, словно какая-то дверь распахнулась в моем сознании – это не воспримут как несчастный случай, если обставить все как самоубийство!
Но Хили и Добрыговски считали, что она пошла на преступление ради денег. Тогда зачем ей совершать самоубийство? Разве что только, если она запаниковала, узнав, что полицейские вышли на ее след, и особенно, если они собирались притянуть сюда еще и тот старый случай с ее мужем. Я же сам видел, как она насторожилась и занервничала, когда я рассказал ей об этом. Да, это могло бы выглядеть так – она поняла, что ее разоблачили, и покончила с собой.
Тем временем близился полдень и моя назначенная встреча с Ви в ресторанном зале отеля. Мне, конечно, не нравилось, что мы будем сидеть там на людях, но я не мог избежать этого праздничного обеда, так как вызвал бы тем самым у нее подозрение. Еще до ухода из бара я должен был придумать план действий. Если собирался это сделать, то должен был прямо сейчас что-то придумать. Я попросил у бармена телефон, и он принес мне его, после чего вежливо отошел в сторонку.
Я попросил оператора соединить меня с газетой «Сан».
– Тэйлора Монтгомери, пожалуйста.
После щелчка в трубке раздался голос Монтгомери – по телефону он казался грубее, чем в жизни:
– Монтгомери слушает.
– Тэйлор, сынок, это Шем Розенкранц.
Голос его сразу зазвучал заметно теплее, и я узнал в нем того самого молодого человека.
– Мистер Розенкранц! Чем я могу быть вам полезен?
– Скажите, вашу газету мог бы заинтересовать дополнительный материал о смерти Джо? Дело в том, что полиция считает, что это было убийство.
– Ой, что вы говорите! Неужели?.. Это ужасно!.. – Он сокрушался вполне искренне.
Я постарался придать голосу еще больше печали, хотя, по-моему, дальше уже некуда было.
– Они считают, что это сделала моя знакомая. Виктория Абрамс. В свое время она то же самое совершила в Кливленде, только под другим именем. Убила мужа и сожгла дом.
– Абрамс, вы говорите? – Он, по-видимому, записал имя.
– Да. Виктория Абрамс. – И чтобы полиция потом не обвинила меня в разглашении материалов следствия, я поспешил сообщить Монтгомери о своих намерениях: – Если эта женщина и вправду совершила это, то я хочу, чтобы она была наказана. И я не верю, что полиция сможет это сделать, поэтому, если «Сан» напишет об этом, то, может быть, что-нибудь действительно сдвинется с места и справедливость восторжествует.
– Конечно, конечно, – сказал Монтгомери. По его приглушенному голосу я понял, что он зажал трубку между плечом и ухом, а тем временем, видимо, что-то записывал или листал.
– Разрешат они вам это опубликовать? Все-таки это не ахти какая новость.
– Нет, они опубликуют. Обязательно. Вы же по-прежнему знаменитость, и семья Хэдли кое-что значит в этом городе, хотя и вымирает… Ну, то есть я хотел сказать…
– Ничего страшного, я не обиделся.
– Я прослежу, чтобы это опубликовали.
– Отлично. Только проверьте эту информацию о Кливленде.
– Вот как положу трубку, так сразу проверю, – заверил он.
– Вот это, я понимаю, человек! Спасибо, мой дорогой!
И мы оба повесили трубки.
Я знал, что он сделает все, расшибется в лепешку, чтобы опубликовать это на первой полосе раздела городских новостей. Эта новость произведет фурор, и я буду восприниматься всеми как невинная жертва, буду печальным героем и прекрасным человеком. И если Ви объявят виновной в газете, то никого не будет волновать, виновна ли она на самом деле. Полиции тогда придется что-то делать. По крайней мере, Ви будет так считать. И поэтому ее самоубийство покажется закономерным поступком. Такой вот сложный и многоступенчатый у меня был план. На душе у меня немного полегчало, осталось ощущение добросовестно сделанной работы, даже появилась какая-то уверенность, какой-то прилив сил, когда я, выйдя из бара, направился через вестибюль к ресторанному залу.
Мы с Ви подошли к дверям почти одновременно. Она уже опять переоделась, и теперь на ней было темно-синее платье с широченным белым поясом вокруг талии, которого я никогда прежде не видел на ней и которое ей наверняка подарил Брауни. Она старалась выглядеть серьезной и, закусив губу, пыталась спрятать улыбку, но у нее это не получалось. Губы, вопреки всем ее стараниям, сами растягивались в улыбке. Она невольно тянулась ко мне, но тут же, видимо, одергивала себя. Видимо, уже приняла решение бросить Брауни, но пока еще не могла себе позволить совсем уж большой фамильярности на людях с другим мужчиной. Я чувствовал примерно то же самое – мне постоянно казалось, что полицейские ведут за нами скрытое наблюдение.
– Здравствуйте, мистер Розенкранц, – кокетливо произнесла она.
– Ви, ты выглядишь потрясающе, – сказал я.
Ви потупилась от комплимента.
– Я рада, что ты оценил. – Она шагнула ко мне и взяла под руку. – Ну, надеюсь, никто ничего такого не подумает, если я пройдусь под руку со знакомым джентльменом?
Хоть она и висела на мне, я почему-то не испытывал никакого смущения по поводу того, что собирался сделать позже. Как будто та часть моего сознания временно захлопнулась, отгородившись от того, чем я занимался сейчас. Так что с самым невозмутимым видом я повел ее в ресторанный зал.
Нас усадили за столик на четыре персоны в центре зала. Неназойливое приглушенное освещение люстр и свечи на каждом столе создавали атмосферу уюта. Обедали в ресторане, видимо, не только постояльцы отеля, но и жители окрестных кварталов. Официанты в смокингах быстро и бесшумно двигались между столиками. Другие официанты, только в рубашках, приносили и уносили подносы.
Я учтиво отодвинул для Ви стул и сам сел напротив. Она сразу же наклонилась вперед, и лицо ее, подсвеченное мерцанием свечи, выглядело так, словно мы сидели у костра и она собиралась рассказать мне страшную историю.
– Мы теперь все время будем питаться в таких ресторанах. И мне для этого не придется больше спать с какими-то бандитами. Наконец-то заживем по-человечески. – Ви мечтательно улыбнулась.
– Я уже жил по-человечески. Ничего особенного, – пожал я плечами.
Она надула губки.
– Ну, знаете ли, мистер Великий Писатель, не все же из нас имели счастье состоять в браке с кинозвездой и отдыхать на Ривьере.
Возможно, я напрасно выступил с этим замечанием – все-таки она имела право хотя бы немножко помечтать о счастливой жизни. Но мне в тот момент почему-то хотелось быть злым, и я добавил:
