жалеть, что съел сэндвич с тунцом.
Я оборачиваюсь, чтобы взглянуть на него. Этому пареньку на вид около пятидесяти, как оказалось. Внешне он с залысинами на голове, в каком-то костюме и непринужденной улыбкой:
– Опаньки! В нем что, был майонез?
– Боюсь, что это так.
– Понятно, следующие два дня придется нелегко.
Тот кивает в знак согласия.
– Вот и о чем сожалею я, например. А вы о чем? В чем ваша ошибка настолько ужасна?
– Я рассталась с любовью всей моей жизни из-за своей неуверенности. Это не первый раз, когда я ухожу от него. Я стала той каплей, что переполнила чашу. Скорее даже, я стала последней каплей в ведре, которая заставила крысу окончательно затонуть, – в голове всплыла параллель, которую проводил Джо, говоря про наши с ним отношения.
Этот тип хмыкнул:
– Грызуны – еще те крепкие орешки.
– Эта была в особенности, – я прямо впиваюсь в свое сиденье, с каждым мгновением все больше и больше волнуясь.
– Любите ли вы эту самую крысу?
– Конечно.
– А как вы думаете, эта крыса любит вас в ответ?
Уже нет, учитывая то, как я вела себя последние семь лет.
– Во всяком случае, я надеюсь, что это так.
– Значит, есть только один способ выяснить, действительно ли он утонул. Обратитесь к адвокату по бракоразводным делам, который перевидал на своем веку немало таких же «почти», как у вас. Есть один безотказный план, позволяющий определить, нужны ли вы своему кавалеру или нет.
– Ну и какой же? – спрашиваю я с надеждой.
– Спросите у него напрямую.
– Но… но… – Мне не верится, что эти слова вот-вот сорвутся с моих уст. – Я проклята, понимаете? Моя мама погибла, пытаясь спасти меня от того, чтобы меня не сбил поезд. А потом умер и мой жених, вышедший из машины, чтобы купить для меня тампоны, хотя они мне даже не были нужны. Простите, простите. – Я в замешательстве размахиваю руками. – Мне нужно следить за языком. Суть в том, что любой, кто приближается ко мне, страдает.
– Прямо-таки любой? – Мужчина поднимает брови, явно скептически настроенный на разговор. – Должен сказать, что кроме вас двоих существует еще много людей. А как же ваш отец? Ваши братья и сестры? Друзья? Друзья ваших друзей?
– Ну-у…
– А как же коллеги на работе? Родственники? А как насчет вашего парня-старшеклассника? И того, кто явился за тобой после него? А как же этот самолет? Он вот-вот благополучно приземлится, не так ли? Уж не знаю, милочка. Такое впечатление, что вы приписали себе сверхспособности, которые не можете никак доказать.
Он правильно говорит. Для каждой такой мамы и каждого такого Дома найдутся папа и Донна, Джо и Ренн, живущие своей лучшей жизнью. Кто я такая, чтобы налагать на себя темное, ужасное проклятие?
И пусть даже это самое проклятие и правда существует, но оно вовсе не связано с тем, что случилось с мамой и Домом. Может быть, проклятие – это то, как я смотрю на все вокруг. Через темные очки обреченности и безнадеги. А может быть, проклятие – это то, как я смотрю на мир в целом, и мой страх перед счастьем.
То, что случилось с мамой, было ужасно, да. Но это же несчастный случай. А Дом так вообще очень долгое время жил словно на грани, со мной или без меня.
И стоит лишь взглянуть на все остальное. Я думала, что папа и Ренн ненавидели меня годами, а на самом деле они жаждали общения со мной. Казалось, что Дом был отличной идеей. Что я не заслуживаю Джо.
– Ну что? – Мужчина рядом со мной снова издает отрыжку. – Ты собираешься узнать у этой крысы, нравишься ли ты ему, или как?
– Да, – слышу я свой ответ, – скажу. Без промедления.
* * *
Осознание с кристальной ясностью приходит как раз в тот момент, когда колеса самолета касаются взлетно-посадочной полосы родного аэропорта.
Душа моя принадлежит Калифорнии, а сердце – все же Массачусетсу.
И отныне я не могу игнорировать порывы своей души.
Я понимаю Джо. Он устал. Устал гоняться за мной. Устал давать мне шанс, и не один. Устал прыгать по самолетам ради меня. Впервые за все это время до меня доходит, что он меня отпустил. И это чувство засело во мне очень глубоко. И вместе с этим пришло прозрение – я не могу жить без него.
Он как-то сказал, что может жить без меня. Просто не хочет. Но я же не смогу пережить жизнь, так и не увидев его больше. Не целуясь с ним. Не слыша его мыслей о самых обыденных вещах, которые происходят с нами в мире.
Я поняла все неправильно. Это не он должен был бежать за мной по аэропорту. А я.
Мы не обречены. Так смотреть на это совсем не следует. Все ровно наоборот. Ведь что бы ни случилось, мы всегда находили путь друг к другу. Если уж на то пошло, мы – не что иное, как чудо. Мы просто обязаны быть вместе. Скольким людям в этом мире еще дается второй, третий и четвертый шанс, как мне?
Вселенная нас не разлучает. Она лишь сближает нас. Снова, снова и, черт возьми, снова.
Я должна идти к нему.
Мне нужно признаться ему в своих чувствах.
Нет, он уже и так знает, что я чувствую. Я должна сказать ему, что он вышел из состояния неопределенности. Что крысу вытащили из ведра с водой и перебросили в безопасное место.
Я сделала свой выбор.
Выбираю его.
Двери открываются, и люди просачиваются в рукав самолета. Проталкиваюсь сквозь плотную колонну пассажиров. Протискиваюсь через пассажиров, пытающихся добраться до своих верхних багажных полок.
– Разрешите пройти! Нет времени. Пожалуйста, уйдите с дороги.
Обычно озарение наступает до того, как садишься в самолет. В отдельных случаях это происходит непосредственно в самолете, если уж совсем задуматься. Однако мне ни разу не доводилось видеть фильм или сериал, где бестолковая героиня действительно добирается до места назначения, выходит из самолета, а затем идет обратно к стойке регистрации American Airlines.
И вот я здесь, со спешкой хлопаю по стойке, запыхавшаяся и потная.
– Мне нужен билет в один конец до аэропорта Логан. Лечу ближайшим рейсом. Нельзя терять ни минуты.
Женщина за стойкой явно не согласна с этим. Она смотрит на меня из-под своих накладных ресниц, вздергивает хорошо очерченную бровь и неторопливо что-то печатает, глядя на свой экран. Она как будто нарочно медлит. Так вот как зарождаются убийцы? Стоит только сказать
